Юрий Афанасьев - Историзм против эклектики. Французская историческая школа "Анналов" в современной буржуазной историографии
Однако вряд ли только указанными обстоятельствами можно объяснить смещение акцентов в концепции Броделя. Есть, как нам кажется, и более серьезные причины. И хотя они тоже укладываются в русло традиций и французской школы "географии человека", и французской социологической школы, лучшими эти традиции уже не назовешь. Речь идет в данном случае о понятии "среда", о ее роли в исторической действительности в соотношении с деятельностью человека - "субъекта" этой действительности. Буржуазная социология и история всегда спотыкались, доходя до этого момента при установлении предмета исторической науки. Бродель в этом смысле не исключение. Но он и не из тех, кто покорно следовал установленным образцам. С его именем, как нам представляется, связано "осовременивание" не решенной буржуазной исторической мыслью проблемы "объекта" и "субъекта" исторической действительности. Правда, сам Бродель не представлял в полной мере, к каким последствиям может привести заложенное им начало, суть которого в следующем.
Броделевская "неподвижная глубина" истории противостоит не только упорному натиску времени, но и воздействию на нее людей. Однако историческую действительность (сошлемся в данном случае на вывод, сделанный советским философом А.Ф.Асмусом в ходе анализа взглядов К.Маркса на предмет исторической науки) нельзя рассматривать в виде только "объекта". При таком рассмотрении историк неизбежно вынужден разделять в своем созерцании то, что неразрывно связано в самой действительности: деятельность "субъекта" истории, т.е. общественного человека, и результат этой деятельности το общественные отношения, учреждения, образования, события, в которых сама эта деятельность выражается и осуществляется[87].
У Броделя люди еще не "бесполезны" в общей сфере того "центра притяжения, вокруг которого вращается все"; они станут таковыми несколько позднее в трудах его учеников. Но они уже растворены в обстоятельствах, в "среде". Человек не рассматривается Броделем прежде всего в качестве "субъекта" и в связи с развитием человеческой деятельности, создающей те самые обстоятельства, в которых он будет действовать. Это и нашло выражение в его утверждении: "Люди творят историю. Да, но и история тоже создает людей, она формирует их судьбу эта анонимная, но глубокая и зачастую безмолвная история"
Если бы все существо проблемы сводилось лишь к этому утверждению, можно было бы отметить, что оно не лишено доли истины, обстоятельства действительно влияют на судьбу человека, формируют его. Но Бродель отводит обстоятельствам, "среде", "объекту" не просто роль фактора обратного воздействия. Он превращает их в доминанту, неподвластную сознательной, материальной, преобразующей деятельности людей. И если в трудах самого Броделя эта идея выражена в форме эскиза, общего наброска, то позднее, в работах третьего поколения историков школы "Анналов", она получит логическое завершение, будет наполнена конкретным содержанием.
Второе обстоятельство, на которое хотелось бы обратить внимание и которое неразрывно связано с первым, вытекает из него,— это отношение Броделя к проблемам социального времени и многообразия его ритмов. Для Броделя "социальное время" не только познавательная категория, но и прежде всего объективная реальность, неразрывно связанная с предметом исторической науки. Он подверг обстоятельной критике идеалистическое понимание Ж.Гурвичем категории "социальное время". Гурвич предложил широкий набор временных единиц: долгосрочное, или медленно движущееся, время; иллюзорное, или внезапное, время; непрерывно пульсирующее время; циклическое время, как бы танцующее на одном месте; ожидающее время; время, бегущее медленно; время, бегущее то быстро, то медленно; взрывчатое время[89]. Что делать, спрашивает Бродель, с этим набором историку? Как из всех этих ярких цветных вспышек создать необходимый ему ровный белый свет. Это хамелеоноподобное время оказывается самым поздним пришельцем в архитектурном сооружении, построенном Ж.Гурвичем, и по необходимости получает свое место среди других, ранее его устроившихся обитателей. Оно должно приспосабливаться к жизненному пространству, уже занятому "уровнями в глубину", "проявлениями социальности", "социальными группами" или "глобальными обществами", и неизбежно оказывается закрытым в каждом из этих пространств, как ветры в кожаной сумке Эола. Потому-то все это громадное, идеально сконструированное сооружение существует вне времени. Ему не хватает истории. Для Броделя есть лишь одно реально существующее необратимое время. В этом едином времени длительный период, период средней продолжительнсоти, единичное событие сопоставимы друг с другом, так как они замерены в одном и том же масштабе. Вступить мысленно в одну из временных исторических перспектив - значит одновременно вступить в каждую из них[90].
