Симона Ру - Повседневная жизнь Парижа в Средние века
Однако не всегда удавалось избежать столкновений и трений. В королевской столице агенты королевского прею посягали на права феодалов: они наведывались в ремесленные цехи, арестовывали преступников, бросали их в тюрьму, порой даже казнили, тогда как, по словам церковных феодалов, обвиняемых должен был судить и, если надо, карать их собственный суд. В реестрах аббатства Святой Женевьевы, Сен-Мартен-де-Шан и других церковных сеньорий содержится упоминание о восстановлении прав после соответствующего судебного процесса.
Об этом свидетельствует одно дело от 1326 года. Приорство Сен-Мартен-де-Шан получило три «фигуры» (вероятно, что-то вроде манекенов), изображающие трех англичан — писца Фелипо Кавелона, Жана де Шатофора и жонглера Жана де Булана. Три этих человека, брошенных в темницу приорства после серьезного преступления, совершенного на улице Кенкампуа, в парижских владениях Сен-Мартен, были отняты помощником парижского прево. Тот, верно, быстро предал их суду, то есть велел казнить, чем объясняется возвращение узников в виде «фигур». В постановлении парламента сказано, что его право Сен-Мартену будет возвращено. С этой целью два пристава Шатле принесли фигуры и сказали: «Мы пришли по приказу парижского прево и возвращаем вам эти три фигуры вместо трех англичан, которых Дени де Гре, помощник прево, захватил и велел взять из ваших тюрем». При этом присутствовали шестнадцать свидетелей, «все из Кенкампуа», восемь с улицы Мэра, в том числе шесть женщин, потом еще три свидетеля, названные по именам, но без указания адреса, «и несколько других». Церемония явно не прошла незамеченной. Однако один из приставов тотчас после того заявил, что помощник прево не отступается от сделанного, что фигуры должны храниться не у приора, а находиться в Шатле в ожидании окончательного приговора; наконец, через две недели все три фигуры передали феодальному правосудию.
Другое дело касается нескольких стычек между приставами прево и судебным исполнителем аббатства Святой Женевьевы Гильомом Барийе. Последний по приказу своего аббатства явился с повесткой к хозяину одного дома на площади Мобер, но там наткнулся на трех приставов прево, которые забрали у него шпагу и нож, висевший у него на поясе, сломали его жезл — символ его должности — и сопроводили это надругательство такими словами: «Вот тебе, несмотря на твоего аббата и его монахов». Гильом вспылил и пригрозил отвести пристава, поднявшего на него руку, в тюрьму аббатства Святой Женевьевы, но он был один против троих, и его самого отвели в темницу Шатле. Вышел он оттуда только под залог. Неизвестно, как поступило аббатство, однако неделю спустя произошла новая стычка. Гильом Барийе находился на площади Мобер, на углу улицы Лавандьер, снабженный всеми отличительными знаками своей должности. Судебный пристав из Шатле набросился на него, сломал жезл и хотел отвести Гильома в тюрьму Шатле, но только выбранил, а намерения своего не исполнил, поскольку один из его товарищей сумел его успокоить. Ссора разгорелась и в третий раз, и тогда аббатство добилось осуждения виновных приставов и признания своих прав.
Столь тесная связь между феодальными правами и духовными целями Церкви одним казалась возмутительной, другим — законной и естественной. Однако противоречие было достаточно велико, чтобы подпитывать глубокий антиклерикализм, который не только встречался в Париже, но и расцвел там пышным цветом, учитывая удельный вес церковников в парижском обществе.
Многочисленное клерикальное население, полное контрастов
Высших церковных иерархов Париж притягивал, поскольку был столицей, но большой город предоставлял и различные церковные бенефиции и множество должностей, привлекавших целую толпу клириков, ищущих места. Там также проживала целая община студентов. Количество школяров в XV веке, конечно, сократилось: виной тому были беспорядки и войны. В то же время состав студенческого населения изменился. Количество иностранных студентов парижского университета пошло на убыль, тогда как «отечественных» становилось все больше. Жак Верже показал, что многие из школяров не продолжали учебы, получив звание магистра искусств, — весьма непродолжительный курс обучения в сравнении с тем, что давал звание лиценциата и доктора. Но для студентов и такой багаж знаний был ценен, поскольку открывал дорогу к любым должностям в церковной и светской жизни. Зачастую, уже вступив в высшее духовное сословие, они оставались в Париже, дожидаясь, пока не освободится бенефиций или должность капеллана. В земельных документах такие клирики попросту объявляют себя священниками.
По моим грубым подсчетам, доля церковников в населении левого берега Сены составляла примерно 15 процентов. Если, сверяясь с английскими источниками (единственными, предоставляющими достаточно цифр для общих подсчетов), принять долю клириков во всем обществе за пять процентов мужского населения, видно, что в Париже их было гораздо больше. Разумеется, клирики селились преимущественно на левом берегу Сены, но в документах, касающихся недвижимости, не упоминается о клириках, которые проживали в Париже временно.
