Проспер Оливье Лиссагарэ - История Парижской Коммуны 1871 года
К середине дня Совет вызвал делегацию, намереваясь выполнить свое обещание. Присутствовавшие в небольшом числе советники были не прочь взять в качестве своих помощников по два делегата от каждой роты, но Де л’Эспе высказался против любых уступок. В 4 часа прибыла весьма многочисленная делегация от Комитета. Префект требовал укрепить оборону ворот, но пожарники подняли мушкеты прикладами вверх и открыли ворота. Де л’Эспе был вынужден принять несколько делегатов.
Толпа за пределами ратуши ожесточалась, теряя терпение из–за бесполезных переговоров. В 4.30, когда прибывали рабочие оружейной мастерской, выстрелом из окна одного из домов вокруг площади был убит рабочий Лионне. В ответ прозвучала сотня выстрелов. Забили барабаны, горнисты сыграли сигнал к атаке. Гражданские батальоны бросились на штурм ратуши, в то время как другие гвардейцы обыскивали злополучный дом, откуда, как полагали, прозвучал выстрел.
Услышав шум пальбы, префект прервал переговоры и попытался сбежать так же, как прошлой ночью. Он, однако, сбился с пути, был опознан и задержан вместе с заместителем прокурора Республики. Их отвели в большой зал и показали народу с балкона. Толпа освистала префекта, уверенная в том, что именно он отдал приказ стрелять в людей. Один из реакционных охранников Де Вентаво, когда бежал из мэрии, был принят за убийцу Лионне. Его унесли куда–то на носилках, которыми только что доставили труп рабочего в больницу.
Префект и заместитель прокурора оставались в большом зале посреди возбужденных людей. Многие обвиняли Де л’Эспе в провоцировании расстрела шахтеров Обена во времена Империи. Он возражал, говоря, что был тогда управляющим шахтами Аршамбола, а не Обена. Мало помалу утомившаяся толпа расходилась, и в 8 часов вечера в зале остались лишь около 40 охранников. Пленники принимали пищу, когда председатель Коммуны, образовавшейся в соседней комнате, заметив, что вокруг все успокоилось, тоже удалился из ратуши. В 9 часов вечера толпа вернулась с криками: — Коммуна! Коммуна! Ставь свою подпись! — Де л’Эспе предложил подписать прошение об отставке, добавив, что делает это под принуждением. Охрана пленников была поручена Виктуару и Фийону, последний — старый эмигрант, весьма неуравновешенный, который сдерживал толпу, настроенную против пленников. В 10 часов, теснимый сутолокой людей, Фийон, как в полудреме, обернулся и двумя выстрелами из своего револьвера убил своего друга Виктуара и ранил барабанщика. Мгновенно на него нацелились мушкеты. Фийон и Де л’Эспе пали замертво. Заместитель прокурора, прикрытый трупом Фийона, избежал попадания пуль. На следующий день его и Де Вентаво отпустили на волю.
В течение вечера сформировалась Комиссия, избранная из числа офицеров Национальной гвардии и обычных ораторов клуба на ла Вьерг. Она санкционировала захват вокзала, овладела телеграфом, конфисковала патроны из порохового погреба и назначила выборы на 29 марта. «Коммуна, — провозглашала комиссия, — не имеет ничего общего с поджогами, воровством, грабежами, с которыми многие любят ее отождествлять. Она означает торжество избирательного права и свобод, отнятых у нас имперским и монархическим законодательством. Это — подлинная основа Республики». Такова была преамбула обращения Комиссии. В этом промышленном муравейнике, окруженные тысячами шахтеров с ла Рикамари и Фирмини, члены Комиссии не нашли ни единого слова для разъяснения социальных вопросов. Комиссию интересовало лишь одно — призыв к общему сбору, на который, как и в Лионе, люди не откликались.
На следующий день, в воскресенье, горожане спокойно и с любопытством читали прокламации Коммуны, расклеенные друг за другом, с обращениями к генералу и прокурору. В то время как последний, ставший добропорядочным радикалом, говорил о бонапартистском заговоре, генерал призывал Совет взять назад свое прошение об отставке. Он пошел к советникам, укрывшимся в казармах, и сказал им: — Мои солдаты не хотят воевать, но у меня есть тысяча ружей. Если вы пожелаете воспользоваться ими, тогда вперед! — Советники доказывали свою непригодность для военных целей, в то же время они, как и в Лионе, отказывались связываться с ратушей, считая, что «можно иметь дело только с честными людьми».
27‑го марта представители Альянса и L’Eclaireur вышли из Комиссии, она постепенно уменьшалась. Вечером немногие стойкие члены Комиссии приняли двух молодых людей, делегатов, которых прислал ЦК Лиона. Они призвали продолжать сопротивление. Но ратуша все более пустела, и утром 28‑го марта там оставалась лишь сотня человек. В 6 часов появился генерал Лавое со стрелками Вогез и некоторым количеством солдат, прибывших из Монбризона. Национальные гвардейцы в ответ на обращение генерала сложить оружие во избежание кровопролития согласились уйти из мэрии.
