Андрей Ястребов - Боже, спаси русских!
Между прочим, Адам Олеарий (напоминаем, это XVII век) в своих оценках «московитов» был достаточно тонок: он считал, что они «не знают свободы» и в то же время «хотят полной воли». Едва ли не первым из европейцев Олеарий почувствовал разницу между понятиями svoboda (приведенным им в транслитерации и переведенным им как libertas) и volia (voluntas). Подобную «неоформленность понятий» Олеарий приписывал всем «варварам». Да нет, ошибся голштинец! Не в «неоформленности понятий» тут дело! Русские различают эти понятия, но решительно предпочитают волю.
Русские песни – тоже исключительно о воле.
Вот и писательница Надежда Тэффи, чуткая к своеобразию русской души, также разграничивала понятия свободы И ВОЛИ:
«Свобода законна.
Воля ни с чем не считается.
Свобода есть гражданское состояние человека.
Воля – чувство».
И далее: «Мы, русские, дети старой России, рождались с этим чувством воли».
Однако надо заметить, что слово «воля» имеет, по выражению Анны Павловской, «оттенок беспорядка». Даже разгула. В фольклоре есть устойчивое выражение «гулять на воле». Разночинец Белинский, знавший мужика лучше, чем его друзья из дворян, высказывался на эту тему достаточно прямо: «В понятии нашего народа свобода есть воля, а воля – озорничество. Не в парламент пошел бы освобожденный русский народ, а в кабак побежал бы он, пить вино, бить стекла и вешать дворян, которые бреют бороду и ходят в сюртуках, а не в зипунах».
И в момент преобладания здравого смысла русский понимает, что ни к чему хорошему такая воля привести не может.
О современной российской свободе – или воле? – говорят примерно следующее: «У русских свобод больше, чем обязанностей, но их беда не в этом – они своими личными свободами постоянно ущемляют свободы окружающих людей и тиранят друг друга на азиатский манер. В России люди душат друг друга свободами и правами».
Один кричит: «Имею право!» Второй лезет в драку: «Что хочу, то и делаю!» Третий пугает: «Возьму, что могу!» Сплошная азиатская вольность. В России нужно не защищать права человека, а отбирать у него право на вседозволенность. Один из западных парламентариев справедливо заявил: «Моя свобода размахивать руками кончается в пяти сантиметрах от вашего носа».
А. Д. Шмелев в своем труде «Широта русской души» отмечает: «Свобода (слобода) означает свод цеховых правил и признание того, что твой сосед имеет не меньше прав, чем ты. Русская "слобода" допускает несколько более вольное обращение с чужим носом. Но все равно главное в том, что десять или сто персональных свобод вполне уживались в ограниченном пространстве ремесленной улочки. "Свобода" – слово городское.
Иное дело воля. Она знать не желает границ. Грудь в крестах или голова в кустах; две вольные воли, сойдясь в степи, бьются, пока одна не одолеет.
Тоже очень по-русски. Не говорите воле о чужих правах – она не поймет.
Божья воля, царская воля, казацкая воля... Подставьте "казацкая свобода" – получится чепуха. Слово степное, западному менталитету глубоко чуждое».
«Что есть свобода гражданская? Совершенная подчиненность одному закону, или совершенная возможность делать все, чего не запрещает закон», – писал В. А. Жуковский. Он, безусловно, был европейцем. Звучит как-то бедно. «Такая ли своя воля бывает?»
Показательно сравнения понятий о свободе Радищева и Пугачева. Как известно, Радищев требовал для народа гражданских свобод и равенства. Но сам народ мечтал о другом. В пугачевских манифестах самозванец жалует своих подданных «землями, водами, лесом, жительством, травами, реками, рыбами, хлебом, законами, пашнями, телами, денежным жалованьем, свинцом и порохом, как вы желали. И пребывайте, как степные звери».
Вот это житье! Вот это настоящая народная воля – воля степных зверей, не руководствующихся ничем иным, кроме собственной природы. А при этом еще иметь деньги, жилье и законы. Только к чему тогда законы?
«Радищев пишет о свободе, – отмечают П. Вайль и А. Генис, – Пугачев о воле. Один хочет облагодетельствовать народ конституцией; другой – землями и водами. Первый предлагает стать гражданами; второй – степными зверями. Неудивительно, что у Пугачева сторонников оказалось значительно больше».
Отмена крепостного права большинством крестьян не была понята. Их освободили, а земли-то не дали! При таких условиях воля превратилась в несчастьем. Эхом распространенного мнения стал старый слуга Фирс из чеховского «Вишневого сада». Он вспоминает, что «перед несчастьем и сова кричала, и самовар гудел бесперечь». Его спрашивают: «Перед каким несчастьем?» – «Перед волей».
