Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
- Я смотрю, какая же прошла вечность! - ответил Кирилл, подвигая стул так, чтобы видеть Аночку, но тут же мельком глянул на Рагозина и шумно отодвинулся на прежнее место. Он решительно намерился продолжать прерванный разговор и, подавляя неожиданную неловкость, произнес именно то, что в таких случаях произносят:
- Так, значит, вот...
Но мысль его пошла другой дорогой, и хотя он обращался к Рагозину, речь велась не к нему.
- Пока смотришь на себя, словно ничего и не случилось: ну, бежит и бежит время, вполне обыкновенно. А взглянешь на других - и как с того света свалишься! - что же с тобой произошло, если вокруг тебя прямо-таки перевоплотились?!
- Я стала, каким вы были, когда я первый раз вас увидала, - сказала Аночка, и спохватилась, и перебила себя быстро: - Нет, нет, по годам, я имею в виду только года!
Она почти рассмеялась и прикусила губу, и брови ее тотчас прыгнули вверх, и тогда в глазах у ней не только исчезла суровость, но они стали изумленно-озорными. Все сразу улыбнулись, и Вера Никандровна сказала, втолковывая, как на уроке:
- Сколько сейчас девочке лет, если девять лет назад она была в два раза моложе мальчика, а сейчас он в полтора раза старше ее?
- Девочке не знаю, а мальчику, на мой счет, лет двадцать семь? прищурился Рагозин.
- Как ловок считать, - сказал Кирилл, - тебе бы в финансовый отдел.
- Меня уже прочили, друг мой, да я отбоярился.
- Теперь не отбояришься!
- Ух, сердит!
В шутке этой только для Кирилла заключалась какая-то нешуточная сторона. Он все поглядывал на Аночку, клонясь вбок, потому что ее загораживал самовар, и вылетевшее у него слово о вечности еще вертелось в голове. Когда он увидел Рагозина, он не заметил ничего нового в той разнице, которая была между ними прежде: они продолжали двигаться в одном ряду. Приход же Аночки открыл в нем перемену, как будто нагрянувшую моментально: он и правда обнаружил вечность, отделившую его от маленькой белобрысой девочки, припоминаемой невнятно, и разница между ним и ею была совершенно новой. Но странно, раскрыв ему глаза на происшедшую в нем перемену и представ перед ним совсем новой, Аночка напомнила собою в то же время о чем-то неизменном. Она была нисколько не похожа на Лизу, но именно Лизу увидел в ней Кирилл, и странно ему было как раз то, что эта Лиза ничуть не изменялась, оставаясь по-прежнему восемнадцатилетней, по-прежнему красивой, может быть красивее, чем раньше, тогда как он разительно переменился, и они находятся в далеких друг от друга рядах. И потому что Кирилл не привык к таким двойственным ощущениям, он испытывал и неприятность и удовольствие.
- Куда же ты все-таки торопишься? - спросила Вера Никандровна.
- Егор Павлович обещал с нами вечером репетировать.
- Кто это? - спросил Кирилл.
- Наш руководитель кружка. Цветухин, актер.
- Цветухин? Он жив?
- Почему же? Он не такой старый, - насмешливо и едва ли не обиженно сказала Аночка.
- Я хотел сказать - он все еще здесь? - с нажимом поправился Кирилл.
Ну, вот и Цветухин должен был выплыть, как только вспомнилась Лиза, иначе не могло быть.
- Я тебе не говорила - Аночка будет играть на сцене, в новом театре, сказала Вера Никандровна с той еле уловимой, не то гордой, не то извинительной ноткой, с какой говорят о начинающих художниках и артистах. Она уже выбрала профессию.
- Ты хочешь сказать, что кое-кто еще не выбрал? - вдруг усмехнулся Кирилл.
- Тебя это не должно задеть, - прямо ответила мать. - Ты сам говорил, что как только будет можно, станешь учиться, чтобы иметь специальность. Надо кем-нибудь быть. Без специальности нельзя.
- Так, так! - уже смеясь, воскликнул Кирилл и обнял Рагозина, будто призывая его к сочувствию. - Политики всю жизнь учатся и никогда не могут доучиться, верно, Петр Петрович? Надо кем-нибудь быть, а политики - это не "кто-нибудь". Общество строить, мир создавать, жизнь переделывать - какая это специальность? Вот, скажем, стихи писать - это другое. Это специальность. Хотя что, собственно, стихотворец делает? Чем он занят?
- Он производит вещи, - сказал Рагозин.
- Какие вещи? Сонетами не пашут, на одах не обедают, как на посуде. А поди - специальность! Профессия!
- Вы очень не любите искусство? - строго спросила Аночка.