Были произведены многочисленные аресты. Консерваторы обрушили на Коммуну обычные обвинения, утверждали, что среди убийц префекта были каннибалы (105). L’Eclaireur не постеснялась доказывать, что движение было чисто бонапартистским. Рабочие чувствовали себя подавленными, и на торжественных похоронах Де л’Эспе негромко, но с глубоким чувством слали властям проклятия.
В Крезо пролетарии тоже были разбиты. Социалисты управляли городом с 4‑го сентября, его мэр Дюмэй был раньше рабочим–металлургом. 25‑го марта, по получении вестей из Лиона социалисты повели разговор о провозглашении Коммуны. На смотре 26‑го марта национальные гвардейцы кричали: — Да здравствует Коммуна! — Толпа горожан сопровождала их до площади Мэрии, контролировавшейся полковником кирасиров Герхардом. Он приказал пешим солдатам стрелять. Те отказались. Тогда он отдал приказ на атаку кавалерии, но охранники подняли штыки и вошли в мэрию. Дюмэй провозгласил упразднение правительства Версаля, провозгласил Коммуну и вывесил красный флаг.
Но в Крезо, как и в других мятежных городах, народ оставался в бездействии. Командующий гарнизоном Крезо вернулся на следующий день с подкреплениями, рассеял толпу, которая стояла на площади, любопытная, но пассивная, и овладел мэрией.
В четыре дня все революционные центры на востоке: Лион, Сент‑Этьен и Крезо были утрачены для Коммуны.
X. Коммуны в Марселе, Тулузе и Нарбонне
Со времени выборов 8‑го февраля, выступления реакции, назначения Тьера, состряпанного на скорую руку позорного мира, оживления монархистов, акты неповиновения и их разгром переживались жителями героического города Марселя столь же остро, как и в Париже. В Марселе вести о событиях 18‑го марта прозвучали во взрывоопасной обстановке. Тем не менее, люди ждали подробностей, когда 22‑го марта прибыла знаменитая депеша Рухе—Канробера.
Клубы, играющие большую роль в кипучей жизни Марселя, сразу же заполнились людьми. Благоразумные и расчетливые радикалы пошли в клуб Национальной гвардии. Простые люди встретились на ElDorado. Там они аплодировали Гастону Кремье, элегантному и изящному оратору, время от времени прибегавшему в своих выступлениях к эпиграммам, как например, было в Бордо. Гамбетта обязан ему своим избранием в Марселе в годы Империи. Кремье вначале поспешил в клуб Национальной гвардии. Он осудил Версаль, сказал участникам встречи, что нельзя позволять Республике погибнуть, но следует действовать. Клуб, хотя и возмущался депешей, предостерег оратора от спешки. Прокламации ЦК, говорили члены клуба, не имеют четкой политической направленности. Поскольку под ними подписи безвестных людей, эти прокламации могли исходить от бонапартистов.
Этот якобинский довод выглядел смешным в Марселе, где депеша Тьера послужила сигналом для волнений. От кого разило бонапартизмом — от этих безвестных людей, восставших против Версаля, или от Тьера, покровительствовавшего Рухе и его министрам, а также гордившегося предложением Канробера?
После речи Буше, заместителя прокурора Республики, Гастон Кремье отказался от своего первого импульсивного шага, и в сопровождении делегатов клуба пошел в ElDorado. Там он зачитал и прокомментировал парижскую Officiel, которую получил от префекта, и снял возбуждение толпы. — Власти Версаля ополчились на то, что называют мятежом Парижа, но они просчитались, их действия привели к возникновению Коммуны. Давайте поклянемся, что мы объединимся ради защиты правительства Парижа, единственного, которое признаем. — Участники встречи разошлись, готовые к борьбе, но решили дождаться благоприятного момента.
Таким образом, население еще сдерживало себя, когда префект вывел его из терпения своими чрезвычайно глупыми провокациями. Этот адмирал Кознье, незаурядный морской офицер, но политическое ничтожество, чувствуя себя явно не по себе в том окружении, в котором оказался, стал тупым орудием реакции. С 4‑го сентября он уже несколько раз конфликтовал с Национальной гвардией — гражданскими лицами, — которые уже провозглашали Коммуну и изгоняли иезуитов. Преподобный отец Тиссье, хотя отсутствовал в городе, все еще оставался лидером реакционных сил. Сдержанность он принимал за трусость. Подобно Тьеру, он считал себя 17‑го марта достаточно могущественным, чтобы нанести сокрушительный удар.
