Ольга Елисеева - Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века
Развращенность нравов в доме Фамусова, скорее, симулирована его обитателями. Причем симулирована, в соответствии с принятым в обществе поведением, теми самыми французскими книжками, которые так ругает Павел Афанасьевич. Девушки с младых ногтей привыкали именовать свои вполне невинные перемигивания в свете «страстями», писали в дневниках о некоем «опыте» сердца, который на поверку состоял в бальной болтовне, загадывании: посватается или не посватается «предмет», и если не посватается, то прощай первая свежесть любви и чистота чувства.
Уже упомянутая Аннет Оленина начала записные книжки знаменитым четверостишием Е. А. Баратынского:
Как много ты в немного дней
Прожить, прочувствовать успела!
В мятежном пламени страстей
Как страшно ты перегорела… —
примеряя эти слова к себе.
Между тем они были обращены к настоящей львице Аграфене Закревской, дерзко перешагивавшей через светские условности. Сама Аннет могла отнести подобную характеристику лишь к скрытой жизни сердца. Но вот после «прочувствованного» опыта ее мысли о браке: «Буду ли счастлива, Бог весть. Но сомневаюсь. Перейдя пределы отцовского дома, я оставлю большую часть счастья за собой. Муж, будь он ангел, не заменит мне все, что я оставлю… Никогда не будет во мне девственной любви и, ежели выйду замуж, то будет супружественная. И так как супружество есть вещь прозаическая, без всякого идеализма, то и заменит рассудок и повиновение несносной власти ту пылкость воображения и то презрение, которым плачу я теперь за всю гордость мужчин»[187].
«Ежели выйду замуж» — этот вопрос терзал каждое девичье сердце. Хорошо, если родители позаботились о женихе. Но их старания далеко не всегда приводили к желанному результату. Один из самых влиятельных министров александровского времени В. П. Кочубей в 1818 году попытался сговорить свою дочь Наталью Викторовну за молодого графа М. С. Воронцова, однако помолвка не состоялась. В письме бойкой барышне Виктор Павлович выговаривал: «Женихов не так-то легко отыскать можно»[188]. Если министерской дочери трудно найти хорошую партию, то что же думать об остальных?
Зато богатое приданое позволяло рассчитывать на пристойный союз даже без посредничества родных. Вспомним язвительный ответ приятельницы Пушкина фрейлины А. О. Смирновой (Россет) на вопрос одного из придворных, кто выдал замуж Софи Самойлову за графа А. А. Бобринского (девушка была сиротой). «Мужики, восемь тысяч душ»[189].
Но большинству молодых дворянок такое состояние только снилось. Заметное уменьшение приданого московских девиц даже стало темой для острот. Рассказывали анекдот про молодого офицера, приехавшего в Первопрестольную и пристававшего к другу: «Сыщи мне невесту. Смерть хочется жениться». Тот согласился, де «есть на примете». Последовал вопрос: «Что за ней приданого?» — «Две тысячи стерлядей, которые на воле ходят в Волге»[190], — был ответ.
Даже если родители княжон Тутоуховских обладали искомыми двумя тысячами родовых, приданое пришлось бы делить на шесть девок, и в результате каждой досталось бы очень немного. Еще в 1780-х годах путешественник Франсиско де Миранда отмечал, что в московском Благородном собрании из двух тысяч членов 1600 женщин[191]. К 1820-м годам дамский контингент только возрос. Недаром князь П. А. Вяземский называл московскую знать не просто «многодетной», а «многодевичьей»[192]. Московские княжны вошли в поговорку и присутствуют на страницах пьесы как неотъемлемая, узнаваемая и давно надоевшая черта Первопрестольной. Дай Бог, чтобы в брачных играх повезло хоть одной из десяти.
«А при звездах не все богаты…»В условиях, когда женщины пассивно ждут, что их выберут, положение мужчин — тех, кто выбирает, — кажется более выигрышным. Но это только на первый взгляд.
К 1820-м годам дворянские состояния серьезно поистощились. Сыграли роль и многодетность, и тяжелая война. Будущее также не обещало приятных сюрпризов: падали цены на сельскохозяйственные продукты, крестьяне нищали. Помещики отчаивались получить с них денежный оброк. Например, Н. М. Карамзин, располагая прежде неплохими нижегородскими имениями второй жены в тысячу душ, к середине 1820-х годов бросил и ждать от них дохода. «Наши крестьяне, подобно другим, худо платят оброк»[193], — сетовал он в письме молодому императору Николаю I.
