Сборник статей - Неизвестная война. Правда о Первой мировой. Часть 1
Третье. Весьма характерным наблюдением для человека, чья страна была родиной автомобиля, являлась констатация равнения России на средневековые средства передвижения по обычным дорогам, грунтовым дорогам, в горной местности. Отсутствие у русских собственной автомобильной промышленности делало их армию совсем не похожей на армии Англии, Франции, Германии и Австрии, способных на своих грузовиках покрывать по 100 или 200 миль в день, избавляя солдат от изнурительных пеших переходов и сохраняя их силы для боя. Русские использовали гужевой транспорт, делающий почти невыполнимыми требования современной тотальной войны и невозможным быстрое сосредоточение тяжелой артиллерии на важных участках боевых действий. Техническое оснащение русской армии, оставаясь традиционно далеко не ушедшим от привычных образцов прошлого, способствовало сохранению мышления командных кадров на уровне архаичных правил времен Суворова. «Русская мораль, – подводит итог своим рассуждениям о российском военном складе ума Маккормик, – базируется на теории штыковых рукопашных атак…». Примечательно, что американский наблюдатель не усматривал в этом никакой беды, ибо, с его точки зрения это только говорило о физическом превосходстве русского солдата, которое, как ему показалось, оказалось столь необходимым при ведении активной и пассивной обороны с ее обязательным рытьем бесконечных траншей и строительством вручную многоцелевых укрытий. «Если штык для русского пехотинца стал его главной надеждой, то шанцевый инструмент является его лучшим другом», – с оттенком искреннего восхищения писал Маккормик, будучи, видимо, неосведомленным, что лопат и топоров в русской армии не хватало.
Патронный и снарядный голод преследовал русскую армию, и она вынуждена была полагаться на заповедь XVIII века «штык молодец…». Но еще и особенности местности на восточном театре военных действий (огромные незаселенные пространства) повелевали русскому солдату зарываться поглубже в землю, строить землянки в три наката и полагаться на штык в контратаках. Между тем англичане и французы предпочитали иметь иную конфигурацию траншей не столь капитального типа с тем, чтобы избежать поражения от артиллерийских обстрелов тяжелыми снарядами и быть готовыми отразить нападения противника ответным интенсивным огнем, не считаясь с затратой боеприпасов и не покидая траншей. Каждому свое, – резюмировал Маккормик, хладнокровно вдумываясь в кровавую логику взаимоистребления, свидетелем которого с предельно близкого расстояния он стал.
Осовец в апреле 1915 г. был последней точкой на карте русского театра военных действий, на котором побывал майор Национальной гвардии из Иллинойса. Осовец продержался около полугода благодаря грамотно организованной глубоко построенной обороне. Но в конце концов он пал. Не сознавая этого до конца, Маккормик стал свидетелем неравного противостояния двух военных доктрин. Одной, опирающейся на тотальную отмобилизованность индустриального общества, и другой, – предусматривающей с точки зрения современной войны десятикратную нехватку снаряжения и боеприпасов в действующей армии, не преодолевшей отсталости полуфеодальной страны. Уже к середине апреля стало ясно, что русские по всему фронту будут вынуждены перейти к пассивной обороне. И как результат – немыслимые потери. Отъезд в Петроград, последние встречи с радушным Великим князем Николаем Николаевичем, начальником штаба ставки генералом Янушкевичем проходили накануне Великого отступления после немецкого прорыва в районе Горлицы (1–2 мая 1915 г.). Генерал Янушкевич, прощаясь, пообещал повторить приглашение Маккормику побывать еще раз на Восточном (русском) фронте через год, а «еще лучше через два», т. е. в 1917 г. Размышляя по поводу этой перспективы, Маккормик через Стокгольм и Норвегию вернулся в Лондон, где имел обстоятельную беседу с «военным диктатором» Англии лордом Китченером – подлинным технократом современной войны. Содержание этой беседы, в сущности, было кратким резюме будущей книги и «кое о чем сверх того». Затем последовал переезд во Францию и визит в штаб генерала Жоффра. И наконец, снова с риском для жизни, трансатлантический «переход» домой, в Америку.
Работая над книгой, Маккормик был твердо убежден, что она послужит главной цели – готовности США к будущим испытаниям, которых не удастся избежать. Картины забитых трупами траншей, разорванных снарядами солдатских тел лучше всего предупреждали о трагической участи тех народов, которые готовы стать жертвой собственной исторической беспечности. Можно забыть обо всем и продолжать заниматься любимым делом, но его самого, увидевшего войну с максимально близкого расстояния, ничто не должно было заставить замкнуться в узком мирке личных интересов и забыть о смертельной опасности XX века – тотальной войне с использованием оружия массового уничтожения: газов, пулеметов, тяжелой артиллерии. «Я испробовал вино смерти, и его вкус навсегда останется у меня на губах».
