Юрий Афанасьев - Историзм против эклектики. Французская историческая школа "Анналов" в современной буржуазной историографии
Таковы наиболее важные положения социологии Ж. Гурвича, которая стала "почти братской" для Ф. Броделя. Весь пафос этой социологии подчинен одной цели — переориентировать полностью науки о человеке с проблем всемирно-исторического развития человечества на исследование состояния каждого данного типа общества на определенном этапе его истории. Гурвич хотел бы освобожденную от идеи развития социологию предложить исторической науке в качестве совокупности категорий для определения исходной точки исторического исследования. Что же касается истории, то Гурвич видел ее задачу в том, чтобы, используя разработанную социологией типологизацию, сосредоточить внимание в исследовании исторической реальности на неповторимом, персонифицируя глобальные структуры, конъюнктуры, движения[70]. В какой мере буржуазная историческая наука последовала указаниям Гурвича? С этим вопросом мы переходим к рассмотрению концепции "глобальной истории" Ф. Броделя.
Бродель придавал важнейшее значение вопросу о специфике исторической науки. Перспективы ее развития, возможность выхода из кризиса он непосредственно связывал с необходимостью всеобъемлющего определения ее предмета. К этому вопросу он возвращался неоднократно практически во всех своих многочисленных трудах[71]. Тем не менее такое общее определение предмета исторической науки в них отсутствует.
Возможно, и в этом проявилась верность Броделя "завещанию" Блока, каковым стала его "Апология истории" для всех последователей этого ученого. В самом начале этой работы Блок недвусмысленно высказался против "длинных и сухих" определений истории как науки. Кто из серьезных тружеников, писал он, обращал внимание на подобные символы веры? Из-за мелочной точности в этих определениях упускают все лучшее, что есть в интеллектуальном порыве. Я имею в виду, пояснял Блок, "попытки пробиться к еще не вполне ясному знанию, его возможности расширить свою сферу"[72]. Л.Февр в свойственной ему манере высказался еще яснее: "Любое определение - это тюрьма... Дать определение, найти дефиницию! Но не значит ли это глумиться над историей? Будьте осторожны, мой друг, вы сейчас выйдете за пределы истории. Перечитайте мое определение, там так все ясно!.. Если вы историк, не входите сюда-это область социологии, сюда тоже нельзя - это участок психолога. Направо? И не думайте об этом—это уже география. Кошмар! Глупость! Калечение!"[73]
Может быть, Бродель, следуя наставлениям своих учителей, пытался уйти от прямого ответа? Или для этого были и другие причины? Да и ушел ли он от ответа? Ясно, однако, что представление Броделя, так же как Блока и Февра, о предмете исторической науки приходится "реконструировать", извлекая его не только из того, что он сказал по этому конкретному вопросу, но и из того, что им сделано, т.е. из всей совокупности его исторических исследований. Не претендуя на исчерпывающее решение этой задачи, попытаемся все-таки подступиться к ней.
"В "Средиземноморье" я пытался изложить, плохо ли, хорошо ли представить глобальную историю..."[74]
"Можно ли охватить в одно и то же время тем или иным способом историю, которая быстро изменяется, которая обнажает явления и сами изменения этих явлений в их наиболее ярком выражении, и подспудную историю, или, скорее, историю безмолвную, сущность которой в ее скрытости, в почти неразличимости ее свидетелей и участников и которая мало подвержена упорному натиску времени?"[75]
Эти два высказывания Броделя могут быть использованы как отправные точки, как ориентиры в поиске ответа на вопрос о предмете его "глобальной истории". Первое из них касается объекта наблюдений историка: его общие пространственно-временные очертания; конкретное содержание этого объекта с точки зрения основных его компонентов; представления о строении этого объекта в плане его целостности, наличия в нем связей, зависимостей и т.п. Второе высказывание касается вопроса о том, что именно хотел бы историк увидеть во всей совокупности характеристик объекта его наблюдений. Чередование событий и явлений в их хронологической последовательности или же и их обусловленность? Только ли состояние этого объекта или же и его развитие? Если и развитие, то в чем его суть, каковы его причины, в каком направлении оно осуществляется?
