Борис Рубцов - Гуситские войны (Великая крестьянская война XV века в Чехии)
Уже в битве у Судомержи впервые ясно выявилась та характерная для всей тактики восставших черта, которую [136] можно определить, как уменье дать бой в наиболее удобном для себя и в наиболее невыгодном для противника месте. Брженек и Жижка сумели использовать благоприятные условия местности и смогли благодаря этому одержать победу над значительно превосходящим их количественно врагом.
Табор. Современный вид (на переднем плане — остатки укреплений XV века)
В битве погиб Брженек из Швигова. Отряды повстанцев возглавил Ян Жижка. Жижка двинулся дальше и вскоре достиг Табора. Оценив военные выгоды этого места, Жижка распорядился переселить в новый город жителей Сезимова Усти. 30 марта Усти было сожжено, и главным центром гуситов в южной Чехии стал Табор. 7 апреля 1420 года повстанцы избрали четырёх военачальников — гетманов; им принадлежала и административная власть. Первым гетманом был избран Микулаш из Гуси, который незадолго до этого также прибыл в Табор, вторым стал Жижка; были избраны ещё два гетмана — Збынек из Буховец и Хвал из Маховиц. На первое место в качестве военного руководителя вскоре выдвинулся Жижка, превосходивший остальных военной опытностью и прославившийся в битвах с врагами. [137]
Табор превратился в грозный оплот крестьян и городской бедноты всей Чехии и дал своё имя революционному плебейско-крестьянскому лагерю гуситов.
Образование внутри гуситского движения самостоятельного крестьянско-плебейского лагеря было закономерно подготовлено всем ходом событий. Знамя антикатолического и национального движения, поднятое первоначально Гусом, сплотило вокруг себя разнообразные общественные элементы. Цели и программа гуситов определялись в первую очередь их классовой принадлежностью.
Та часть панов, которая не сразу оказалась в лагере феодально-католической реакции, поддерживала новое учение лишь постольку, поскольку давно мечтала о захвате обширных церковных земель. К 1419 году цель эта была достигнута, и для большинства панов-гуситов вопрос состоял лишь в том, чтобы сторговаться с Сигизмундом о сохранении присвоенных ими земель. Активные выступления крестьян сразу указали большинству панов, что их место в королевском лагере.
Сложнее и противоречивее была позиция мелкой шляхты и бюргерства. Вражда земана к церкви была гораздо более прочной и последовательной, чем те разногласия, которые существовали между панами и католическим духовенством. Только немногие земаны обогатились в этот период за счёт церковных владений и, подобно панам, думали лишь о сговоре с феодально-католической реакцией. В ходе вооружённой борьбы многие рыцари, даже не получив земли, всё же почувствовали себя гораздо свободнее. Уменьшилась их постоянная зависимость от крупных феодалов. Была уничтожена задолженность — по крайней мере, для тех рыцарей, которые (а таких было большинство) были в долгу у попов, монахов и патрициев. Получили полный простор и национальные чувства земанов, которые видели, как народ расправляется с ненавистными иноземцами — монахами, попами и патрициями, и сами принимали в этом участие. Наконец, нельзя забывать и о том, что в рядах повстанческих армий все командные должности занимались, как правило, представителями земанов или обедневших панов. Поэтому, не взирая на то, что шляхту отпугивали «крайности» крестьянско-плебейской массы, она всё же видела в этой массе своего союзника, или, точнее, видела в крестьянах [138] ту ударную силу, которую можно использовать в борьбе против крупных светских и особенно духовных феодалов.
