Михаил Садовяну - Никоарэ Подкова
Выскользнул я потихоньку во двор, кинулся бежать, вскочил на лохматого конька, знал - поведет он меня, куда надо. Погонял я его одними поводьями, шпорами не колол, а через час уже был в каменоломне; стал я молить Копье с разбойниками спасти нас. Разбойники наши - люди благочестивые, вскочили они на коней, захватили пики, кистени и поскакали к святой обители; впустил я их в потайную калитку, в которую сам вышел. И случилось так, что лишь только мы проникли в покои настоятеля, ударила молния, загремел гром. Бросились мы на гостей, уложили всех по очереди. Отец настоятель был распростерт на полу; жгли они ему пятки свечами и уже приготовили шипы, чтоб вогнать под ногти. Трое благочестивых монахов сгибли в тяжких муках. Копье с товарищами прикончил всех грабителей, осталось нам только вымолить у Господа Бога прощение их грешным душам.
А теперь сами подумайте, православные братья, - продолжал монах, можно ли было нам молиться о прощении грешных душ этаких злодеев, лишивших жизни монахов и истязавших настоятеля, - девять недель был он под черным крылом смерти? Посоветовались наши старики и решили поступить так: сняли мы одежду с тех грешников, собрали сабли и прочие орудия их злобы и передали заслуженную военную добычу в руки Копья. Потом уложили грешников в чем мать родила в яму лицом книзу, пусть глядят на отца своего Вельзевула. А мне было велено оседлать коня и немедля отправиться к владыке Евстатию, нашему преосвященному, испросить совета и грамотки насчет прощения.
Вскочил я на лохматого своего конька, в котором был уверен, и поехал; в Романскую епархию прибыл я в понедельник вечером. Преклонив колена перед владыкой в его молельне, где принимает он покаяния, и все рассказал преосвященству: так, мол, и так.
Встрепенулся его преосвященство и в удивлении придвинулся ко мне: может, сказки плету.
Повернулся я к иконам, перекрестился и земной поклон положил.
"Истинная правда, преосвященный владыка Евстатий. Вот-те крест. Побеспокойся, съезди сам в Побрату, своими глазами увидишь".
"Пытали благочестивых монахов и шипы загоняли им под ногти?"
"Хуже, преосвященный. Отняли у них то, чего не воротишь: жизни лишили".
"И настоятеля Паисия мучили?"
"Разделали преподобного нашего Паисия, как в мясной лавке, преосвященный владыка; только Божья милость может исцелить его".
"Так как же вымаливать у Господа Бога прощения за подобные дела? Ведь сии свирепые служители боярские совершили черное злодеяние хуже турок-басурман. Отринуты они людьми и уподобились диким зверям. Уж лучше бы в час рождения распознали в них повитухи дьяволово отродье, свернули бы им головы и кинули в отхожее место. Знай, благочестивый Агафангел: разбойники, пособившие вам в беде, будут по заслугам приняты у престола всевышнего. Погоди, благочестивый Агафангел, - добавил владыка, - мы выдадим тебе грамоту с печатью епархии. Надлежит вам поступить в точности, как будет в ней сказано. А пока что закуси, подкрепись, восстанови силы и коня и поезжай с миром. И поступить вам, как велено!"
Поцеловал я руку его преосвященства и дождался грамоты, а про себя решил, что мы, побратские иноки, правильно со злодеями поступили, хоть и не владыки и не снизошел на нас святой дух. И теперь над могилой тех грешников устроена в нашей святой обители мусорная свалка.
Дьяк Раду жадно внимал рассказу о черном разбойничьем деле. Ужель возможно злодейство?
- А что же Копье с разбойниками? - спросил он.
Алекса, смеясь, отвечал:
- Копье, поди, на том свете со святым Дмитрием пирует.
- А ты, брат Алекса, не шути со святыми, - укорил воина монах. Копье не пирует, а мается в сем подлом и несправедливом мире. Переменил только место: через дальних людей нам известно, что вышел он в окрестностях нового стольного города Яссы - ютится в Бырнове и Кэпотештах, где леса дремучей нашего. Есть в малой крепости Галате, что около Ясс, недостроенный храм; а измаильтянские бешлеги [бешли-ага - начальник бешлиев - турецких конников, телохранителей князя] обратили его в свое жилье и сидят там в смрадном своем гноище. А с ними в той крепости сидит ага турецких сборщиков. С позволения господаря сборщики тянут с жителей последнее, собирая "подарки" для султана, все несут к аге, а потом православные возчики доставляют те дары до самой Облучицы, а уж оттуда турецкие суда везут их Дунаем и берегом моря до черного султанова царства.
