Жан Флори - Боэмунд Антиохийский. Рыцарь удачи
Несмотря на молчание источников, историки попытались установить, к какому лагерю принадлежал тот или иной военачальник. Военачальника Татикия большинство из них относит к тем, кто советовал повременить с осадой, ожидая подхода греческой армии. Это логично. Действительно, если при счастливом стечении обстоятельств крестоносцам удалось бы захватить город без участия греков, они могли бы посягнуть на права басилевса, удержав город в своей власти, а не передав его Алексею, который до сего времени не особо усердствовал в военных действиях.
Боэмунд, как полагают некоторые исследователи, выступал на стороне Раймунда. Норманн, по их утверждению, уже тогда желал захватить город и был заинтересован в том, чтобы не дожидаться византийских подкреплений, которые помешали бы его планам[356]. Эти историки основывают свои доводы на его позднейшем враждебном отношении к басилевсу и даже, как они полагают, к Татикию, которого Боэмунд, как будет видно в дальнейшем, вынудил покинуть христианский лагерь. Напротив, такие ученые, как Рене Груссе или Стивен Рансиман, считают, что граф Тулузский был единственным сторонником немедленного штурма, но не сумел убедить остальных предводителей крестоносцев — они приняли сторону Боэмунда, который не хотел, чтобы осаждавшие во время приступа разграбили город, которым он надеялся завладеть при помощи дипломатии[357]. Наконец, некоторые исследователи, учитывая плохие отношения между Раймундом и Боэмундом, полагают, что Норманн выступал на стороне Татикия против графа Тулузского, чье мнение, однако, победило[358]. Последняя интерпретация кажется мне наиболее правдоподобной, поскольку учитывать следует предшествующие — а не последующие — позиции участвующих сторон.
Двадцатого октября 1097 года Боэмунд первым разбил свой лагерь вблизи ворот Святого Павла, на северо-востоке. Следом заняли позиции остальные вожди, готовясь к долгой осаде; они считали жизненно необходимым как можно скорее получить подкрепление. В конце октября Адемар, епископ Пюи, и патриарх Иерусалима Симеон отправили послание христианам «северных краев», торопя их выступить в поход[359]. Почти в это же время Яги-Сиан тоже попросил военной помощи у эмиров Алеппо, Дамаска и Иерусалима.
В начале осады жители Антиохии, возможно, перепуганные насмерть, не осмеливались покидать крепость. Край был богат, и крестоносцы нашли там провизию в изобилии; они часто рыскали по окрестностям, не думая о безопасности, кутили и растрачивали средства. «Каждый искал собственной выгоды, не думая об общем благе», — сетует Раймунд Ажильский[360]. Но вскоре осажденные поняли, что крестоносцы перекрыли далеко не все городские ворота; турки могли устраивать вылазки, поддерживать связь с внешним миром, организовывать налеты на продовольственные обозы христианского лагеря, в том числе из крепости Харенк (Харим), что находилась неподалеку, в нескольких километрах к северу от Антиохии, в направлении Алеппо. 18 ноября Боэмунд и Роберт Фландрский отправили к крепости отряд крестоносцев, которому удалось, изобразив бегство, заманить турок в ловушку. Как только противники очутились в виду крестоносцев, «Боэмунд, как храбрейший поборник Христов, выступил вместе со своими»[361]. Он одержал победу, обладая при этом, однако, незначительными военными силами. Пленники, приведенные в лагерь, были обезглавлены под стенами города, чтобы произвести впечатление на осажденных. Репутация норманна возросла как среди христиан, так и среди турок. Он все больше напоминал предводителя всего крестоносного воинства, тем более что другие главы похода заболевали один за другим.
Несмотря на эту победу, в окрестностях города по-прежнему было небезопасно, доставлять продовольствие становилось все сложнее. В декабре в стан крестоносцев пришел голод. Готфрида и графа Нормандского подкосила болезнь. Предводители, собравшись на совете, пытались поправить положение. Они решили послать часть армии на грабеж в долину Оронта, вплоть до Альбары (Аль-Бары), в то время как оставшимся войскам было поручено охранять лагерь. Боэмунд вместе с Робертом Фландрским взяли на себя руководство операцией. Они отправились в этот поход 28 декабря, после того как отпраздновали Рождество. Сначала им удалось разжиться добычей, но затем вблизи Альбары на них напали войска дамасского эмира Дукака и Шамс ад-Давла. Боэмунд и Роберт вынудили их бежать, нанеся им тяжелые потери и захватив их коней и трофеи[362].