Что касается бюргерства, то его материальные интересы были тесно связаны в этот период с делом восстания, хотя многие бюргеры были очень далеки от понимания этого и мечтали только об уступках, которые они рассчитывали заслужить у феодалов своей умеренностью. Только находясь в рядах восставших, бюргеры могли расправиться со своими конкурентами и врагами из числа рясников. Только опираясь на массы, они могли изгнать из городов или оттеснить от господства немецких патрициев. Только в союзе с рыцарями и народными массами могли они надеяться отстоять родину от грабительских полчищ Сигизмунда. Наконец, только в лагере восставших могли бюргеры обрести ту свободу личности, которая делала из презираемой феодалами «городской черни» носителей подлинной власти в большинстве чешских городов. Но бюргерская оппозиция была непоследовательной и половинчатой. Справедливость требует сказать, что даже многие рыцари оказались более верными и стойкими борцами за свободу и независимость родины, чем эти трусливые предшественники чешской буржуазии. Это объясняется в первую очередь тем, что чешское бюргерство ни экономически, ни политически не созрело к началу крестьянской войны настолько, чтобы выступить в качестве самостоятельной силы с чётко сформулированными целями и задачами. Бюргерство Чехии не могло ещё самостоятельно возглавить борьбу всего народа. Поэтому линия поведения бюргерства представляет собой ряд колебаний между крестьянско-плебейским лагерем и лагерем феодально-католической реакции. В этих колебаниях маятник всё время отклонялся вправо, пока, наконец, чешские бюргеры не отыскали своё место. Но что это было за место? Это не было место более или менее самостоятельного буржуа. Это было положение бюргера в феодальном обществе, угодливо сгибающего свою спину перед властью феодалов и авторитетом католической церкви.
Нужно при этом подчеркнуть, что чешское бюргерство не представляло собой вполне однородной массы. Рядовой ремесленник, которому постоянно грозила опасность [139] разорения, временами склонялся к совместным действиям с плебсом, но в силу своей экономической зависимости от цеховой верхушки вынужден был во многих случаях плестись за нею.
Только народные массы всегда выступали последовательными борцами за свободу и независимость родины, за её прогрессивное развитие. Разумеется, задавленное нищетой, всё усиливавшимся феодальным гнётом и вековой темнотой, крестьянство не сознавало ясно конечных целей своей борьбы, не могло создать своей чёткой и продуманной положительной программы. Но было бы совершенно неправильно заключить, что крестьянские восстания средневековья и, в частности, такое мощное выступление народных масс, как Великая Крестьянская война в Чехии, были только судорожным и безнадёжным усилием доведённых до отчаяния крестьян. Напротив, вопреки религиозной оболочке движения народные массы наряду с энтузиазмом, выдержкой и отвагой обнаружили в ходе гуситских войн также и довольно высокий для тех условий уровень организованности и сознательности.
Десятки и сотни безымённых народных проповедников, ежеминутно рискуя подвергнуться издевательствам, пыткам, попасть на плаху или на костёр, повсеместно призывали крестьян и плебеев сплочёнными усилиями подняться против феодального гнёта и в первую очередь против католических прелатов. Их проповедь в силу условий времени была облечена в религиозную форму, но от этого не становилась менее понятной для слушателей. Они призывали к вооружённой борьбе, к расправе с угнетателями. В особенности станет ясной их заслуга, если учесть, что в эти времена в Европе ещё не было книгопечатания и распространение печатных книг, брошюр и листовок не могло иметь место даже в тех масштабах, в которых существовало столетием позже, во времена Великой Крестьянской войны в Германии. Огромную роль в мобилизации масс сыграли и крестьянские «хождения на горы» накануне событий 1419 года. Они были мощными демонстрациями и в то же время хорошей школой организации и сплочения народных масс. Чешский крестьянин слушал из уст проповедников те истины, в справедливости которых он ежечасно убеждался на опыте. Рисуя перед народом картину его невыносимого положения, народные [140] проповедники не призывали его покорно переносить гнет феодалов в надежде на небесное блаженство. Напротив, даже воздействуя на религиозные чувства крестьян, они внушали им идеи борьбы, призывали «препоясаться мечом» и взять дело истребления эксплуататоров в свои руки.
Нельзя недооценивать роли этой подготовки движения. Именно она в значительной степени помогла чешским крестьянам подняться над местными интересами с их узкой ограниченностью. Светлая картина общества, где нет эксплуатации и гнёта, наполняла сердца слушателей энтузиазмом. Хотя эти идеалы были недостижимы при существовавшем тогда уровне развития производительных сил и при общих исторических условиях того времени, их мобилизующая сила и значение были велики. Картина общества, построенного на основах свободы и братства, смутно рисовавшаяся перед крестьянами, удерживала их под знамёнами движения, не допуская повстанцев разойтись после первой одержанной над феодалами победы, как это обычно бывало во времена почти всех прежних крестьянских восстаний средневековья.
