Леон Урис - Эксодус (Книга 3, 4 и 5)
Девушка посмотрела на Китти так, словно ее кто-то хватил обухом по голове. В первую минуту она даже не поняла, о чем идет речь; ей показалось, что она ослышалась.
- Домой? Но ведь... я дома. У меня нет другого дома.
- Я хочу, чтобы ты была дома со мной - всегда.
- Я тоже хочу, Китти. Больше всего на свете. Все это так странно.
- Что странно?
- То, что ты говоришь: домой, в Америку.
Но ведь я американка, Карен, и мне хочется домой.
Карен прикусила губу, чтобы не заплакать.
- А ты говоришь - не странно! Я думала, что все у нас останется, как было. Ты останешься в Ган-Дафне...
- А ты отправишься в Пальмах,... а затем в какой-то пограничный кибуц, это ты хотела сказать?
- Именно так я и думала.
- Я очень многое полюбила в этой стране, но это не моя страна и не мой народ.
- Боюсь, что я эгоистка, - сказала Карен. - Я никогда даже не подумала о том, что тебе тоже захочется домой и ты вообще захочешь чего-нибудь для себя.
- Мне еще в жизни не приходилось слышать такого милого комплимента.
Карен налила две чашки чаю и попыталась разобраться. Китти была для нее всем, ... но уехать?
- Я не знаю, как тебе это сказать, Китти, но как только я научилась читать - это было в Дании, - я все время думала над тем, что это, в сущности, значит - быть евреем? Я до сих пор не умею ответить на этот вопрос. Знаю только, что здесь, в этой стране, у меня есть что-то, что всецело принадлежит мне, ... чего никто у меня никогда не отнимет. Я не знаю, что это такое, но оно самое важное на свете. Может быть, я когда-нибудь сумею выразить это лучше, но уехать из Палестины я не могу.
- Никто ничего не собирается отнимать у тебя. Евреи, проживающие в Америке и, я думаю, повсюду, испытывают то же самое, что и ты. От того, что ты уедешь, ничего не изменится.
Но ведь они живут на чужбине.
Нет, дитя мое... Разве ты не понимаешь, что американские евреи любят свою страну?
- Немецкие евреи тоже любили свою страну.
- Перестань! - резко вскрикнула Китти. - Мы - не такие; я и слушать не стану всю эту ложь, которой тебя пичкают! - И, тут же, спохватившись, добавила: - В Америке есть евреи, которые до того любят свою страну, что предпочтут умереть, чем дожить до того дня, когда в Америке произойдет то же, что произошло в Германии.
Она подошла к девушке сзади и дотронулась до ее плеч.
- Ты думаешь, я не знаю, как это трудно? Ты думаешь, я смогу когда-нибудь причинить тебе боль?
- Нет, - тихо ответила Карен.
Китти опустилась перед девушкой на колени и посмотрела ей в глаза.
- Ах, Карен. Ты ведь даже не знаешь, что такое мир. Ты еще ни разу в жизни не жила без страха. Ты думаешь, что станет лучше? Что здесь когда бы то ни было может стать лучше? Я всей душой хочу, чтобы ты осталась еврейкой, чтобы ты любила свою страну, но есть еще и другие вещи, которых я для тебя хочу.
Карен отвела взгляд.
- Если ты останешься здесь, ты проживешь всю жизнь с винтовкой в руке. Ты огрубеешь и очерствеешь, как Ари с Иорданой.
- Боюсь, с моей стороны было нечестно рассчитывать на то, что ты останешься.
- Поехали со мной, Карен. Дай нам пожить с тобой. Мы не можем друг без друга. И мы обе достаточно настрадались.
- Я не знаю, смогу ли я уехаяъ, ... я не знаю... Не знаю, и все тут, сказала она срывающимся голосом.
- Ах, Карен... Мне так хочется видеть тебя в сапожках для верховой езды и в плиссированной юбке; в обтекаемом Форде и на футбольном матче. Я хочу, чтобы зазвонил телефон, и ты перебрасывалась шутками со своим поклонником. Я хочу, чтобы твоя головка была занята очаровательными пустяками, как и подобает девушке, а не контрабандой оружия и боеприпасов. Столько есть на свете вещей, о которых ты понятия не имеешь. Тебе бы хоть познакомиться с ними, прежде чем примешь окончательное решение. Пожалуйста, Карен, ... прошу тебя.
Карен побледнела. Она отошла на несколько шагов от Китти.
- А как Дов?
Китти достала письмо Дова из кармана и протянула его Карен.
Я нашла это на моем столе. Понятия не имею, как оно туда попало.
Миссис Фрэмонт!
