Тамара Пономарева - Потаенная любовь Шукшина
Но рядом обязательно пристроится серое убожество, которое на всем протяжении будет бежать, как тень, за талантом, всячески порицая и унижая его, ибо ей, этой бездарности, никогда не будет дано подняться хотя бы на одну ступень той многогранности, яркости, слепящей и волнующей, той простоты, доступности и незащищенности.
Первая встреча с этим человеком запомнилась навсегда.
Будучи командирован из Москвы в Томск, один кинодраматург хвастал своим знакомством с Василием Макаровичем, рассказывал разного рода небылицы о Шукшине. И я сказала кинодраматургу в порядке шутки: если появится этот скандальный тип, то есть Шукшин, на моем пороге, я выйду встречать его в тельняшке, перевязав один глаз, как у пиратов, устрашающе черной повязкой и держа кинжал в зубах.
Так случилось, что судьба приготовила мне весьма серьезное испытание: я вскоре переехала жить в тот самый дом, где, как мне рассказывали, безнаказанно куролесил этот человек.
Однажды поздним вечером в квартире раздался звонок. Я бросилась к двери, ожидая увидеть кого-то из своих, но у порога стояли два незнакомых молчаливых человека. Один высокий, скромного вида, даже опустил стесненно глаза. Другой - плотный, крепкоплечий, чуть ниже ростом, без одной руки. И этот второй заговорил со мной, не помню о чем, а первый, прислонившись плечом к стене, так и промолчал, не поднимая глаз.
Мужчины ушли, оставив меня в растерянности: для чего и от кого приходили? Кто такие? И что означает этот поздний визит? Вскоре выяснилось, что это знакомый мне по Томску московский кинодраматург, вечеруя у безрукого, который оказался киноактером Николаем Смирновым, уговорил зашедшего к ним на огонек Василия Макаровича предстать пред очи сибирячки, конечно, не ожидавшей такого важного визита, и посмотреть, что с ней будет, особенно при виде "знаменитого" Шукшина, которого она собиралась встретить, устрашающе держа в зубах кинжал.
Меня спасло то, что в первое знакомство я не узнала Василия Макаровича, увидев его таким, каким он в жизни и был всегда - скромным, стеснительным и молчаливым.
Люди искусства противоречивы, ребячливы и любят сочинять разного рода небылицы друг о друге. И надо полагать, что многие легенды о Шукшине рождены фантазиями влюбленных в него людей.
Этот незначительный эпизод - лишь штрих к характеру Шукшина, умевшего и поозоровать с друзьями, и горячо поспорить, и всегда помнить добро.
Сростки
Позже началось узнавание подлинной его жизни. Как сказал сам Шукшин в своей статье "Возражение по существу":
Где есть правда, там она и нужна. Но есть она и в душах наших, и там она порой недоступна.
Сказал не случайно.
О жизни Василия Макаровича написано много, предостаточно и наврано. Поэтому, не мудрствуя лукаво, заглянем в биографию Василия Макаровича, которую он излагал кратко и предельно просто:
Родился 25 июля 1929 года в селе Сростки, Бийского р-на, Алтайского края. Родители - крестьяне. Со времени организации колхозов - колхозники. В 1933 году отец арестован органами ОГПУ. Дальнейшую его судьбу не знаю.
У родителей матери Василия Шукшина, Марии Сергеевны, было двенадцать детей. Она по счету - седьмая. Мария Сергеевна помнила, будучи девочкой, как в соседней деревне Верхняя Талица останавливался адмирал Колчак со своей армией. А у них в доме расположились красные. С полатей свисали головки детей, а внизу красный командир оружие разбирал по частям. Как можно было не знать Колчака, если он известен всей Сибири! И в моем древнем сибирском селе Крапивине оставлен людьми известного адмирала и северного исследователя особый след, связанный с сербом-художником В. Д. Вучичевичем-Сибирским, учеником И. И. Шишкина, которого погубили колчаковцы. Правда, сам адмирал к этой гибели никакого отношения не имел. Все произошло на бытовом уровне.
В семнадцать лет к Марии посватался Макар, рослый, статный парень, и родители невесты были не против этого брака. В восемнадцать Мария родила Василия, в двадцать - Наташу, или Талю (так звали младшую сестру Шукшина в детстве). Оставшись после ареста мужа одна, Мария Сергеевна начала работать в колхозе на самых тяжелых работах, пласталась, чтоб только дети были сыты и одеты. Родные сестры осуждали Марию за такое пренебрежительное отношение к себе, но у молодой женщины не было другой возможности обеспечить материальное положение семьи "врага народа".
