Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Борозняк Александр Иванович

Я бесконечно многим обязан всем, кто, споря и соглашаясь, щедро делясь богатством своего опыта и своих знаний, помог в написании этой книги. Назову прежде всего славные имена моих старших учителей Льва Копелева (1912–1997) и Михаила Гефтера (1918–1995). Их светлый ум, их интеллектуальное мужество проложили новые пути в исследовании прошлого Германии и нашей страны. Не могу обойти вниманием память о безвременно ушедших талантливых российских исследователей истории Германии, моих близких друзьях Николае Черкасове (1931–1993), Валентине Буханове (1948–1995) и Юрии Галактионове (1949–2005), эрудицию которых и вклад в разработку новых подходов к изучению феномена нацистской диктатуры нельзя забыть.

В течение длительной работы над книгой (да и много-много раньше) я постоянно ощущал дружескую руку помощи профессора Якова Драбкина — старейшины российских ученых-германистов, человека благородной души, автора классических трудов по истории Германии XX в., истории российско-германских отношений, истории международного рабочего движения.

Осуществить замысел предлагаемой на суд читателя монографии оказалось бы невозможным без интенсивных и плодотворных контактов с германскими коллегами, без посещений Германии по приглашению ряда немецких университетов, издательств и научных обществ.

Выражаю искреннюю признательность авторитетным российским и немецким исследователям Геннадию Бордюгову, Нине Вашкау, Андрею Зубову, Виктору Ищенко, Лидии Корневой, Марии Лаптевой, Валерию Михайленко, Борису Хавкину, Аркадию Цфасману, Бернду Бонвечу, Гансу-Ульриху Велеру, Вольфраму Ветте, Гансу Коппи, Гансу Моммзену, Гансу-Генриху Нольте, Иоганнесу Тухелю, Норберту Фраю, Юргену Царуски, Петеру Штайнбаху, Герду Юбершеру.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ПАМЯТЬ ИЛИ ЗАБВЕНИЕ?

Год 1945, 30 апреля, пять часов пополудни, концлагерь Дахау. Распахнуты лагерные ворота, замолчали пулеметы на вышках, не дымится больше труба крематория, отключен ток высокого напряжения. «Мы свободны!» — кричат на разных европейских языках живые скелеты в полосатых робах… На следующий день, еще до того, как были убраны бесчисленные тела узников, погибших от голода и от эсэсовских пуль, командующий 42-й американской дивизией приказал всем жителям близлежащего баварского городка (по имени которого и было названо место мучений и смерти) построиться в колонны и двигаться по направлению к лагерю, уже бывшему лагерю. Немцы, преодолев несколько рядов колючей проволоки, прошли мимо лагерных бараков, мимо пыточных камер, мимо крематория. Но они не хотели видеть этот ад, они отворачивались и закрывали глаза руками, они уверяли американских офицеров: «Мы ничего не знали о лагере смерти, ничего о нем не слышали».

Граждане Германии отказывались от своей истории. Победа СССР, стран антигитлеровской коалиции побуждала немцев к коренному повороту в жизни общества, к очищению от скверны нацизма, к осмыслению его корней и последствий, к новому обретению человеческих ценностей, затоптанных гитлеровским режимом. Но подавляющее большинство немцев восприняло окончание войны не как освобождение, но как поражение, как национальную катастрофу.

Марта Гельхорн, известная американская журналистка, действовавшая в составе союзного экспедиционного корпуса, передавала впечатления о первых беседах с немцами Рейнской области: «Нацистов здесь нет. Нацисты были в городе в 20 километрах отсюда, там их полно. Это движение надоело нам донельзя. Ах, как мы страдали! Бомбежки. Неделями мы жили в подвале». «Такие песни, — вспоминала Гельхорн, — можно было услышать повсюду. Все говорили одно и то же. Возникал вопрос: каким же образом власть, которую никто не поддерживал, вела эту войну пять с половиной лет?» [17].

Что ожидало Германию? Существовал ли выход из тупика, о котором, мучаясь и надеясь, писал в 1945 г. Томас Манн: «Германия, с лихорадочно пылающими щеками, пьяная от сокрушительных своих побед, уже готовилась завладеть миром в силу того единственного договора, которому хотела остаться верной, ибо подписала его собственной кровью. Сегодня, теснимая демонами, один глаз прикрывши рукою, другим уставясь в бездну отчаяния, она свергается все ниже и ниже. Скоро ли она коснется дна пропасти? Скоро ли из мрака последней безнадежности забрезжит луч надежды и — вопреки вере! — свершится чудо?» [18].

И о том же вопрошал — себя и своих соотечественников — гейдельбергский социолог Альфред Вебер, младший брат прославленного немецкого ученого: «Обретет ли — в нужде и в горе, в оккупированной чужеземцами стране — немецкий народ духовное величие, необходимое для того, чтобы рассчитаться с самим собой? Выдержит ли он это тяжкое испытание, одно из самых тяжких, какие выпадали на долю великих народов? Одолеет ли свою собственную тень?» [19]. Путь в будущее лежал через понимание трагедии недавнего прошлого, через преодоление прошлого.

«Это не должно повториться!» — такое общее название можно было бы дать книгам первых послевоенных лет о нацистских концлагерях, публикациям, авторами которых были спасенные от неминуемой смерти узники. Особое место в этой скорбной библиотеке занимает книга Ойгена Когона «Государство СС» [20]. Это — не только трагический рассказ о страданиях и гибели заключенных, но прежде всего научный анализ системы гнета, рабского труда и умерщвления миллионов людей. Когон (1903–1987), участник католического Сопротивления, был арестован нацистами в марте 1938 г. и с сентября 1939 г. до апреля 1945 г. был узником Бухенвальда. В 1946 г. он основал один из лучших демократических журналов послевоенной Германии — «Frankfurter Hefte», был профессором Дармштадтской высшей технической школы. В основу книги Когона легли не только его личные впечатления. В течение нескольких летних и осенних месяцев 1945 г. он изучал архивные материалы Бухенвальда и других концлагерей, предоставленные ему сотрудниками военной администрации США. Рукопись была завершена в декабре 1945 г.

Автор — «как человек, как христианин, как политик» — формулировал свою цель следующим образом: предельно объективно («только голая правда, ничего, кроме правды») рассказать о зле, которое «может принимать такие формы, что перо отказывается писать об этом». Он стремился предостеречь Германию, предостеречь мир от повторения подобных ужасов, познать зло, «чтобы оно оказалось излечимым» [21].

Когон, хорошо понимавший, что большинство немцев не хочет ничего слушать и слышать о лагерях смерти, стремился все же побудить соотечественников осознать свою вину, задать себе мучительные вопросы: «Как мы дошли до точки падения? Как это стало возможным? Что мы можем сделать, чтобы сохранить свое существование?». Для него Бухенвальд и другие концлагеря были моделью того противоестественного «нового порядка», который нацисты планировали создать в Германии и Европе. Он был убежден в том, что можно, «веря в силу правды, устранить незнание». Он обращался к знанию и к совести: немцы обязаны узнать «свои благородные и свои отталкивающие черты. Не следует страшиться судей, потому что мы сами осудим себя» [22]. Современный исследователь так формулирует цель, которой добивался Когон: «фундаментальный разрыв преемственности с прошлым» [23]. Но его книга представлялась «показателем политического и социального одиночества» [24] и была надолго забыта в ФРГ. О ней вспомнили только в 1970-х…