Андрей Губин - Молоко волчицы
КАЗАЧЬЯ СВАДЬБА
Был вечер. Тускло блистали станичные огоньки. Бездомный ветер рыскал по пустынным переулкам, наметал сугробы под плетнями. Молодежь на посиделках щелкала каленые семечки. Старики залезали на горячие русские печи. К Синенкиным легко подкатили ковровые санки. Простоволосая, как была, Мария метнулась в темную горенку. В светлой сидели будто невзначай сошедшиеся главные родичи. Дверь открылась. Синенкины непринужденно толковали о видах на урожай. Вошла гурьба заметенных снегом гребенских старообрядцев.
— Здорово, люди добрые, — сказали они, сотворив старые кресты. Пустите погреться, заблудились в метели, видим, огонек маячит, ну, думаем, свет не без добрых людей, не дадут замерзнуть.
— Грейтеся! — ледяно сказал дядя Анисим, не шелохнувшись.
— А что, хозяюшка, не повечерять ли нам вместе? Хлеб-соль у вас найдется, отдаля видать: живете справно.
— Я печку не топила, гостей не ждала, — ответила с поклоном Настя.
А сват уже выхватил из-под полы засургучеванную бутылку. Уже и староверы не придерживались всех заповедей отцов, и вино не пили лишь отдельные сектанты, а иные даже брили бороду!
— Вы что за люди? — втянулся в игру дед Иван, отлично знающий сватов, когда-то служивших с его сынами.
Сизая борода поклонилась зеленой бороде Ивана:
— Мы купецкие. Товар скупаем по станицам.
— Какой товар? — приосанился Тристан.
— Моря и горы, людское горе, колеса без спиц и красных девиц!
— А чем платите?
— Соболями все да рысаками!
— А где же ваш купец?
— Коней управляет, — сбился сват.
Позвали «купца». Петр Глотов вошел с дружками. Настя поставила на стол холодец и пирог с рисом. Привели «товар». Сваты в упор осматривали девку, как строевого коня. Длинновата будет против Петра, и одна сваха не к месту ляпнула:
— Велика!
Мария глотала слезы. За спинами другая сваха шепнула: «в красном венке» — то есть венчаться надо не в белом непорочном венке, а в красном, как второй раз.
Запили. Сторговались. В полночь метель стихла. Поехали по снежной, месячной степи к жениху «печку смотреть» — может, она невесте не понравится. В пути не обошлось без приключений: вторыми санями правил Федька Синенкин, вдруг заметили, что его нет, уснул и вывалился потерялся в снегу. Пришлось ворочаться и подбирать потерю.
На хуторе пили до утра лучшие вина, изготовленные Петром. В темном чулане жених ласково и ободряюще поглядел на невесту, всю эту ночь бывшую, как в ознобе. Взял ее длинные холодные пальцы и грел ртом, тихо сказал «Маруся», она давилась горькими слезами, как в первые дни службы в доме Невзорова, и, как тогда, уже не убегала, смирялась и терпела, беспомощная в огромном мире, как звезда, падающая в ночи.
Через день, по обычаю, жених привез невесте отрез белого шелка на платье, венки из белого воска и обручальные кольца, железные с чернью. Посмотрела Мария на подарки, затрусилась и упала на подушки. Теперь до свадьбы жених обязан с дружками ходить ночевать к Синенкиным — очищаться от прошлых связей, не смея ни обнять, ни поцеловать невесту.
В субботу, накануне венчанья, сваты приезжают «выкупать постель» — за приданым невесты. Открыла Мария свой сундучок и сувениры, связанные с Глебом, спрятала на чердаке. Младшие родственники невесты, девчонки, пышно убирают постель, загораживаются столами и лавками, ждут девушек жениха.
Горница мало-помалу набивается молодыми бабами, замужними. Начинают обголашивать невесту. Поют. Дыбом встают волосы от этого пенья. С огрубевшими руками, с напомаженными лицами, в обновах, на час отвязавшись от лютой доли, бабы горько обголашивают и невесту и себя. Ничего не понимая, ревут на руках младенцы. Только казачатам сам черт не брат. Что им до бабьих слез! Весело поблескивают умными глазенками, каждый надеется отличиться — первым увидеть свашек и крикнуть:
— Едут!
Бабы быстро утирают носы, сморкаются в подолы юбок, весело встречают.
— Пожалуйте, бояре!
С песнями, переплясом вкатываются в горницу девки-свашки, ставят на стол красное вино и пирог с изюмом — выкуп.
— Мало! — визжат девчонки, продающие постель.
Свашки бросают сладости, орехи, медные деньги.
— Отдавайте, девки!
— Мало!
Свашки настойчиво суют девчонкам стакан с вином, девчонки прячут руки за спины: притронешься — постель продана. Дружно поют они, защищая приданое.
