Францишек Равита - На красном дворе
Это был смелый план - в духе Болеслава. Для него он не представлял никаких затруднений, тем более что он имел за собою всю Русь.
Решившись на это, он держал свой обоз наготове и только ждал подкрепления из Кракова. Правда, до него доходили вести, как отдаленное эхо, что это подкрепление выслано и что во главе войск стоит молодой, но гордый и стремящийся к славе воевода Сетих, который позже, при Владиславе, добился власти и удовлетворил свою гордость. Некоторые говорили, что вместо подкрепления к Болеславу едет только посольство. Из-за этой неуверенности приходилось ждать, пока вопрос не выяснится.
Поздняя осень заканчивалась в тоскливом ожидании и различных сомнениях. Именно в это время, однажды утром, на детинец Красного двора въехал рыцарь с конным отрядом и приказал доложить о себе королю.
Его впустили. Рыцарь этот имел продолжительную аудиенцию у короля.
Но кто он был?
Его никто не знал.
Ни он сам, ни его свита не объявили его имя. Он пробыл у короля несколько часов; нерасседланная лошадь ожидала его у крыльца. Наконец он вышел, отроки подвели ему коня, подержали стремена, и он, вскочив в седло, немедленно уехал с Красного двора. Отряд, сопровождавший его, двинулся за ним.
После этого разговора с неизвестным рыцарем Болеслав остался один и долго сидел, подперши рукою голову, в глубокой задумчивости. Все догадывались, что этот таинственный рыцарь, внезапно явившийся и уехавший с Красного двора, был не кто иной, как польский посол. Некоторые из отроков подслушали людей из его свиты, которые говорили между собою по-польски, но ничего не узнали, и никто не был уверен, что это был посол. По-видимому, разговор, который он имел с королем, был чрезвычайно важен, потому что король после его отъезда был глубоко озабочен и опечален.
Прошел час после отъезда незнакомого рыцаря, а Болеслав продолжал сидеть на том же месте и в том же положении. На его лице видна была печаль, на глазах блестели слезы.
Приближался момент, когда он по обыкновению уезжал в лагерь, но, по-видимому, король забыл об этом, зато не забыл Болех. Он вошел тихо в комнату, в которой сидел король, чтобы напомнить ему. Дверь скрипнула, Болеслав оживился, поднял голову, точно кто его разбудил.
- А, это ты, Болех?
- Я. Пора ехать в обоз.
Они встретились взглядом. Болех был удивлен внезапной переменой, какую заметил на лице короля.
- Наконец я дождался посла, - сказал он, глядя в упор на Болеха.
- А! Значит, это был посол? - переспросил Болех.
- Да, посол, от Сетиха и епископа!
Наступило молчание, во время которого король грозно сдвинул брови.
- Но прежде, чем он вернется туда, я буду там, хотя бы только затем, чтобы посчитаться с гордою шляхтою и наказать слепцов за то, что они не видят будущности Польши и отворачивают свои откормленные морды.
Болеслав дрожал от гнева.
- Ну, а помощь? - робко спросил Болех.
Лицо короля исказилось горькой улыбкой.
- Нет, видно, эту помощь мне придется добывать саблей. Говорят, я нужен дома. Конечно, им нужен король под боком, чтобы исполнять их приказания. Но я хочу быть королем для Польши, думать о ее величии, ее будущем, славе, но не о воеводах, которые заботятся только о своих уделах... Прикажи, чтобы все было готово, - прибавил он после минутного молчания. - Мы тотчас едем в обоз.
Болех ушел. Король крепко призадумался:
"Говорят, что у нас есть свои дела, а ты, король, караулишь Русь, чтобы не упустить ее. Но от твоего отсутствия Польша страдает, страдает твоя слава, твоя совесть. Слепцы! Указывать дорогу мне! Я сам желаю вести всех на одном поводу - к счастью. Но как им объяснить, что, сидя на Руси, я наблюдаю за Польшей? Я приобрел там друзей, где были одни враги, и они еще спрашивают - для чего нам Русь? Разве это не одно и то же, если б кто спросил: "Зачем тебе брат или сестра?" Русь и Польша нужны друг другу. Нас без Руси съедят немцы, а без нас эту же Русь уничтожат князьки, поселившиеся среди их полей и садов. Нам нужно быть вместе. Я нуждаюсь в Руси, нуждаюсь в расположении народа и в его силе, чтобы соединить все силы и составить одно целое. Это великая сила, только она могла бы отразить немецкую наглость, напор, которые рано или поздно уничтожат нас. И наши глупцы еще унижают меня за то, что я сижу здесь".
И он закрыл лицо рукой, меж тем как мысли роились в голове, вызывая всевозможные картины будущего.