Копье придумал небывалое дело. Стал он устанавливать засады то в крутых оврагах, то у бродов, ловил сборщиков и щекотал их ножом у горла. Деньги и дары не трогал - думал попугать только нехристей. Однако делом его воспользовались господарские слуги: сбросят в овраг мертвые тела турок, а деньги и подарки себе берут. Уразумев ошибку, Копье взял на свою душу и тех слуг бессовестных. И тогда заметил народ, что неподалеку основались его заступники: награбленное к обиженным возвращалось, горе легче становилось.
Не ведаю, все ли истина, что про тех разбойников рассказывают. А только вот что было прошлой осенью. Как-то вечером постучался в монастырские ворота сам атаман Копье с двумя товарищами и попросил приюта. Тотчас отперли мы ему и приняли, как брата. И прежде чем сесть за стол, вошел он во храм божий и смиренно помолился. А после трапезы отправился к нашему преподобному настоятелю Паисию и сказал ему и другим инокам:
"Потрудился я немало, братья монахи, да ныне заказаны мне вольные тропы. Если еще задержусь, совершая то, что совершал до сих пор на пользу сирых и обиженных моих братьев, торчать моей головушке на жерди господарского дома, а тело мое белое бросят на растерзание псам. И вот держали мы совет с товарищами и порешили укрыться в святую обитель, монахами не возведенную, владыкам неведомую, в пустынь, где ручьи славу поют вседержителю, а леса одеты в богатые ризы и бьют поклоны, когда дуют ветры буйные. Стоит сей монастырь за тридевять земель. Помолившись в нем и найдя успокоение душам своим, отправимся к тем островам, где обитают заступники веры, запорожцы, вступим в их вольное товарищество и с большей пользой служить будем нашим братьям-христианам. Теперь дело идет к зиме, и не решаюсь я искать пути, страшась северных вьюжных ветров, лютого мороза и голода. А как опушатся леса по весне зеленой листвой, пойду искать Никоарэ Подкову, - говаривают в народе, будто готовится Никоарэ захватить молдавский престол. Что скажет о том его преосвященство Паисий?"
Его преосвященство отвечал: "Добро!" - и посоветовал ехать.
"А силы найдутся?"
"Найдешь, брат Копье, сообразно со скорбью души своей".
Где-то теперь наш доброхот атаман Копье? Увидеть бы ему под паникадилом в Побрате государя Никоарэ! Я думаю, пошлем мы ему через доброго человека весточку и направим его, куда он стремится. Гонцом-то буду я сам, братья. Не знаю только, вернусь ли в Побрату. Уйду-ка лучше с Копьем в ту самую пустынь.
15. ДВОР ЮРГА ЛИТЯНА
На другой день к утру прояснело, солнце заиграло на безоблачном небе; после ночного ливня лес засверкал несметными драгоценными самоцветами, красой несказанной и недолговечной.
Чистый прохладный воздух взбодрил силы путников и монахов, словно доброе вино. Вся братия во главе с настоятелем вышла за ворота провожать государя Никоарэ. Пожелали ему и воинам его счастливого пути и долго глядели им вслед.
Не только монахи дивились взорам высокого гостя, горящим торжеством; приметил их и возрадовался дед Петря, в душе его всплывали картины прошлого - вспоминались ему и отроческие годы Никоарэ, проведенные в доме Юрга Литяна. Нынче оба они - и Петря, и бывший его питомец - ехали в родные места не спеша, и, казалось, сам путь наполнял их каким-то тихим довольством. Капитан Петря был теперь стар, а прежний отрок уже начал седеть.
В умилении душевном ехали они по узкой долине Шомуза среди старых рощ, перешедших во владение господарей после смерти воеводы Шендри; земли и луга вокруг Долхешт, где был похоронен Шендря, шурин старого Штефана, были вместе со всей долиной приданым сестры князя. Умерли оба, а выморочные владения их остались позабытыми. Князья не сочли их достойным даром для великих бояр.
Путники замечали, что здесь в селах живут иначе, чем в других местах, где они бывали. Жители беззаботно хлопотали на пасеках и в садах, весело кланялись проезжим, на лугах пестрели стада. Но горы, сторожившие слева и справа долину, казалось, теснили ее.
К полудню, двигаясь все в том же порядке, пришли к мосту через Шомуз и к мельнице, откуда дорога повела на высокий холм, за которым далеко-далеко, до старой усадьбы, обители воспоминаний, простиралась широкая долина Серета.
Мельница, слегка сотрясаясь, работала только в один постав. Под навесом у дороги сидел на скамье мельник. Вопреки образу, привычному и в жизни и в сказках, мельник не был изнуренным годами и слабостью старцем, а молодым и веселым с виду.
- День добрый, бог в помощь! - крикнул дед Петря, желая вызвать мельника на разговор.