Не подступай, Литва,
Будем с тобой биться,
Будем воевать,
Постель не давать…
Натешившись торгом, девчонки сгребают в передники пряники, леденцы, копейки, пригубили вино — продано. Девушки жениха разворачивают одеяла, простыни, белье и так, показывая всей станице, подкидывая подушки, колесят по улицам по дороге к жениху.
Года два назад померла одна из многочисленных теток Марии, оставив ей ореховый гардероб. Из уважения к дару надо испросить у тетки согласие на замужество. Пришли на кладбище. Отмели снег. Невеста опустилась на колени, с плачем спросила у могильного камня:
— Родная тетушка, ты дозволь закон принять…
Посидели, поплакали, обголосили родные могилки, посыпали птицам зерна и поплелись домой.
Чуть свет началась суматоха. Запылала печь. Полетели в кипящие чугуны паленые куры. Настя замоталась, выдавая припасы.
И такое же идет у Глотовых.
В амбаре Федор с тестем готовят зелье, гостей много. Невесту убирают к венцу. А еще прежде она прощается с родными. Странно и горько жили-жили вместе, а теперь уходи в чужую семью. Федор прочернел в эти дни, но бодрится казак, только чаще бегает покурить за сарай. Настя дала волю слезам и даже девок довела до рыданий.
— Едут! — в три голоса заорали казачата в черкесках и наборных отцовских поясах. Сердце матери запекается кровью.
Смело разрезая толпу, к наряженной невесте идет жених в брачных регалиях — на груди лента, на ней восковой цветок, однородный с венком невесты. Перед Петром вырастает стена девок. Как оглашенные запевают ему в лицо «Не подступай, Литва»… Теперь младший брат невесты должен продать жениху сестру. Семилетний Федька насупился, как на татар, держится за костяную ручку кинжала, и кобура при Федьке, правда, без нагана.
— Медь, серебро или золото? — Выкатились, как полные бочонки, дородные свахи-молодицы, глазами играют, вином прельщают, юбками пол метут.
— Золото! — подсказали Федьке.
Свахи, поставив графины, полезли под юбки за кошельками, оголяя полные ноги и кружева белья. Бросили по копейке в глубокую шапку, которую предусмотрительно дал внуку дед Иван.
— Мало!
Блеснули серебряные монеты.
— Мало!
Наполнили шапку конфетами и пряниками. Казачата смотрят на счастливца. Жених бросил ему золотую пятерку. Федьку толкнули: продавай. Мальчишка сыто сгреб шапку с богатствами и чокнулся с женихом — продал сестру. Девки невесты горько запели:
Да братец-татарин,
Он продал сестрицу за дары,
За червонцы, за горелочку
Пропил братец сестру-девочку…
Федька отступился. Жених обнял невесту, как свое, купленное. Перед крыльцом кони рыли снег.
С и н и й с в е т о т г о р м о р о з н ы х, т и х и х. П о в ы в а е т в с т р е х а х в е т е р о к.
Бережно Глеб внес Зорьке навильник сена и стоит рядом с коровой, раздумался в худом сарайчике — угол светится дырой, тянет оттуда холодом. Зима. Пустыня. Закат. Впереди небытие. А сейчас страх, тоска, одиночество.
И он прижимается к теплому боку коровы, живому красношерстному ковру, нежась теплом дорогого существа, кормилицы. Может, и Зорьке от близости кормильца и палача веются весенние грезы о зеленых лугах и нарядных облаках в воде на стойле.
Так стоят, коротая время, жертва и хищник, заботящийся о ней. Заткнул дыру клоком соломы, и сразу потемнело.
— С богом! — вышли с иконой Федор и Настя.
Тройки понеслись. По пути в Благословенную церковь сани Петра и Марии чуть не обогнал другой свадебный поезд — православные ехали к венцу.
— Гони! — рявкнули старообрядцы, чтобы не уступить никонианам.
Тут случилось маленькое происшествие. Приученные к скачкам кони Петра не давали себя обойти. Но сдуру, что ли, метнулась из переулка к первым саням Нюська Дрючиха, жил с ней Петр года два, ухватилась за грядку саней, пытаясь сорвать с Марии кисейную фату. Молодой дружок Петьки, Алешка Глухов — шашка наголо — толкнул окаянную бабенку. Нюська упала, но пальцев змеячьих не разжала. Тело волоклось за санями, обдираясь о льдистые кочки. Пришлось Алешке сапогом ударить по пальцам. Баба оторвалась. Прямо на нее летела тройка православных.
— Дави суку! — орал Алешка.
Кони шли, как на Большой приз, земли не задевали. Но перед телом умные животные свильнули, сбив ход. Кучер тройки успел вытянуть кнутом проклятую волшебницу, и православные отстали, а через два порядка свернули в свою, Николаевскую церковь.