Дед Василия, Сергей Федорович, бывало, говаривал дочери, приглядываясь к любознательному и сообразительному внуку:
- Береги детей, Марья, а особенно Васю. Он у тебя шибко умный, не по годам!
Именно крестьянский дом деда, материнская обитель дали мальчику те силы, ту нравственную опору, которые помогли Васе Шукшину выстоять в странствиях и не сломаться, получив поучительный жизненный опыт, делиться им с громадным количеством людей, признавших в нем настоящего художника
Своего деда Василий Шукшин помнил всегда и, конечно, увековечил в своих жизнеописаниях:
В доме деда была непринужденность, была свобода полная. Я вдумаюсь, проверю, конечно, свои мысли, сознаю их беззащитность перед лицом "фигуры иронической". Но и я хочу быть правдивым перед собой до конца, поэтому повторяю: нигде больше не видел такой ясной, простой, законченной целесообразности, как в жилище деда-крестьянина, таких естественных, правдивых, добрых, в сущности, отношений между людьми. Я помню, что там говорили правильным, свободным, правдивым языком, сильным, точным, там же жила шутка, песня по праздникам, там много, очень много работали... Собственно, вокруг работы и вращалась вся жизнь. Она начиналась рано утром и затихала поздно вечером, но она как-то не угнетала людей, не озлобляла с ней засыпали, с ней просыпались. Никто не хвастал сделанным, никого не оскорбляли за промах, но учили...
Читая вышеприведенные строки Василия Макаровича, понимаешь, где зародились корни его творческой состоятельности.
В молодости Мария Сергеевна опасалась своенравной реки Катуни, боялась, что отнимет она жизнь ее Васеньки, унесет его или простудит - как тогда мужу в глаза станет глядеть, если вернется из дали далекой однажды домой? Не пускала она сыночка в детстве к Катуни, панически страшась своего наваждения. Вероятно, не без причины.
Возвращалась домой затемно с колхозных работ. Подойдет к избе, а дети лежат у крылечка, как щенята, свернувшись калачиком, спят, прижавшись друг к другу. Перетаскает их по одному в избу, а потом уж сама прикорнет где-то рядом, до первых петухов, до утренней зорьки. А кто из детишек вдруг очнется да спросонья заплачет, она тихонько начнет петь старинную сибирскую колыбельную, переходившую из поколения в поколение в крестьянских семьях России:
Баю-баюшки, баю!
Не ложися на краю:
Прибежит серый волчок,
Васю (Талю) схватит за бочок.
Васю схватит за бочок,
Унесет с собой в лесок,
Бросит там под кустик
И домой не пустит.
А если бессонница нападала на малышей, матушка клала в ноги косматую шапку или варежку стеженую, которая изображала "волчка", и в сумерках при свете керосиновой лампы разыгрывалась перед детьми "страшилка". Надевалась на руку шапка или варежка, и "волчок" полз по кровати к неслуху, который тут же прятался с головой под одеяло и вскоре засыпал, убаюканный Марией Сергеевной, а она чуть свет вновь отправлялась на колхозные работы зарабатывать трудодни.
Вот с тех пор от непосильной, неженской работы обезножила, и сердце надсадила и рученьки не слушались, чем причиняла взрослому Василию Макаровичу большие волнения: он, чуть появится возможность, мчался к родимой, к материнскому надежному очагу, чтоб по-сыновьи поддержать Марию Сергеевну, утеплить вниманием и душевностью ее трудное существование.
Когда подрос Вася, начала Мария Сергеевна брать и сына с собой на работу, а Талю оставляла дома - мала еще была. Девочка целый день находилась на улице: в избу боялась заходить. Мать ей, бывало, настелит картофельной ботвы у крыльца, чтоб помягче было Тале брата с родительницей с работ колхозных дожидаться. Яслей в Сростках тогда не было, а не работать нельзя. Летом - терпимо, а зимой - хана. Ну и помыкала горя-горького молодая женщина со своими детками, воспитывая их одна-одинешенька.
Вася с детства книжками увлекался, носил их повсюду с собой. Спрячет под ремень брюк, а чуть свободная минутка - открывает и читает - не оторвешь. Читал подряд все, что попадало под руку. Потом и по ночам пристрастился читать. С керосином тогда туго было, так он жировушку смастерит из сырой картофелины, фитилек вставит, одеялом с головой накроется и забудет про все на свете. Сестра Шукшина, Наталья Макаровна Зиновьева, вспоминала позже:
- Однажды даже одеяло прожег. Мог и хату спалить, если б не мама. Или заберется на баню (у нас там сеновал был), кастрюлей себе подсвечивает и опять читает...
Односельчане матери Шукшина намекали:
