Сергей Баленко - Афганистан. Честь имею!
С какой стороны ни зайди, мнение, что «наши мальчики погибали зря», вызывает не только протест, но и омерзение, как любое кощунство. Что значит «зря»? Бесплатно, что ли?
В армии, которая формируется не по найму (контракту), а по призыву в соответствии с Конституцией государства, в армии, служба в которой идеологически осмысляется как «священный долг гражданина», а офицерское поприще считается профессией «родину защищать», — в такой армии неприемлемы рыночные критерии: а сколько это стоит и что я буду иметь?
Советская армия относилась к этому внерыночному типу, и судить о ней в целом и о каждом воине того времени в отдельности необходимо с учетом ее внутренних законов и уставов, пафоса ее лозунгов, слов присяги, воспитательных героических примеров и верности традициям.
Никто не спорит о наличии в ней недостатков, ошибок и даже преступлений. Мы (авторы‑составители Книги памяти) также разделяем мнение, что ввод советских войск в Афганистан был политической ошибкой (не был учтен исламский фактор, вернее, недостаточно было изучено влияние ислама, буквально принизывающее все сферы афганского общества). Но это не значит, что, исходя из признания введения войск ошибкой, мы должны все последующее рассматривать сквозь темные очки. Наоборот, ощущение ошибки (о ней не говорили, но осознавали и наверху, и внизу) придавало дополнительный импульс к компенсации ущерба от нее, к минимизации ее последствий.
Во‑первых, ошибка не привела к военному поражению. Сам многолетний характер этой военно‑политической акции зависел не от мощи и умения так называемого Ограниченного контингента, а от внутриполитических, социальных и морально‑психологических факторов самого афганского общества, решать которые — не дело армии. Политическое решение о выводе войск (окончание войны) не устранило, да и не могло устранить внутриафганских противоречий, о чем свидетельствует дальнейшая история этой несчастной страны.
Во‑вторых, сами воинские подразделения, втянутые в эту акцию, сами армейские коллективы показали свою жизнестойкость, умение адаптироваться к неблагоприятным условиям, практически на каждом шагу сталкиваясь с необходимостью действий, не предусмотренных действующими уставами. Не было ни единого фронта, ни единого плана военных действий. Но практически бесперебойно и планово осуществлялось тыловое обеспечение войск. В этом тоже можно усматривать компенсацию за политическую ошибку. Да и трагический пример положения русской армии за пределами своей страны в русско‑японскую войну 1904–1905 годов, когда главным фактором поражения стала бездарная организация тылового обеспечения, тоже был учтен. Вся «война» состояла из многочисленных мини‑операций, которые к тому же нужно было проводить с мастерством хирурга: уничтожать бандформирования внутри кишлаков с минимальными потерями для мирного населения. Кстати говоря, ни одна из намеченных операций не была проиграна, и военный авторитет советских войск был высок. В этих условиях возрастала роль каждого командира любого уровня, да и каждого рядового. Афганская война стала школой спецназа.
В‑третьих, поставленные в условия чрезвычайной осторожности, бдительности, советские солдаты и офицеры стали по‑человечески ближе друг к другу. Помимо обычной воинской дисциплины, которая в экстремальных условиях войны соблюдалась беспрекословно, в армейских коллективах, особенно в подразделениях специального назначения, возникала атмосфера особенной, по‑семейному любовной заботы друг о друге. По многочисленным свидетельствам участников, в воинских частях Ограниченного контингента практически не наблюдалась такая болезнь армии, как дедовщина. Если даже где‑то возникали «вирусы» этой болезни, то они отторгались укрепившимся перед лицом опасности нравственным иммунитетом. Это нашло отражение в повести «Трое из разведбата», которая тоже имеет фактическую основу (вы, уважаемый читатель, прочтете ее в конце книги).
Так что мы категорически и с негодованием отвергаем даже намеки на кощунственное обвинение о зря потерянных жизнях.
«Ничто на земле не проходит бесследно…» В октябре 2003 года в Афганистане снова побывал журналист В. Снегирев, работавший корреспондентом «Комсомольской правды» в годы пребывания там советских войск. Удивительное свидетельство он опубликовал в трех номерах «Российской газеты». Прошло более 20 лет после нашего ухода из Афганистана. Несчастный народ пережил еще распри главарей моджахедов, средневековую инквизицию «Талибана», американские бомбардировки, навязанный оккупантами режим — и вот после всего этого…
— Нас там любят! — в изумлении восклицает журналист, делая такой вывод после многочисленных встреч с афганцами. Перебирая в памяти факты своей новейшей истории, современные афганцы, свидетельствует журналист, считают лучшим своим правителем Наджибуллу, а из мировых лидеров предпочтение отдают Брежневу, при котором хотя и были введены в их страну советские войска, но были и построены плотины, туннели, дороги, заводы. «Шурави» помогали, «янки» разрушали.
Вот какими «зигзагами» движется историческая логика. Попробуй предугадай, как наше слово или дело отзовется. И на какой алтарь легли жизни наших мальчиков.
* * *
«Со щитом или на щите», — говаривали в древности русские воины, уходя на битву. Была такая форма уверения, мол, обязательно вернусь. «Со щитом» — значит, живой. А «на щите» приносили убитых и тяжелораненых. Но изощренная машина войны все совершенствовалась и усложнялась. Рвались снаряды, рвались тела. Закопали бы «в чистом поле под ракитой», чтоб черный ворон очи не выклевал, — и то успокоение родственникам, что их солдат земле предан. А уж вернуться с пустым рукавом или на деревянной ноге — считай, счастье.
Афганская война стала, пожалуй, первой в истории России баталией, откуда тела погибших доставлялись для захоронения ближайшим родственникам. Были, правда, отдельные случаи, когда привозили тела из Кореи, Вьетнама, Мозамбика, Конго, где наших солдат и офицеров официально «не было». Как правило, цинковый гроб приходил с легендой о несчастном случае, и не каждый город, не говоря о селе, знал про это. По инерции «черные тюльпаны» из Афганистана вначале тоже сопровождались секретностью. И первые жертвы этой войны уходили от нас как будто украдкой. Где‑то в дальнем уголке кладбища. Без больших процессий, речей и прессы. И только когда на кладбищах стали уже появляться целые «афганские» аллеи могил, когда слухи об официально «отсутствующих» наших потерях стали «секретом Полишинеля», постепенно стала меняться страусиная политика замалчивания жертв.
Государственные похороны… Как правило, они ассоциируются у нас с проводом известных деятелей, чинов, звезд. Рядовые все больше проходили по разряду братских могил — так приучила нас наша история. И вот теперь афганская эпопея заставила выработать целую систему мер организации государственных похорон каждого погибшего на войне.
С одной стороны мы как бы поднялись на ступеньку выше по пути цивилизации и гуманизма. Но, с другой стороны, неповоротливость нашей бюрократии общеизвестна. А в таком деликатном деле необходим тонкий душевный механизм взаимоотношений власти, военкоматов, места работы или учебы погибшего, его семьи. Как эту деликатность соединить с нехваткой средств на все атрибуты и процедуры? Где найти таких «гибких» чиновников, которые бы способны совместить чувство с параграфом инструкции. Вот и получилось: где‑то неутешное горе матери смягчалось от деликатного обхождения, а где‑то подливалось масло в огонь чиновничьим выговором: «Вы же говорили, что прибудет на панихиду человек 30, а их тут — за сто!». Это, конечно, крайний пример нравственной глухоты, когда даже во время траура наносится ненароком обида. А сколько обид начинается после траура! Сколько их нам приходилось читать в материнских письмах! Про забытые обещания поставить памятник на могиле. Про бесконечную переписку по поводу затерявшейся награды. Про разные версии обстоятельств гибели. Даже про захоронение под чужим именем (не могло обмануться материнское предчувствие: не ее сын был в цинковом гробу, который нельзя было вскрывать).
О, матери погибших «афганцев»! Эта тема также пройдет в нашей книге, являясь частью замысла о «последних из СССР». Можно даже признаться, что именно материнские письма — а они‑то и были основным источником изучения и «воскрешения» павших, — подтолкнули к мысли о необходимости сохранения памяти не только каждого отдельного имени, но и всего поколения, как уникального социально‑психологического явления, рожденного и выросшего в относительно спокойный и благополучный период истории нашей страны и воспитанного в духе служения высоким идеалам.
Родили это поколение и воспитали матери, в детстве хлебнувшие все «прелести» военного и послевоенного времени середины ХХ века. Уходит время, и меняются на земле люди, вещи, травы и деревья, слова, мысли и песни, названия, конституции и привычки. Уже иному современнику, утром нажимающему кнопку с пьезоэлементом, трудно представить, что рядом с ним живет (еще живой) человек, в детстве добывавший огонь с помощью кресала. Нет, он не ровесник неолита. Просто он выходец из той военной бытовой нищеты, когда даже спички считались роскошью.