Надо сказать, что броделевская идея различной продолжительности социального времени, как это уже отмечалось в советской литературе, оказалась во многом плодотворной[91]. Будучи отражением объективной реальности, эта познавательная категория давала возможность представить предмет исследования глубже, полнее. Но вот сыграла ли она ту роль, которая ей отводилась в общей историко-социологической концепции Броделя, и можно ли с ее помощью воспроизвести наблюдаемый историком объект комплексно, в целом? Это весьма сомнительно. И не из-за несостоятельности самой идеи, а вследствие очевидных изъянов в представлении о предмете исторической науки. Отрыв человеческой "практики" (у Броделя это "второй" уровень) от обстоятельств, от "среды" хотя и не лишает возможности "одновременно вступить" в каждую из "временных продолжительностей", но не позволяет увидеть, что же их все объединяет, какова их общая основа. "Этажи" общественного здания Броделя и неразрывно связанные с ними "ритмы" различной продолжительности чаще всего пребывают в параллельных плоскостях, не перекрещиваясь, не переплетаясь между собой. Правомерен поэтому вопрос, поставленный в свое время К.Марксом и оказавшийся коварным для всего учения Прудона: "... каким образом одна только логическая формула движения, последовательности, времени могла бы объяснить нам общественный организм, в котором все отношения существуют одновременно и опираются одно на другое?"[92]
В историко-социологической концепции Броделя важное значение имеет понятие социального пространства. Он постоянно обращает внимание на необходимость "редукции всех социальных явлений к занимаемому пространству". Предметом особых забот Броделя стало обоснование и применение на практике положения, что познание исторической действительности возможно лишь в органическом единстве всех ее пространственновременных проявлений. Географические карты, писал он, на которых раскрывается и частично объясняется социальная реальность,— это фактически пространственные модели, одинаково хорошо работающие во всех временных перспективах (особенно при долгосрочном анализе), они применимы ко всем категориям социальных явлений. Характер исторического пространства претерпевает значительные изменения во времени. Каждому данному временному отрезку соответствуют своя пространственная архитектура, свои города и поля, свои дворцы и хижины. При этом любая историческая реальность редко скрывает в самой себе разгадку своей сущности. Как правило, эту разгадку приходится отыскивать в наследии предшествующих исторических эпох. Пытаясь найти своеобразный код, с помощью которого можно было бы прочитать "карту" Средиземноморья XVI в., объединяющий момент, объясняющий направление сотен и тысяч линий, по которым осуществлялись связи между отдельными районами, Бродель усмотрел этот код в кружеве средневековых городов. "Главным для пространства Средиземноморья,-пишет он,— была его городская экипировка. Благодаря городу все было и оставалось связанным, все одушевлено, все объяснимо. Города — это источник энергии средиземноморской жизни, ее движущая сила, ее смысл, ее центры, обусловливающие неровную, скачкообразную жизнь Средиземноморья"[93].
Еще более важными и самыми сложными "персонажами" Средиземноморья, по мнению Броделя, были "цивилизации"[24]. На это следует обратить особое внимание, потому что именно понятие "цивилизация" венчает всю теорию Броделя. Цивилизация с большой буквы приобретает у него значение глобального общества в масштабах ойкумены [95]. Именно в этом смысле он противопоставляет свою теорию, с одной стороны, взглядам на цивилизацию Шпенглера и Тойнби, с другой — социально-исторической концепции К.Маркса, его учению об общественно-экономических формациях [96].
Для Броделя цивилизация-то же, что "культурная площадка" для антрополога; это прежде всего пространство, место поселения человеческого сообщества. Внутри этого более или менее обширного пространства, у которого никогда, однако, не бывает очень четких территориальных границ, надо представить массу всякого "добра", самых различных культурных проявлений. Здесь можно встретить разные диалекты или группы диалектов, самые разнообразные кулинарные вкусы, материалы построек, характерные особенности в технике, свою манеру любить, свои верования. Добавьте к этому разнообразию еще, например, компас, бумагу, печатный станок и т. п.-и перед вами окажется упорядоченное объединение, вы увидите повторяемость некоторых характерных особенностей, их повсеместность для определенной зоны, что и является первым признаком некой культурной общности. "Если к этой общности в пространстве добавить неизменяемость во времени,- пишет Бродель,— получается то, что я называю цивилизацией, или культурным ансамблем, "общностью" реестра определенных культурных проявлений. Эта "общность" является "формой" осознанной в таком смысле цивилизации"[97].
