Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Борозняк Александр Иванович

Предметом моего анализа является вклад германской исторической науки в дело преодоления прошлого, но я сознательно выхожу за привычные рамки последовательного разбора научных моделей Третьего рейха и публицистических интерпретаций нацистского режима. Вместе с читателем мы вступаем в сферу эволюции установок массового исторического сознания. Постижение прошлого, понимание его смыслов, уроков и последствий — это предельно трудная задача, которая требует не только основательных исследовательских усилий, но и немалого гражданского мужества — «мужества вопрошания», в необходимости которого был убежден Михаил Гефтер [10].

Мною предпринята попытка зафиксировать меняющиеся формы, в которых общество ФРГ воспроизводит и оценивает образ гитлеровского тоталитарного режима. Задача при этом состоит в том, чтобы постичь систему прямой и обратной связи между научными трактовками феномена национал-социализма и стереотипами массового сознания, осмыслить, как тяжко шел в Германии процесс, который Василий Гроссман назвал «высвобождением свободы в человеке, то есть очеловечиванием людей, победой жизни над нежизнью» [11].

В центре внимания автора находится историческая память немцев второй половины прошлого и начала нынешнего века. Это важнейший компонент коллективного сознания, это идеальная реальность, которая, очевидно, является столь же подлинной и значимой как реальность событийная. Главным предметом становятся не сами факты прошлого, но тот образ, который запечатлелся у переживших его участников и современников, транслировался непосредственным потомкам, реставрировался или реконструировался в последующих поколениях, подвергался «проверке» и «фильтрации» с помощью методов исторической критики. Предлагаемая читателю монография является основательно дополненным и существенно расширенным изданием книги «Искупление» [12], опубликованной полтора десятилетия назад и получившей ряд позитивных откликов в российской и зарубежной научной периодике.

Структура книги, построенной по хронологическому принципу, определяется задачей выявления поворотных моментов в развитии германской историографии нацистской диктатуры, механизма смены парадигм в интерпретации феномена Третьего рейха: от повсеместного стремления установить причины «германской катастрофы» (первые послевоенные годы) через утверждение — в соответствии с логикой холодной войны — формул отказа от прямых оценок нацистского режима и длительному и трудному переходу к осмыслению зла, причиненного гитлеровцами собственному народу и народам Европы. Особое внимание уделено трансформации памяти о нацистском режиме в условиях объединенной Германии и смены современных поколений немцев.

Десятилетиями находясь в конфронтации, ФРГ и ГДР идеологически отвергали друг друга, противостояли на военно-политическом поприще, воспринимали себя как «контрообразы» друг друга. В двух германских послевоенных социумах сложились принципиально различные типы исторической науки. И все же — вопреки взаимным упрекам и разоблачениям, вопреки очевидному влиянию холодной войны на публикации, выходившие на обоих берегах Эльбы, — можно рассматривать историографию Германской Демократической Республики (прежде всего применительно к изучению нацистской диктатуры) как интегральную часть немецкой исторической мысли второй половины XX в. Общее состояло в первую очередь в том, что история нацистского режима стала генеральной темой двух германских историографий, неотъемлемым компонентом исторического сознания и исторической культуры ГДР и ФРГ. Политическая идентичность двух германских государств базировалась на отмежевании от нацистской диктатуры. Третий рейх стал негативной точкой отсчета и для Федеративной Республики Германии, и для Германской Демократической Республики, которые — каждая по-своему — рассматривали себя как политическую альтернативу нацистской диктатуре: ФРГ как парламентская демократия, а ГДР как антифашистское государство рабочих и крестьян. При этом и Западная Германии, и Восточная Германия без тени сомнения претендовали на то, что их ответы на вызов коричневого рейха являлись единственно возможными и правильными.

«Противостояние Востока и Запада, — отмечал Бернд Фауленбах, — деформировало изучение проблематики нацистского периода, наложив отпечаток на его интерпретацию. В ГДР оценка Третьего рейха была почти исключительно функцией политики, но и в ФРГ политический климат повлиял на трактовку нацистской диктатуры» [13].

Автор опирался на безусловные достижения отечественной науки, внимательно и неравнодушно изучавшей ситуацию в историографии ФРГ. В течение нескольких десятилетий для российских ученых реконструкция реальной картины эволюции исторической мысли Федеративной Республики была предельно затруднена. В атмосфере холодной войны научное общение оказывалось попросту невозможным. Прямые контакты между историками наших стран практически отсутствовали, а если спорадически и возникали, то взаимные оценки не становились более объективными, напротив — предельно жесткими и предельно упрощенными с обеих сторон. Работы советских авторов были, как правило, запрограммированы на «разоблачение буржуазных фальсификаторов истории». В эпицентре критики порой оказывались маргинальные авторы праворадикального толка, имена которых не заслуживали упоминания, поскольку их влияние в ФРГ было ничтожным. И напротив: принципиально важные труды исследователей либерального направления нередко у нас замалчивались, потому что богатство их содержания противоречило постулату о «кризисе буржуазной историографии».

Ныне заложены основы равноправного и результативного диалога российских и немецких историков, диалога без предвзятости, передержек и оскорбительных ярлыков. Преодолена традиция недоверия, сломана тенденция к добровольной и недобровольной автаркии, сняты взаимные претензии на научную монополию. Нередко мы не согласны с установками коллег из ФРГ, но обе стороны двигаются навстречу друг другу. Не без труда формируются традиции современного российско-германского сотрудничества, и проблематика сохранения и утверждения исторической памяти занимает в этом процессе немалое место. «Только примирение может стать гарантией мира, — предупреждал Лев Копелев. — Но примирения нельзя добиться на пути отказа от памяти. Если дети и внуки прежних противников будут свободны от горьких воспоминаний, возникнет опасность разрушительных последствий неожиданного всплеска давних предрассудков и исчезнувших образов врага» [14].

Первоначальный опыт совместного обсуждения научных проблем (а порой достаточно острых дебатов) с немецкими коллегами накоплен в последние годы Центром германских исторических исследований Института всеобщей истории Российской Академии наук. Объединению интеллектуальных усилий способствует деятельность Совместной комиссии по изучению новейшей истории российско-германских отношений. Результативные двусторонние конференции по проблемам истории германского фашизма и Второй мировой войны с участием ведущих российских и немецких ученых состоялись в последние годы в Москве, Санкт-Петербурге, Берлине, Бохуме, Волгограде, Вологде, Воронеже, Гамбурге, Дрездене, Йене, Екатеринбурге, Кемерове, Констанце, Красногорске, Липецке, Мюнхене, Саратове, Светлогорске, Томске, Челябинске, Ярославле…

Может быть, здесь уместнее, точнее не греческое слово «диалог», а замечательное русское слово, которое так любил Лев Толстой, — «сопряжение». Вспомним: после Бородинского сражения, после ночи, проведенной в прифронтовом Можайске, внутренний голос говорит Пьеру Безухову: «Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли — вот что нужно!.. Да, сопрягать надо, сопрягать надо…» [15].