Проспер Оливье Лиссагарэ - История Парижской Коммуны 1871 года
Обращение в пользу выборов подписали только пять депутатов: Локрой, Флоке, Клемансо, Толен и Греппо. Остальные представители группы Луи Блана несколько дней оставались в стороне от Парижа. Эти оппортунисты, всю свою жизнь прославлявшие Революцию, когда она реально поднялась, бежали от нее в страхе, как арабские рыбаки при виде джина.
Поразительным контрастом этим безгласным и вялым любителям истории и журналистики явились представители большинства, безвестные, но в избытке наделенные волей, верой и красноречием. Их прощальное обращение достойно увенчало их выход на политическую арену: — Помните, что лучше всего вам служат люди, которых вы выбираете из своей среды, которые живут вашей жизнью и переживают те же невзгоды. Помните, что честолюбцев столько же, сколько выскочек. Не забывайте также о пустых болтунах. Остерегайтесь тех, которым благоволит богатство, поскольку весьма редко встречается человек в достатке, склонный видеть в рабочем брата. Отдавайте предпочтение тем, которые избегают советовать, за кого голосовать. Истинное достоинство — скромность, и именно трудящиеся знают, кто достоин выбора, а не те, которые баллотируются на выборах.
Эти безвестные люди, успешно руководившие революцией 18‑го марта, смогли, действительно, «сойти со ступеней ратуши с высоко поднятой головой». Призванные лишь для того, чтобы организовать Национальную гвардию, они стали во главе революции, не имевшей прецедента и учебного наставления. Они смогли противостоять нетерпению, подавить мятеж, восстановить коммунальные службы, обеспечить Париж продовольствием, дать отпор интригам, воспользоваться промахами Версаля и мэров. И, подвергаясь нападкам со всех сторон, перед лицом опасности возникновения в каждое мгновение гражданской войны, они знали как вести переговоры, как действовать в нужное время и в нужном месте. Они олицетворяли тенденцию борьбы, ограничили свою программу защитой интересов общества и привели население к избирательным урнам. Они внедрили точный, энергичный и дружелюбный язык, незнакомый все буржуазным силам.
И, тем не менее, они были безвестными людьми, все с незаконченным образованием, некоторые отличались одержимостью. Но народ мыслил, как они. Париж был жаровней, ратуша — пламенем. В ратуше, где знаменитые буржуа лишь совершали безрассудные поступки, приведшие к поражению, эти новички добились победы, потому что прислушивались к Парижу.
Да простят им эти достижения два серьезных промаха — непринятие мер с целью воспрепятствовать бегству армии и функционеров, а также захвату Мон—Валерьена версальцами. Говорят, что 19‑го или 20‑го марта им следовало повести наступление на Версаль. Но по первому сигналу тревоги версальцы сбежали бы в Фонтенбло со всей своей администрацией и левыми, со всем тем, что желало править и обманывать провинции. Занятие Версаля лишь переместило бы врага в другое место, и оно долго бы не продлилось, поскольку народные батальоны были слишком плохо оснащены и имели слишком плохое командование, чтобы удерживать одновременно этот незащищенный город и Париж.
В любом случае ЦК оставил своим приемникам все средства, необходимые для разоружения врага.
VIII. Провозглашение Коммуны
Значительная часть Национальной гвардии Парижа просила поддержки провинций в восстановлении порядка.
(Из циркуляра Тьера префектам от 27‑го марта.)Эта неделя завершилась триумфом Парижа. Париж Коммуны снова стал играть роль столицы Франции, снова стал инициатором национального возрождения. В десятый раз с 1789 года трудящиеся указали Франции правильный путь.
Прусские штыки обнажили нашу страну такой, какой ее оставило 80-летнее господство буржуазии — Голиафом, отданным на милость своего кучера.
Париж разорвал тысячу пут, которые приковывали Францию к земле, как Гулливера, принесенного в жертву муравьям. Город восстановил кровообращение в своих затекших членах, он сказал: — Жизнь всей нации существует в каждом из живых организмов. Требуется единство людского муравейника, а не казармы. Органичной клеткой Французской республики является муниципалитет, коммуна.
Лазарь Империи и осады воскрес. Сорвав со лба салфетку и стряхнув саван, он собрался начать новую жизнь, включив в свою процессию возродившиеся коммуны Франции. Эта новая жизнь омолодила всех парижан. Те, кто месяц назад пребывал в отчаянии, наполнился теперь энтузиазмом. Посторонние люди общались друг с другом и обменивались рукопожатием. Ибо, на самом деле, мы не были чужими друг к другу, но связаны между собой одинаковой верой и стремлением.