Блестящая победа Боэмунда… Однако, несмотря на совершенные подвиги, он вернулся со скудной добычей. По словам Раймунда Ажильского, оставшегося в лагере с Раймундом Тулузским, экспедиция вернулась «с победой, но без провизии»[363]; голод заставил взлететь цены на продукты питания. Норманнский Аноним поведал об этих фактах крайне лаконично, но не умолчал об этой неудаче, приписывая Боэмунду речь, пересыпанную горячими упреками в адрес своих людей, виновных, по его мнению, в том, что они беспорядочно бродили в окрестностях и часто возвращались с пустыми руками. «И когда уже все было сказано, он возвратился к своему войску со своими людьми, скорее налегке, чем с добычей», — добавил автор[364]. Что это, литота? Открыто заявил о провале Боэмунда Альберт Ахенский: множество воинов норманнского предводителя были убиты или взяты в плен, а потому он должен был бежать вместе с другими, оставив туркам почти всю собранную добычу[365]. По возвращении, 1 января 1098 года, Боэмунд узнал, что христианский лагерь подвергся нападению со стороны осажденных и понес тяжелые потери. Раймонд Тулузский с трудом сумел отразить их атаку, но немногое время спустя заболел.
Положение лагеря вследствие этой неудачи оказалось худшим, чем когда-либо: воцарился голод, унесший жизни многих неимущих крестоносцев. Лагерь охватило уныние. Поиски продовольствия и фуража становились все труднее: предводители не осмеливались больше подвергать риску своих воинов из опасения потерять людей и, что особенно важно, лошадей. Боэмунд, извлекший из этого жестокий урок, угрожал отойти от дел, о чем свидетельствует Раймунд Ажильский:
«Другое беспокойство угнетало войско: Боэмунд, явившийся, чтобы покрыть себя славой[366], говорил, что он намерен удалиться, ибо он пришел во имя чести (propter honorem), а его люди и кони гибнут от голода. Он говорил, что он не богат и его личных средств оказалось недостаточно для столь долгой осады. Впоследствии мы поняли, почему он так говорил: из-за амбиций, ибо он горячо желал захватить город Антиохию»[367].
Раймунд Ажильский — единственный хронист, упомянувший об этом важном эпизоде. Тем не менее у нас нет причин сомневаться в нем — настолько хорошо это высказывание вписывается в стратегическую логику Боэмунда. Лучше было бы, впрочем, говорить о «стратегической логике» во множественном числе. В свете последующих событий Раймунд Ажильский рассматривает это заявление Боэмунда как первый прием из серии «шантажей», вынудивших предводителей крестового похода принять все требования Боэмунда, ставшего незаменимым в силу своих ратных подвигов и общеизвестности. Как можно было лишиться такого военачальника, когда все, казалось, пошло вкривь и вкось? Однако Раймунд не упоминает здесь о каких-либо требованиях Боэмунда. Следовательно, нельзя установить точной связи между угрозами забросить осаду[368] и «сдачей» Антиохии, которую тогда сложно было предвидеть.
Зато более легко и логично угрозу Боэмунда можно связать с тремя фактами, о которых упоминает, опять же, Раймунд Ажильский. Первый уже обозначен: речь идет о потерях, понесенных Боэмундом в экспедиции к Харенку, которые в скором времени могли бы привести к ослаблению его военной роли. К тому же Боэмунд был менее богат, чем Раймунд, и мог потерять множество своих рыцарей и по другой причине: они попытались бы примкнуть к более «прибыльному» сеньору.
Второй факт заключается в нежелании сеньоров — из опасения потерять людей и лошадей — отряжать рыцарей для сопровождения слуг, отправленных на поиск провизии, добывать которую становилось все более рискованно. Подобные колебания, и даже большие, наверняка испытывал Боэмунд, поскольку не мог позволить себе потери в тех операциях, что устраивались только ради снабжения войска.
Третий факт связан с возраставшими трудностями, явившимися следствием близкой осадной линии, длительности осады и ее неэффективности. После трех месяцев осады предводители могли с полным на то правом задаться вопросом: правильно ли они поступили, последовав плану Раймунда Сен-Жильского? Не было ли более мудрым и осмотрительным противоположное предложение, которое поддерживал Татикий (и, возможно, Боэмунд, в чем я уверен), ратовавший за «комфортабельное» ожидание подкрепления византийских и западных армий? Нельзя ли еще было к нему вернуться? Даже Раймунд Ажильский, поведав об угрозе Боэмунда, далее справедливо заметил, что в то время Татикий «все дни внушал князьям мысль удалиться в соседние крепости, чтобы оттуда проводить атаки и устраивать засады на людей Антиохии»[369]. Итак, речь зашла об «активизации плана Б», вплоть до сего времени отложенного в сторону.
