Владислав Лебедько - Хроники российской Саньясы (Из жизни Российских мистиков - Мастеров и Учеников 1960-х - 1990-х)
Это был, слава Богу, не классический психоанализ с игрой в интерпретации, переносы и тому подобное, - все эти формы, конечно, присутствовали, но за ними стояло главное, то главное, что теряют обычные психоаналитики, закопавшиеся по уши в бессмысленной игре в символы и схемы. Это главное - уроки мотивации; уроки отношения к жизни, как к удивительному путешествию, где не самым важным является то, комфортно тебе или не очень;
уроки, позволившие отойти от позиции "сделайте со мной что-нибудь". И возможно получилось так потому, что хотя внешне Жора был для меня, как и подобает психоаналитику - загадочной личностью, интуитивно я чувствовал, что ему самому интересны не столько символы и психоаналитические концепции, сколько сама Жизнь. Так что, знал он сам о том или нет, но, по сути, учил он меня исследовать Жизнь, только думали мы при этом, что психоанализом занимаемся...
После мы встречались еще пару раз, уже через несколько лет. Помню, как в 1991 году, когда я учился на психолога в Университете, я приехал в Бехтеревку (Психоневрологический институт им. Бехтерева) на какой-то семинар. Жора работал в Бехтеревке, мы не виделись уже лет пять, и я решил перед семинаром зайти к нему на отделение. Я был переполнен восторженной гордостью, предвкушая его реакцию на то, что я стал психологом. -"Ну, вот мы и коллеги", - протягивая руку, сказал я нарочито небрежно, стараясь не показать никаких эмоций. Жора как-то очень внимательно посмотрел на меня поверх очков, затем тихо и совершенно серьезно произнес:
- "Вот сейчас позвольте действительно выразить вам свое сочувствие, которое гораздо больше теперь, чем когда вы были пациентом и мучались какими-то там надуманными проблемами". Понадобилось года три, чтобы осознать глубину этой фразы, хотя и тогда, признаюсь, она меня озадачила, и я даже не нашелся, что и сказать для продолжения беседы.
Месяца через три я еще раз заехал к нему на работу, чтобы показать черновик диплома, который мне предстояло защищать в начале лета. Бурковский бегло пролистал диплом, хитро прищурился и, протягивая мне папку, сказал: "Ну что ж, хорошо. Вы, как и прежде, очень изящно противопоставляете себя другим"... Я тогда чуть не заболел. Весь вечер, допоздна, я бродил, как чумной по парку, а когда пришел домой - сочинил рассказ, в котором некто осознал, что он все время выпендривался, тем самым отделяя себя от других все больше и больше, оставшись в итоге одиноким и никому не нужным со всей своей уникальной индивидуальностью.
Александр Маркович Эткинд
С Бурковским у нас была договоренность, что вместе мы работаем ровно девять месяцев. По окончании этого срока я спросил, нет ли каких-нибудь групп, где люди занимались бы чем-то похожим па психоанализ, но не по одному, а вместе. Он посоветовал мне обратиться к Александру Эткинду -молодому психологу, набиравшему как раз в то время какую-то группу. Через три или четыре месяца я уже постигал, под его руководством, групповые процессы и их отражение в моем сознании. Эткинд был тогда выразителем революционных, по отношению к "застойной" советской психологии, взглядов. Это, по слухам, послужило поводом для каких-то скандалов в Бехтерев-ском институте, где он, как и Бурковский работал и откуда, после этих скандалов его не то уволили, не то он сам ушел. Не знаю, как там было на самом деле, но слухи такие ходили. Сейчас Эткинд - солидный ученый, авторитет в области психоанализа и психоаналитической философии, я не знаю, - сохранил ли он те качества энтузиазма и подвижничества, которые мы - участники его группы в 1986 году чувствовали, и чем, в частности я от него заразился. Если попытаться описать то, чему я у него научился в двух словах, - то, во-первых, - это некое настроение неуспокоенности, пробуждающее жажду поиска и действия, а во-вторых, - осознание, что кроме меня самого никто и никогда за меня ничего не решит (это трудно переоценить, -иллюзия, что кто-то за тебя должен что-то сделать или что все должно произойти само собой, неким чудесным образом, - одна из самых стойких человеческих бед). Научение это, как и в случае с Бурковским, не было прямым, - по форме мы занимались в психоаналитически ориентированной группе, которая для конспирации называлась "группой общения" при одном из Домов Культуры. В групповом процессе ощущался аромат таинственности и "подпольности" происходящего и это было дополнительным стимулом для вдохновения. Был в нашем взаимодействии еще ряд важных моментов, которые я не буду называть просто потому, что они потребуют длительных и пространных объяснений, в которые мне очень не хочется пускаться.
Скажу лишь о результате: очень многие факторы, сведенные вместе Александром Марковичем (скорее всего - неосознанно, хотя может я и ошибаюсь), и создали почву для "магического" научения тем двум простым и очень важным вещам. Жизнь и я сам стали для меня еще более интересны, причем интересны непосредственно. Обычно человек все равно занимается только этими двумя вещами - Жизнью и собой, но опосредованно - через какой-то вспомогательный интерес, связанный с работой, межличностными взаимоотношениями, в конце концов, через ту же психологию или какую-нибудь экстрасенсорику. Проявление непосредственного интереса - редкость; этому невозможно научить при помощи психологических методик, произойти это может только при совмещении определенных факторов, которые не вычислить умом и не выстроить логически. Тем не менее, Бурковский, а за ним и Эткинд сделали это для меня, хотя, может быть и не ставили сознательно таких задач.
Григорий Борисович Альтшуллер
Альтшуллер, сам о том не зная, был магом в области организации и структурирования событий и событийных рядов. Это было главное, чему я у него учился в течение четырех лет достаточно плотного общения с 1985 по 1989 год. О том, что в этом общении было главным я тоже только теперь начинаю догадываться и постигать механизмы того, как это происходило. А занимались мы физикой лазеров в одном из Ленинградских институтов, где Григорий Борисович - молодой, энергичный профессор - заведовал кафедрой, а я бьы студентом, а потом научным сотрудником этой кафедры. Я тогда был очень увлечен физикой, вплоть до навязчивой идеи создать единую физическую теорию Всего. В те годы я проглотил огромное количество книг и статей по всем основным направлениям физической мысли. Альтшуллеру нравилась моя вдохновленность и он ставил передо мной достаточно сложные и масштабные задачи. Его энергия, энтузиазм, широта кругозора, известность и авторитет в научных кругах открывали для его учеников весьма серьезные перспективы. Еще в студенческие годы Альтшуллер стал одним из самых значимых людей того периода моей жизни.
Случилось так, что то, что я сейчас считаю самым важным аспектом нашего с ним общения, тогда совсем не попадало в фокус моего восприятия. И это очень важный момент, - не уделяя этому аспекту сознательно внимания, не пытаясь в этом разобраться с помощью интеллекта, который был всецело поглощен физикой, я беспрепятственно впитывал в себя, как губка, способности к магической ориентации в различной информации и, особенно, в событийных структурах; способности, которые очень ярко были проявлены у Аль-"пиутоера и которые он бессознательно передавал всем своим ученикам.
Григорий Борисович был необычайно работоспособен и продуктивен. У меня часто складывалось впечатление, что в его сутках не 24, а как минимум 48 часов. Для примера приведу случай, когда я, дождавшись его на кафедре после какого-то совещания, часов в десять вечера, вручил ему черновик нашей совместной статьи. Я не надеялся на скорое ее возвращение обратно, поэтому бьш весьма удивлен, юэгда Альтшуллер сказал, что назавтра отдаст мне ее с исправлениями. На следующее утро статья была вся испещрена карандашными пометками, исправлениями (в том числе грамматическими), снабжена двумя страницами комментариев и списком литературы, которую мне нужно было изучить. При этом оказалось, что тем же вечером (ночью, утром,... ?) таким же образом были разобраны работы еще двух аспирантов и чей-то диплом. В дополнении к этому Григорий Борисович достал из поргфеля какую-то новую монографию по лазерам, которую, судя по его словам, он вечером "пролистал", - из книги торчало десятка два закладок. Чуть позже, проходя по коридору мимо Альтшуллера, который курил и разговаривал с одним из сотрудников, я услышал, как он обсуждал футбольный матч, который показывали накануне заполночь. При всем том у неги была семья и масса самых разноплано-вьк интересов, по крайней мере эрудирован он был в очень многих вопросах, далеко за пределами физики; он также был в курсе всех последних событий в разных областях жизни в мире, стране, городе, институте, на кафедре, в жизни каждого отдельного сотрудника.
У Григория Борисовича была фантастическая способность оказываться в течение дня почти что одновременно в десятках мест (часто не только в Ленинграде) и встречаться с самыми разнообразными людьми. Вместе с тем, он был совершенно неуловим, и уже с первых дней общения с ним это стало для меня серьезной проблемой. Первое время бывало так, что я по восемь -десять часов торчал, как дурак, на пороге кафедры, дожидаясь назначенной встречи, отмечая на себе полусочувственные - полунасмешливые взгляды более опытных в общении с Альтшуллером аспирантов. Через год-другой у меня у самого появилась необъяснимая способность предугадывать всегда непостижимую траекторию передвижений Григория Борисовича и находить его как раз в том месте и в тот момент, когда он мог уделить мне несколько минут, а иногда и часов. К примеру, он назначает встречу в десять утра на кафедре, но каким-то чутьем я знаю, что надо прийти к восьми вечера: и точно - прихожу к восьми и мне говорят, что он еще не появлялся, но звонил и вот-вот будет. В другой раз он назначает мне в два часа возле приемной ректора, но именно в это время я еду в другое здание института и встречаю его именно там... Я как-то не задумывался тогда о необычности этих вещей и списывал все на случайность и совпадение. Сам я всегда с любопытством наблюдал, как каждый день на кафедре скапливалось десятка два людей, которым Альтшуллер срочно нужен был по самым разноплановым вопросам, и как все они долгими часами терпеливо ожидали его. Причем, нельзя было сказать, что Григорий Борисович был необязателен, невежлив по отношению к подчиненным (кстати сказать, - кроме сотрудников и студентов кафедры среди ожидающих часто оказывались крупные чины из ректората, профессора из других институтов, а то и какая-нибудь именитая фигура из Москвы). Непостижимым образом все (в том числе и сам Альтшуллер) воспринимали его непредсказуемость и неуловимость, как нечто само собой разумеющееся, - никто не роптал и не обижался, упреки не возникали даже в мыслях.