Воскресенье 26‑го марта было радостным и солнечным днем. Париж снова дышал полной грудью, подобно человеку, только что избегнувшему смерти или смертельной опасности. В Версале обстановка выглядела мрачной, жандармы заняли вокзал, в грубой форме требовали паспорта, подвергали конфискации все парижские газеты и при малейшем выражении симпатии к городу вас арестовывали. В Париж все въезжали свободно. Улицы города кишели людьми, кафе полнились людским гомоном. Один и тот же парень предлагал громким криком «Парижскую газету» и «Коммуну». Выпады против ратуши, протесты немногих оппозиционеров были наклеены на стены рядом с плакатами ЦК. Народ оставил гнев, потому что у него пропал страх. Избирательный бюллетень заменил винтовку.
Законопроект Пикара давал Парижу только 60 муниципальных советников, по три на каждый округ, независимо от численности его населения. Таким образом, 150 000 жителей 11‑го округа имело то же число представителей, что и 45 000 жителей шестнадцатого округа. ЦК постановил, что советник должен избираться от 20 000 жителей и от 10 000 тех, которые составляли остаток в округах, — в целом, 90 советников. Выборы проводились на основе избирательных списков февраля в обычной манере. Только ЦК выразил пожелание, чтобы в будущем открытое голосование считалось единственным способом, достойным демократических принципов. Все пригороды подчинились и голосовали открыто. Избиратели квартала Сент‑Антуан, выстроившись в длинные колонны, с красным флагом впереди, с избирательными бюллетенями, пришпиленными к шляпам, прошли перед колонной Бастилии и в том же порядке разошлись по своим участкам.
Исключающее всякие сомнения согласие и объединение мэров побуждало также голосовать буржуазные кварталы. Выборы являлись законными, поскольку с ними согласились полномочные представители правительства. Голосовали 287 000 человек, по сравнению с февральскими выборами, значительно больше, несмотря на то, что из–за открытия ворот города после осады большая часть праздного населения устремилась в провинции поправлять здоровье.
Выборы проводились в атмосфере, приличествующей свободным людям. На подходах к залам голосования не было никакой полиции, никаких интриг. Тем не менее, Тьер имел бесстыдство телеграфировать в провинции (103): «Выборы пройдут сегодня при отсутствии свободы и морального авторитета». Свобода была настолько полной, что во всем Париже не нашлось ни единого голоса протеста.
Умеренные газеты даже хвалили статьи Officiel, в которых делегат Лонге разъяснял роль будущей Общественной Ассамблеи: «Помимо всего, она должна определить свой мандат, определить границы своей компетенции. Первым ее делом должно стать обсуждение и выработка собственной хартии. Сделав это, она должна рассмотреть средства обеспечения такого статуса муниципальной автономии, признанного и гарантированного центральной властью». Ясность, благоразумие и умеренность, которые отличали все официальные действия, производили впечатление на самых закоснелых людей. Не ослабевала лишь ненависть версальцев. В тот же день Тьер вопил с трибуны: — Нет, Франция не позволит торжествовать этим разбойникам, которые утопят ее в крови.
На следующий день 200 000 «разбойников» подошли к ратуше, чтобы ввести в должность своих избранных представителей, под бой батальонных барабанов, с развевающимися знаменами, поднятыми над фригийскими колпаками, с красными оборками вокруг мушкетов. Их ряды пополнились строевыми солдатами, артиллеристами и моряками, сохранившими верность Парижу. Они стекались со всех улиц на площадь deGreve, подобно тысяче струй великой реки. В центре ратуши, против ее центральной двери, поднялась большая платформа. Над ней возвышался бюст Республики, обвязанный красным шарфом. Огромные красные транспаранты бились о торцевую стену и колокольню, как языки огня, неся добрые вести Франции. Сотня батальонов заполнила площадь и сложила свои штыки, сверкавшие на солнце, перед ратушей. Другие батальоны, которые не могли прийти, выстроились вдоль улиц вплоть до бульвара Севастополя и причалов. Перед платформой сгруппировались знамена, несколько триколоров, все с красными кисточками, символизируя пришествие народа. Пока заполнялась площадь, зазвучали песни, оркестры играли Марсельезу и Походную песнь. Горнисты проиграли сигнал к салюту, и на набережной загрохотали пушки старой Коммуны.