Не все добивались успеха; даже проучившись несколько лет, многие не находили бенефициев, доходы от которых обеспечили бы им сносную жизнь. Приходилось сочетать несколько небольших религиозных должностей и таким образом объединять приносимые ими доходы{18}. Или же подрабатывать секретарем, переписчиком у книготорговца, становиться клерком-слугой, как это сделал Франсуа Вийон, нанявшись к канонику Сен-Бенуа и позаимствовав его имя. Место в большом храме, как и пребенду в богатой коллегиальной церкви, не говоря уже о капитуле кафедрального собора, можно было получить, лишь сделав продуманную и удачную карьеру, имея хорошо пристроенных родственников и надежную поддержку. Без всякого сомнения, должности sine cura animarum (без отправления треб), то есть не подразумевающие непосредственного общения с верующими, были самыми желанными. Итак, столица манила к себе множество клириков, одни стояли на низшей ступени, другие уже были рукоположены в священники, но все они оставались в Париже в надежде получить место, бенефиций, поскольку могли повстречать могущественных людей и подать им свою просьбу. Пока же они жили как придется.
К духовенству, живущему в миру, добавлялись монахи. Большое разнообразие монашеских орденов, представленных в Париже, — военные ордены, монахи, заведующие странноприимными домами, общины бегинок, и это лишь несколько примеров, — наделяли религиозный мир столицы яркими и разносторонними чертами, способными удовлетворить любые духовные запросы и религиозные потребности.
Отношения между белым и черным духовенством порой были натянутыми. Если старинные монастыри не были конкурентами белого духовенства, то новые монашеские ордены, зародившиеся в начале XIII века, создавали проблемы. В самом деле, нищенствующим орденам не приходилось ни управлять землями, ни собирать налоги; они не осуществляли контроль над органами правосудия или ремесленными цехами на части парижской территории. Но они привлекали в свои церкви прихожан, которые слушали их прекрасные проповеди и больше доверяли им в спасении своей души, брали их себе в исповедники, желали, чтобы нищенствующие братья — в частности доминиканцы, францисканцы и кармелиты — провожали их в последний путь. Именно нищенствующим братьям завещали свое имущество многие богатые люди. Таким образом, обычные подарки, которые положено было преподносить за свершение таинств, дары и наследство благочестивых прихожан теперь уплывали от приходского священника и церковного совета, сокращая доходы белого духовенства. Священники горько на это жаловались. Трудно определить, чего было больше в отношениях между нищенствующими орденами и духовенством, живущим среди мирян, — напряженности или сотрудничества. Достаточно ли постоянными и серьезными были трения, чтобы определять атмосферу повседневной жизни? Наверняка она была непростой, и папы неоднократно пытались снизить накал этого соперничества, заявляя, что нищенствующие братья не должны присваивать прерогативы приходского духовенства: они могут вмешиваться только с согласия епископа, когда их вмешательство расценивается как помощь. Такая проблема существовала не только в столице. Однако в Париже она переплеталась с университетскими конфликтами. Религиозные власти, которым никак не удавалось выстроить упорядоченную и бесконфликтную иерархию, сталкивались между собой на глазах у парижан как в духовной, так и в светской области.
Религиозная жизнь задает ритм жизни парижан
Эта жизнь разворачивалась в рамках прихода — определенной территории со своей церковью и, чаще всего, кладбищем. Содержанием и ремонтом церкви занимался церковный совет. Приходские церкви на протяжении веков перестраивали, увеличивая, обновляя и украшая согласно вкусам и моде эпохи. Например, церковь Сен-Северен расширилась и похорошела в XV веке. Для этого церковный совет купил дома, прилегавшие к старому зданию, выкупил ренты, довлевшие над этими зданиями, и сцепился с капитулом собора Богоматери — владельцем земли, на которой была выстроена часть домов. Каноники заявили, что им не уплатили налог, взимавшийся при переходе имущества от одного ленника к другому, и потребовали компенсации. Церковные старосты считали, что не должны платить компенсации, и оправдывались тем, что цель задуманных преобразований — «увеличение церкви и служение Богу… что есть почтенное дело». В конце концов капитул уступил, но не без пользы для себя: вытребовал ренту в девять су, выплачиваемую клирикам, служащим заутреню, и ренту в четыре ливра, которую можно было бы выкупить за 100 золотых экю. Этот случай служит ярким примером ожесточенных споров, в которых сталкивались между собой религиозные учреждения, когда речь шла о сохранении прав и доходов. Церковные сооружения, расположенные в городской черте, гораздо меньше подвергались преобразованиям и разрушению, чем светские постройки, и этим объясняется тот факт, что в архитектурном плане средневековый Париж представлен почти исключительно церквями. Их изучали, описывали, зарисовывали, а позднее и фотографировали.