Женитьба — дорогое удовольствие. Бывший профессор Московского университета, эмигрант и один из первых русских «невозвращенцев» В. С. Печерин вспоминал о своей первой любви, встреченной в 1823 году. Наследник двух деревенек, которые худо-бедно кормили его родителей, он в 16 лет влюбился в тринадцатилетнюю соседку, дочь управляющего одним из имений П. Д. Киселева, и, конечно, помышлял о браке: «План жизни моей был готов. Я еду в университет, оканчиваю курс, получаю диплом, возвращаюсь в Хмельник и женюсь на ней. Каков план для сына русского майора, у которого за душой было около 60 душ в сельце Навольном, Позняки тож!»[194] Но, пообтесавшись в Москве, Печерин вынужден был отказаться от мысли о семье. Через несколько лет, когда девушку вывезли в свет, на одном из званых вечеров он даже спрятался от нее. Ни о какой семье при его доходах думать не приходилось. Уделом студента стали молодые простолюдинки, недорого бравшие за любовь.
Прежде вполне «достаточные», как тогда говорили, семейства теперь надеялись на сочетание жалованья и доходов с имений. Без помощи казны, личных пожалований государя трудно было выучить детей, определить их на хорошее место, а подчас и свести концы с концами.
При этом война выдвинула на первые места в военной администрации немало толковых командиров — со звездами и блестящими перспективами, но без гроша. Недаром острая на язык горничная Лиза замечает барышне:
Как все московские, ваш батюшка таков:
Желал бы зятя он с звездами да с чинами,
А при звездах не все богаты, между нами.
В прежние — екатерининские — времена к ордену часто прилагалось существенное денежное или земельное пожалование. Прося для Ф. Ф. Ушакова, за которым числилось всего 30 душ в Пошехонье, «душ 500 хорошенькую деревеньку», Г. А. Потемкин писал императрице: «Тогда он будет кавалер с хлебом»[195]. Сразу вспоминается шутка Н. Н. Раевского об одном из сослуживцев, уволенном в отставку «с мундиром, но без штанов»[196]. Уволить с правом ношения формы считалось весьма почетно, но что толку во внешних знаках отличия, когда не на что жить?
При Александре I практика раздачи земель и денег почти прекратилась, что объясняли и скуповатостью государя, и дефицитом казны. А служить, как тогда говорили, «из чести» могли немногие. Ведь и амуницию, и пропитание офицер даже в военное время должен был приобретать сам. Не имея возможности рассчитывать на щедроты из августейших рук, некоторые поправляли дело удачной женитьбой. Ведь чин кое-чего стоил: обеспечивал возможность являться при дворе, определял место по отношению к государю на официальных церемониях, длину шлейфа у жены, право ехать на почтовых лошадях без очереди, есть на серебре, а не на фарфоре и т. д. Как уже говорилось, для дворянства со времен Петра I и особенно в екатерининскую эпоху был разработан и утвердился целый список поощрений, заставлявший считать службу почетным и престижным делом. Поэтому представители состоятельных семей, чьи отпрыски не отличились на полях сражений, случалось, выдавали дочерей за выдвиженцев «горячего времени».
Так, Арсений Андреевич Закревский, небогатый помещик из захолустья, быстро поднялся в годы Наполеоновских войн исключительно благодаря собственным дарованиям. В январе 1812 года он был назначен директором Особенной канцелярии при военном министре — главной военной разведки, а в 1815 году занял место дежурного генерала Главного штаба (фактически заместителя начальника этого учреждения), в формировании которого сыграл важную роль[197]. В 1818 году Закревский, тогда еще обласканный милостью царя, женился на Аграфене Толстой, взяв за нее в приданое 12 тысяч душ. Представители старинной знати Толстые уступили только потому, что сватом выступил сам Александр I.
В романе «Война и мир» воспитанник Ростовых Борис Друбецкой, представитель древнего, но обедневшего рода, сделав штабную, адъютантскую карьеру, женится на богатой невесте Жюли Карагиной. Приданое тяготело к чину, а чин искал приданого.
Однако не всем везло. Алексей Петрович Ермолов, например, уже став командующим Кавказским корпусом, не получил от государя никаких пожалований и оставался беден. Поэтому ему пришлось отказаться от перспективы создать семью с женщиной своего круга — ее следовало содержать подобающим образом — и ограничиться походными женами из местных горских племен. В письме Закревскому он с грустью рассуждал о любви своей молодости: «Было время… весьма был близок от женитьбы, но скудное состояние с моей стороны и ее бедность не допустили меня затмиться страстью… Я, как и ты, имею правило ничего не просить, а дать мне, быть может, не догадались бы»[198].