"Да, потому, что я сижу здесь, они зовут меня к себе, зовут, как бездельника, отлынивающего от работы. Они обижаются, что моя рука жмет их... Ну да, жмет. Эта рука хотела уничтожить вас, потому что вы - все равно что сгнившее дерево, в котором завелись черви. Правда, рука моя жмет вас, но эта же рука создает могущество государства и соединит разбежавшихся во все стороны "животных". Я все равно что мельник, желаю устроить на быстром потоке свою мельницу, сдержать воду и поставить ей неопреодолимую преграду. Знайте же, я поставлю вашей гордости и самоволию предел... который вы воспринимаете как давление. Да, я жму, как каменщик, строящий дом: он прижимает кирпич к кирпичу, чтобы строение было крепким... чтобы оно не развалилось..."
Прошло несколько дней после отъезда посла, все уже знали о том, что он приезжал, но никто не ведал, что теперь предпримет король... Приближалась решительная минута. Изяслав каждую секунду ожидал нападения на Киев, так как ему было известно, что войска короля стоят наготове.
Между тем король сидел по целым дням и советовался со старшинами. На Красном дворе все уже было готово, точно король сейчас должен был уехать. Людомира не могла дать себе отчета из всего того, что делалось вокруг нее; по ее понятию, должно было не сегодня, так завтра произойти столкновение между Изяславом и королем. Но она молчала, как женщина, которая не имела никакого голоса. Теперь она видела короля очень редко, и если он приходил к ней, то на короткое время, когда уезжал в обоз или уходил на совет. Все это не предвещало ничего хорошего.
Однажды, сидя одна в светлице, она думала о короле, как вдруг дверь открылась и он вошел в горницу. Уже смеркалось; в комнате делалось темно, но Люда заметила его печальное лицо.
- Что с тобой, мой повелитель? - спросила она. - Что ты всегда такой печальный?
Болеслав привлек ее голову к своей груди и поцеловал в лоб.
Люда долго стояла, прижавшись к нему, и когда подняла на него глаза, в них было столько печали, скорби и любви, что сердце короля заныло.
- Жаль мне тебя, дитя мое! - отозвался он.
Людомира удивилась. По-видимому, она что-то предчувствовала, может, угадывала.
- В чем дело, ты уезжаешь?
- Да, уезжаю.
- Ты больше меня не любишь?
Люда смотрела на него все так же печально.
- Поезжай! - продолжала она, снова прижалась к его груди и долго не могла оторваться от нее: не было сил. По нервному дрожанию тела и по движению головы видно было, что она плакала. Она прощалась с ним; прощалась со своей надеждой, со своим коротким счастьем... Девушка понимала, что король должен уехать, и знала, что он прощается с ней навсегда... но в настоящую минуту не питала к нему никакой жалости.
- Останься здесь, мое дитя, - взволнованно сказал король. - Быть может, я еще вернусь. Среди вас мне было очень хорошо.
Люда поблагодарила его взглядом и поцеловала королевскую руку.
- Вернешься? Когда?
- Вернусь, если буду жив, - отвечал он задумчиво. - У меня дома больше врагов, чем на Руси, и если удастся победить их, я непременно вернусь; не исключено, что они победят меня...
Уже совсем смеркалось, когда король покинул Людину светлицу; девушка осталась одна с мыслями о завтрашнем дне.
- Видно, на то воля Божья, - сказала она Добромире, - чтобы я была сиротой. Пусть едет, куда хочет, но я никогда не перестану любить его...
Болеслав вернулся к себе, на душе было тяжко. Все его замыслы и надежды развеяло ветром...
Недальновидность шляхты лишала его последней надежды: он должен вернуться, так как война здесь отняла бы у него много времени, да и потом, могло случиться так, что возвращаться домой было бы поздно и незачем. И когда Болех предложил королю отдохнуть перед отъездом, он с горечью ответил:
- Уж и не знаю, удастся ли мне когда-нибудь отдохнуть. Сам видишь, мой друг, как они ценят мой труд, мои усилия и любовь к отечеству. Им невдомек, что я желаю добра Польше, и слабости человеческие считают преступлением. Я знаю, им нужен другой король. Сетих желает такого, каким был Владислав, которым он управлял... А краковский епископ хотел бы иметь короля вроде церковного прислужника. Но я рожден для иных целей и теперь иду туда лишь с намерением сразиться с ними со всеми. Мне нельзя терять ни одной минуты. Или у них будет один-единственный король - я, или пусть Польшей управляет шляхта, которая разграбит страну дотла. А потом, потом Бог знает, чем окончится это владычество.
Еще оставалось два часа до рассвета, а король уже приказал двинуться в путь по дороге на Василев. Послышались удары в котлы; эхо разнесло эти звуки по окрестностям. Народ не знал, что случилось, и дрожал от страха при мысли о новой войне, которая принесет им несчастье, пожары и уничтожение. Но скоро всем стало известно, что поляки двинулись назад в Польшу, и, когда об этом уведомили Изяслава, он не поверил.