Разумеется, такое раздвоение одного вопроса о предмете исторической науки весьма условно и не означает необходимости придерживаться жесткой последовательности в этом смысле при анализе взглядов Броделя, но в целях их систематизации и для окончательных выводов представляется оправданным.
К понятию "глобальная история" Бродель подходил с разных сторон. Он рассматривал его, например, с точки зрения соотношения общего и особенного. "Как и любой историк,— пишет он,- я тоже придаю значение единичным фактам, этим однодневным, быстро увядающим цветам, которые нельзя взять в руки дважды"[76]. Но здесь же Бродель дает расширительное толкование единичного, не сводя это понятие к отдельному факту, событию, к какому-то одному из явлений общественной жизни. Если взять общество в совокупности всех его характеристик, говорит он, можно утверждать, что в целом, как оно предстает в данный момент, оно уже никогда не повторится, оно представляется как некая временная уравновешенность, но оригинальная, в своем роде уникальная. Однако история— это не только единичное, не только различие и новшество, не только то, чего нельзя увидеть дважды. Да и новшество никогда не бывает новшеством в полной мере, оно сосуществует с повторяющимся, с регулярностью. Иногда даже в таких, казалось бы, несхожих событиях, как военные сражения, которые разделяют столетия, можно усмотреть много общего в системе вооружения, в тактике, в поведении их участников и т. п.[77]
Под понятие "глобальность" Бродель подводил и воспроизведение действительности во всем ее конкретном многообразии. В его работе "Материальная цивилизация и капитализм" на временном отрезке в четыре столетия рассматривается огромное множество самых различных проявлений материальной жизни — состав и движение населения отдельных регионов и целых континентов. техника и транспорт, питание и жилища, торговля, города и коммуникации и т.п. Конечно, пишет Бродель в заключении к этой работе, мы не претендовали здесь на то, чтобы представить всю материальную жизнь мира. Замысел этой книги заключается в том, чтобы "если не все увидеть, то по крайней мере все расположить так, чтобы расположение всего увиденного непременно соответствовало мировому масштабу". А для этого необходимо было предпринять попытку представить все проявления материальной жизни в виде системы[78].
Еще один аспект проблемы глобальности — это решительный отказ от евроцентризма. "Еще вчера,—пишет Бродель,-мы, историки, как представители западного мира, слишком часто воображали, что весь мир вращается вокруг нас... Сегодня нам во что бы то ни стало необходимо оторваться от этого непомерного самолюбования"[79]. Настаивая на том, что в европейской исторической науке должны получить "право на существование" проблемы истории всех регионов мира, Бродель одновременно выступал против ограничения исторического исследования рамками отдельного региона. В этом случае, считал он, история не видела бы ничего, кроме своей региональной замкнутости, и оценивала бы себя лишь собственной меркой, сквозь призму локальных особенностей и интересов. "Нет больше особой европейской истории, как нет в действительности и особой истории Азии или исламского мира. Есть только мировая история, рассматриваемая то с позиций Средиземноморья, или Европы, или же Азии, то с позиций крупных и сложных регионов и хитроумных связей ислама..."[80]
Можно было бы привести и другие высказывания Броделя, оттеняющие различные аспекты его понимания глобальной истории, но первое, что представляется очевидным,—это его стремление доказать: главная задача заключается в том, чтобы, несмотря на трудности и присущие исторической науке противоречия, не нарушить "единство истории", которое определяется единством жизни[81]. Под единством истории в данном случае подразумевается единство во времени—от начала истории человечества до наших дней, единство в пространстве—все живущее на земле человечество, наконец, всеобщность, полнота охвата всех видов общественной жизни.
Бродель отдавал себе отчет в том, что одной лишь исторической науке не справиться с такими большими задачами; их решение возможно лишь совместными усилиями всех социальных и гуманитарных наук. Глубокой убежденностью в этом и объясняется разносторонняя деятельность Броделя, направленная на осуществление объединения, даже принудительного, различных наук о человеке, с тем чтобы "привести их к общей проблематике, которая освободит их от множества ложных проблем, от бесполезных занятий, и после необходимого избавления от всего лишнего и выявления главного подготовить выделение на новом уровне предмета каждой из наук о человеке"[82].