Эти строки написаны человеком, который владеет английским гораздо лучше, чем владею им я, но я переписываю его, чтобы вы по почерку убедились, что это я. По известным вам причинам это письмо будет вам доставлено несколько необычным образом. В эти дни я очень занят. У меня тут много друзей. Это первые мои друзья за много, много лет, и это настоящие друзья. Теперь, когда я тут устроился окончательно, мне хочется сказать вам, как я рад, что мне не приходится больше жить в Ган-Дафне, где решительно все мне смертельно надоело, не исключая и вас с Карен Клемент. Я для того, собственно, и пишу вам, чтобы сказать, что мы с Карен больше не увидимся, так как я слишком занят и нахожусь среди настоящих друзей. Пускай Карен не думает, что я когда-нибудь вернусь к ней. Она же еще сущий ребенок. У меня тут настоящая женщина, одних лет со мной; с ней мы и живем. Кстати, почему вы не уезжаете с Карен в Америку? Здесь ей делать нечего.
Дов Ландау.
Китти взяла письмо из рук Карен и разорвала его в клочки.
- Я скажу доктору Либерману, что увольняюсь. Как только мы все здесь уладим, мы закажем билеты и уедем.
- Ладно, Китти. Я поеду с тобой, - ответила Карен.
Глава 14
Каждые несколько недель главный штаб Маккавеев переезжал с места на место. После "Адской недели" и убийства Арнольда Хэвн-Херста Бен Моше и Акива решили оставить на время Иерусалим. Маккавеи были в сущности небольшой организацией; она насчитывала несколько сот полноценных членов, несколько тысяч членов, активных только время от времени, да несколько тысяч сочувствующих. Из-за необходимости быть все время на колесах главный штаб состоял всего из шести самых выдающихся вождей, не больше. Теперь, когда положение настолько обострилось, штаб пришлось сократить еще больше, и в Тель-Авив отправились только четверо: Акива, Бен Моше, Нахум Бен Ами, брат Давида, и Маленький Гиора, то есть Дов Ландау. Дов успел стать любимцем Акивы. Благодаря легендарной отваге, проявленной им в ходе операций, а также благодаря своему мастерству в подделках, он проник в высшие руководящие круги Маккавеев.
Четверо Маккавеев поселились в подвальном помещении, принадлежавшем одному из сочувствующих и расположенном на улице Бне-Брак неподалеку от центральной автобусной станции и старого базара, где всегда толпился народ. Вокруг дома расставили часовых, устроили запасной выход, словом - все было устроено почти идеально, во всяком случае - не худшим образом.
В продолжение пятнадцати лет Акива сводил на нет все усилия Си-Ай-Ди и британской разведки. В дни Второй мировой войны англичане объявили амнистию, и Акива мог передвигаться свободно, но все остальные годы за ним охотились. Ему всегда удавалось скрыться и он не раз уходил из расставленной западни. Англичане объявили премию в несколько тысяч фунтов стерлингов за его поимку.
По чистой случайности Си-Ай-Ди установило слежку за одним домом по улице Бне-Брак, расположенным всего через три дома от штаба Маккавеев. Речь шла о шайке контрабандистов, устроивших склад товаров, доставленных в Яфский порт в обход таможни.
Агенты Си-Ай-Ди юрко наблюдавшие за домом контрабандистов из здания напротив, вскоре заметили подозрительных часовых у подвала, где находился штаб. При помощи телеобъектива они сфотографировали их и опознали среди часовых двух Маккавеев. Охотясь за контрабандистами, они случайно наткнулись на тайник Маккавеев. Их долголетний опыт борьбы с Маккавеями подсказал им, что необходимо действовать без проволочек. Они быстро стянули силы, чтобы захватить всех врасплох. Но они понятия не имели, что речь идет о самом штабе Маккавеев.
Дов сидел в одном из трех помещений полуподвальной квартиры и подделывал эль-сальвадорский паспорт. Кроме него, в штабе был один только Акива. Нахум и Бен Моще отправились на тайное свидание с Зеевым Гильбоа, связным Хаганы и Пальмаха. Акива вошел к Дову в комнату.
- Ну-ка, Маленький Гиора, - начал Акива, - признайся! Как это тебе удалось вывернуться сегодня? Ведь Бен Моше хотел захватить тебя с собой?
- Мне нужно закончить этот паспорт, - буркнул Дов в ответ.
Акива взглянул на часы и растянулся на койке за спиной у Дова.
- Они вот-вот должны вернуться.
- Вы как хотите, а я не доверяю Хагане, - сказал Дов.
- Выбирать нам не из чего. Приходится пока доверять, - ответил старик.
Дов поднял паспорт на свет, чтобы убедиться - не заметны ли подтирки, не задели ли они водяной знак и печать. Чистая работа. Даже эксперт не смог бы обнаружить, что фамилия и личные сведения подделаны. Дов снова сел, нагнулся над документом, тщательно подделал подпись какого-то эль-сальвадорского чиновника и положил ручку на стол. Он встал и принялся беспокойно шагать по комнате, проверяя то и дело - высохли ли чернила, затем снова заходил взад-вперед, нетерпеливо щелкая пальцами.
- Не будь ты таким нетерпеливым, Маленький Гиора. Ты еще поймешь, что самое худшее в подполье это то, что приходится ждать. Я частенько задаю себе вопрос: а чего, собственно, мы ждем?