Николай Лосский называет свободолюбие (не отделяя его от вольнолюбия) одной из главных черт русского национального характера. Он приводит слова немецкого мыслителя Вальтера Шубарта: «Русскому и вообще славянам свойственно стремление к свободе, не только к свободе от ига иностранного народа, но и свободе от оков всего преходящего и бренного». Вот она, самая праведная русская воля – свобода в философском понимании этого слова. Свобода, которая не зависит от внешних условий.
Вспомним слова Александра Блока:
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
В ранней пушкинской оде «Вольность» есть строка «хочу воспеть свободу миру». Поэт говорил о европейской, политической свободе. В одном из поздних стихотворений – «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Воспета свобода творчества. Свобода от вранья, от угождения сильным и слабым мира сего. Внутренняя свобода, тайная свобода. И любой деспотизм ей не помеха.
Пушкин! Где ты?
Русский бунт
Для многих вещей Пушкин нашел единственно верные слова. Вот, например, о русском бунте: «Бессмысленный и беспощадный». Многим пришлось убедиться в этом лично.
Еще Астольф де Кюстин (проницателен был француз!) предчувствовал, что русский бунт может быть ужасен: «Вот бедствие, постоянно угрожающее России: народная анархия, доведенная до крайностей, – в том случае, если народ восстанет, месть народа будет тем более ужасна, что он невежествен и исключительно долготерпелив». Не народ осуждает маркиз, а властителей: «Здесь всякий бунт кажется законным, даже бунт против разума». Резюме звучит так: «Россия – котел с кипящей водой, котел крепко закрытый, но поставленный на огонь, разгорающийся все сильнее и сильнее. Я боюсь взрыва. И не я один его боюсь!»
Ивану Бунину довелось увидеть все, предсказанное Кюстином, своими глазами: «...встретил на Поварской мальчишку солдата, оборванного, тощего, паскудного и вдребезги пьяного. Ткнул мне мордой в грудь и, отшатнувшись назад, плюнул на меня и сказал:
– Деспот, сукин сын!
Говорят, матросы, присланные к нам из Петербурга, совсем осатанели от пьянства, от кокаина, от своеволия. Пьяные, врываются к заключенным в чрезвычайке без приказов начальства и убивают кого попало. Недавно кинулись убивать какую-то женщину с ребенком. Она молила, чтобы ее пощадили ради ребенка, но матросы крикнули: "Не беспокойся, дадим и ему маслинку!" – и застрелили и его. Для потехи выгоняют заключенных во двор и заставляют бегать, а сами стреляют, нарочно делая промахи».
Зародыши русской революции, по мнению Бунина, прячутся в глубине столетий: «В том-то и дело, что всякий русский бунт (и особенно теперешний) прежде всего доказывает, до чего все старо на Руси и сколь она жаждет прежде всего бесформенности. Спокон веку были "разбойнички" муромские, брянские, саратовские, бегуны, шатуны, бунтари против всех и вся, ярыги, голь кабацкая, пустосвяты, сеятели всяческих лжей, несбыточных надежд и свар. Русь классическая страна буяна. Был и святой человек, был и строитель, высокой, хотя и жестокой крепости. Но в какой долгой и непрестанной борьбе были они с буяном, разрушителем, со всякой крамолой, сварой, кровавой "неурядицей и нелепицей"».
Агитаторы, брошюры и листовки сделали свое дело. Русский человек попытался воплотить анархический идеал в общественную жизнь. Подарить волю всем. Собственно, пытались переменить жизнь и раньше – чего стоит смута или пугачевщина! – но все прежние бунты никогда не ставили под сомнение монархию и государство как таковое. И даже самые заядлые бунтовщики считали, что вся беда в том, что эта монархия плохая, а нужна другая, хорошая. Царь ненастоящий, а поставим настоящего – и все пойдет как по маслу.
Идея о том, что царя вовсе не надо, распространилась лишь в XX веке, и произвела действия самые разрушительные, приведя в конце концов к новой тирании. Это, кстати, было Буниным предсказано: «Разве многие не знали, что революция есть только кровавая игра в перемену местами, всегда кончающаяся только тем, что народ, даже если ему и удалось некоторое время посидеть, попировать и побушевать на господском месте, всегда в конце концов попадает из огня да в полымя? Главарями наиболее умными и хитрыми вполне сознательно приготовлена была издевательская вывеска: "Свобода, братство, равенство, социализм, коммунизм!" И вывеска эта еще долго будет висеть – пока совсем крепко не усядутся они на шею народа».
![Дмитрий Бантыш-Каменский - История Малой России, со времен присоединения оной к Российскому государству при царе Алексее Михайловиче. Часть 1 [Издание 4]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