Логично было для такого образа мышления погружение в тему возникновения вселенской бойни, в которой гибли империи, исчезали с лица земли города, радикально менялся облик человечества. Ее главную причину Маккормик видел в порыве различных этносов к созданию своих собственных государств-наций и возникшей в силу этого тяге к пересмотру утвердившегося в 1815 г. (Венский конгресс) баланса сил в Европе. Однако хрупкое равновесие было нарушено и движением к независимости малых народов, и образованием бисмарковской империи в 1870 г., и заметным ослаблением России после Берлинского конгресса в 1878 г., и ее же стремлением к реваншу. Христианские народы Балкан в итоге не получили полного освобождения от турецкого владычества. Россия же нажила себе врагов в лице Великобритании, Австрии и новоявленной бисмарковской империи Германии, которую Маккормик называет подлинной прародительницей войны 1914–1918 гг. Поддержка Россией независимых Сербии и Черногории завязала в тугой узел противоречия Санкт-Петербурга с Веной и стоящим у нее за спиной Берлином, твердо рассчитывающим прибрать к рукам Оттоманскую Турцию и сделать покорным сателлитом Россию. Однако на первых порах амбиции Австро-Венгрии, жаждущей компенсировать за счет балканских государств потери в войне с Пруссией в 1866 г., удовлетворялись компромиссами и уступками России. Но для мира, – делает вывод Маккормик, – это ничего не дало: «Годы мира, последовавшие вслед за Берлинским конгрессом 1878 г., накапливали запас нетерпимости и враждебности, вылившиеся в конечном итоге в эту войну (т. е. в войну, начавшуюся в августе 1914 г.)».
Главный источник конфликтных отношений лежал в сфере ограничений, с которыми сталкивалась Германия в своих торгово-экономических связях в особенности в колониальных странах, где хозяйничала Англия, опираясь на свои многочисленные военно-морские базы. И если «владычица морей» не соглашалась терпеть серьезной конкуренции со стороны новой могучей военно-промышленной державы мира, то Германия в свою очередь с каждым годом проникалась сознанием несправедливого распределения земных благ, весьма схожим с ощущениями «непривилегированных слоев общества в некоторых странах, руководствующихся классовой решимостью получить свою долю». Германия устремила алчные взоры на Южную Америку, Африку и Азию, т. е. на континенты, которые «другие европейские страны получили в качестве легкой добычи в процессе экспансии». Что было делать опоздавшему к столу, уставленному богатствами, ниспосланными свыше? Биться, не считаясь с договорами, заключенными еще тогда, когда ее, Германской империи, вообще не существовало, не пугаясь обвинений в захватах на манер «Прусской традиции». Германия, открыто бросив вызов своим соперникам по присвоению мировых ресурсов, пробуждала беспокойство, тревогу, переходящие в алармизм у ближнего и дальнего зарубежья. Каким-то совершенно неожиданным образом, «к удивлению всех», писал Маккормик, Соединенные Штаты оказались втянуты в общий хоровод претендентов на гегемонию и «освоение» спорных пространств. Победа в испано-американской войне (1898 г.) привела к «поглощению» Филиппинских островов Соединенными Штатами, лишивших Германию последнего шанса купить их у той же Испании. В сущности, с этого момента все страны начинают вооружаться друг против друга.
Следующая фаза в борьбе за передел мира и дележ «турецкого наследства» начинается с Балканских войн. Борьба шла, подчеркивает Маккормик, не столько за христианские ценности, сколько за выходы к морю, за порты, проливы, острова в Средиземном море, на Ближнем и Среднем Востоке и обладание политическим первенством. Россия энергично включилась в этот водоворот событий после поражения в русско-японской войне и первой русской революции 1905 года. Ее попытки выступить в качестве модератора и покровителя славян выглядели неубедительно и даже контрпродуктивно. Расчеты на поддержку России в националистически настроенных кругах Сербии сыграли свою роковую роль, ибо накануне сараевского убийства Россия была не расположена воевать (ее программа перевооружения находилась лишь в ранней стадии развития), а Германия напротив усмотрела в нем исключительно удобный повод для начала большой войны против Антанты и ее союзников для «броска на Восток». Для каждого непредвзято настроенного наблюдателя было понятно, что австрийский ультиматум Сербии после выстрела Гаврилы Принципа 28 июня 1914 г. в Сараево согласовывался в Берлине и был сформулирован таким образом, чтобы не дать никому «отвертеться» от войны.