- Нет, я искусство люблю, - сказал Кирилл и помолчал. - Но я его люблю очень серьезно. Даже больше: я сам хотел бы причислить себя к людям искусства, служить искусству, потому что хотел бы воздействовать на людей. А разве воздействовать на людей не великое искусство? Пока я учусь еще только ремеслу руководить людьми, то есть специальности. Но я знаю, что ремесло это может быть поднято на огромную вершину, на высоту искусства. Когда в моих руках будут все инструменты, все средства влияния на людей, я из ремесленника могу стать художником. У меня будут все радости художника, если я научусь строить новое общество, не меньше, чем у актера, который научился вызывать слезы у зрителя. Я буду радоваться, как художник, когда увижу, что кусок прошлого в тяжелой жизни народа отвалился, и счастливый, здоровый, сильный уклад, который я хочу ввести, начинает завоевывать себе место в отношениях между людьми, место в быту... Нет, нет! Я искусство люблю, - еще раз с глубокой убежденностью сказал Кирилл и, крепче обняв Рагозина, улыбнулся матери: - Уж кем-нибудь мы с тобой, Петр Петрович, будем. Кем-нибудь!
- Он прав? - обратилась Вера Никандровна к Рагозину не потому, что ей нужно было подтверждение правоты сына, а чтобы высказать несомненную уверенность в ней. И Рагозин, кивнув коротко: он прав, - снял руку Кирилла со своих плеч и пожал ее.
- А вы не допускаете, что я буду любить искусство тоже очень серьезно? - спросила Аночка опять так же строго.
- Неужели я это отрицал? - встревожился он. - Я хотел только, чтобы вы не думали, что у меня с искусством недобрые счеты.
- Вы дали повод это подумать, потому что так отозвались о стихах...
- Разве я плохо сказал о стихах?
- Не плохо, - затрясла головой Аночка и поискала слово: - Высокомерно.
- Высокомерно? Ну нет. Это - принадлежность самих поэтов. Они считают, что сочинять стихи куда значительнее, чем делать революцию. Да, может, и вы так считаете?
Аночка не ответила, но, наклонившись к Вере Никандровне, сбормотала проказливо:
- Вот и еще двойка за "Счастье человечества".
- Счастье человечества? - сказал Кирилл.
- Это у них в школе, - улыбаясь, объяснила Вера Никандровна. "Счастьем человечества" они называли... Как это у вас говорилось, Аночка?
- Я ведь только что окончила гимназию, она, правда, школой теперь называется, - быстро заговорила Аночка. - Ну, и у нас всем предметам были даны особые имена. Между девочек, конечно. Например, литература - это "Заветные мечты". А последний год у нас ввели политическую экономию и конституцию. Их мы окрестили "Счастьем человечества". Ну, и мне за "Счастье человечества" всегда двойку ставили.
- Трудно, видите ли, дается счастье человечества, - засмеялся Рагозин.
- Но ведь мы с вами говорили о "Заветных мечтах", - сказал Кирилл, взволнованно и без улыбки глядя на Аночку.
- Пожалуй, верно, - проговорила она, отвечая ему неподвижным взглядом. - Но мне кажется, вы не столько дорожите "Заветными мечтами", сколько "Счастьем человечества". И потому, что вы хотите, чтобы все думали одинаково с вами, вы мне для начала знакомства влепили двойку.
- Ну, вы уж понесли какую-то абракадабру, - сказала Вера Никандровна.
Кирилл приподнял пальцы, закрывая свою мимолетную усмешку.
- Я не хочу, чтобы все думали одинаково со мной. Я хочу, чтобы вы думали так же, как я.
- Небольшое требование... Но, вероятно, я не смогу его выполнить.
- Почему же... если оно небольшое?
- Как-то слишком скоро у нас наметились расхождения.
- Например?
- Например, вы почему-то сразу переменились, как только я назвала Цветухина.
- Не знаю, каков он сейчас, - отвел глаза Кирилл. - Раньше я его терпеть не мог. Он самообольщен, как пернатый красавец.
- Как вас звать? Кирилл, а по отцу? - вдруг спросила Аночка.
- А как вы меня зовете за глаза?
- За глаза... я вас никак не зову.
- Ах ты вихор, - улыбнулась Вера Никандровна. - Николаевич, по отцу Николаевич.
- Так вот, Кирилл Николаевич. Позвольте дать вам совет: не высказываться о людях, которых вы не знаете.
- Правда, - беспокойно сказала Вера Никандровна, - Цветухин мужественный и простой человек.
Аночка легко нагнулась к Вере Никандровне и опять с необыкновенной быстротой поцеловала ее.
- Мне надо идти, - сказала она и прибавила, держа в ладонях голову Веры Никандровны и покачивая своей головой в такт раздельным и звучным словам: - Именно мужественный и простой человек!
Вера Никандровна взяла ее руки и спросила, глядя ей близко в глаза:
- Как Ольга Ивановна?
- Маме плохо, - ответила Аночка, словно мимоходом, но так, что уже больше не нужно было ничего говорить, и распрямилась, и обошла стол, чтобы проститься с Кириллом.
