Николай Капченко - Политическая биография Сталина. Том 2
Совершенно иную версию, со слов своего отца Г.М. Маленкова, предлагает его сын в своих воспоминаниях. По словам Маленкова-сына, дело обстояло следующим образом. Маленков знал, что Ежов пользуется большой поддержкой в Политбюро и располагает (по крайней мере располагал ранее) полным доверием Сталина, который и породил, по существу, это чудовище, чтобы его руками убрать всех, могущих оказать сопротивление его личной власти. Но Маленков понимал также, что Ежов, получив в свои руки огромную исполнительную власть, был якобы готов уже идти и против самого Сталина. В этих условиях Маленков мог рассчитывать и на поддержку Сталина, которому Ежов становился не только ненужным, но и опасным.
«Тщательно подготовившись, Маленков в августе 1938 года передает Сталину личную записку «О перегибах». Далее я пишу по рассказу отца, записанному мною и затем проверенному им по моей записи: «Я передал записку И. Сталину через Поскребышева, несмотря на то, что Поскребышев был очень близок с Ежовым. Я был уверен, что Поскребышев не посмеет вскрыть конверт, на котором было написано — «лично Сталину». В записке о перегибах в работе органов НКВД утверждалось, что Ежов и его ведомство виновны в уничтожении тысяч преданных партии коммунистов. Сталин вызвал меня через 40 минут. Вхожу в кабинет. Сталин ходит по кабинету и молчит. Потом спрашивает: «Это вы сами писали записку?» — «Да, это я писал». Сталин молча продолжает ходить. Потом еще раз спрашивает: «Это вы сами так думаете?» — «Да, я так думаю». Далее Сталин подходит к столу и пишет на записке: «Членам Политбюро на голосование. Я согласен».
Таким образом вождь выразил недоверие Ежову. И тогда же он якобы попросил Маленкова подобрать человека на должность первого заместителя наркома НКВД, который бы удовлетворял трем условиям: имел опыт работы в органах, опыт партийной работы и чтобы он, Сталин, мог ему лично доверять.
Маленков поручил одному из своих ответственных сотрудников, В.А. Донскому, подобрать по картотеке кандидатуру первого зама Ежова. Донской предложил кандидатуру Л.П. Берии, который удовлетворял поставленным Сталиным условиям. Он имел опыт работы в органах и партии, а после того, как заслонил Сталина своей грудью во время организованного им же мнимого покушения на «вождя», пользовался доверием Сталина. Маленков предложил Донскому подобрать еще шесть кандидатур и затем все семь представил Сталину. Сталин выбрал Берию»[1010].
Версия, изложенная сыном Маленкова, мягко говоря, вызывает весьма серьезные сомнения. Прежде всего, если судить по ней, то Сталин во всем этом деле играет роль чуть ли не статиста — инициатива в постановке вопроса о прекращении масштабных репрессий якобы исходит от Маленкова. Да и сама записка последнего Сталину выглядит чуть ли не откровением, побудившем вождя поставить вопрос о Ежове. Однако, столь важные и столь потенциально взрывоопасные вопросы мог не только решать, но даже просто ставить сам Сталин. В ином же случае, если такую инициативу проявил кто-либо другой, даже из когорты ближайших соратников вождя, он рисковал навлечь на себя своей инициативой подозрение. Это одно существенное соображение. Другое состоит в том, что Сталин заранее тщательно продумывал персональные кандидатуры на сколько-нибудь важные партийные и государственные посты. Что же касается поста наркома внутренних дел, то этот вопрос, как говорится, стоял в эпицентре внимания вождя по причинам, о которых просто излишне распространяться. Для видимости, конечно, он мог поручить представить ему список возможных кандидатур, но как-то совсем невероятным выглядит то, что он, как известный персонаж Гоголя, перечислял необходимые достоинства, которые могли бы сочетаться в предлагаемом кандидате. Как-то это все не похоже на стиль Сталина и на его методы подбора ключевых фигур в государстве.
Берию Сталин, конечно, знал не понаслышке и тем более не по анкетным данным. По всей видимости, Берия попал в поле зрения вождя с середины 20-х годов, когда Сталин посещал Грузию, а, может быть, даже и в начале 20-х годов[1011]. На протяжении ряда лет Сталин протежировал Берии, в результате чего тот сделал не только большую карьеру в чекистских органах Закавказья, но и по партийной линии — стал первым секретарем Закавказского крайкома ВКП(б), а затем после ликвидации закавказской федерации стал первым секретарем ЦК компартии Грузии. Есть все основания полагать, что вождь долго присматривался к Берии, подвергал его различного рода проверкам (и не только на лояльность, но и на профессиональные качества), прежде чем наметить его кандидатуру в качестве замены Ежова. На долю Берии выпадали уже иные задачи, хотя характер самой работы оставался прежним — практически осуществлять линию вождя в сфере государственной безопасности и ликвидации любой возможной оппозиции политике Сталина.
Устранение Ежова было осуществлено, как я уже отмечал, постепенно, чтобы не вызывать нежелательных последствий — в смысле дискредитации самой линии на репрессии. Для отставки железного наркома использовался излюбленный вождем метод — в ЦК поступило письмо от начальника Ивановского областного управления НКВД Журавлева, в котором последний сообщал, что в свое время докладывал Ежову о подозрительном поведении некоторых ответственных работников НКВД, но нарком не проявил к его сигналам должного внимания, хотя сигналы оказались верными. На заседании ПБ это заявление Журавлева подверглось детальному обсуждению. Фактически это обсуждение приняло характер политического осуждения самого Ежова и крупнейших провалов в его работе. В частности, ему вменялось в вину засорение следственных органов шпионами иностранных разведок, но главное — в утрате надлежащего контроля за отделом охраны членов Политбюро и правительства.
19 ноября 1938 г. в кабинете Сталина состоялось совещание или заседание членов и кандидатов в члены Политбюро, в котором приняли участие, кроме самого Сталина, Молотов, Ворошилов, Андреев, Каганович, Микоян, Жданов, а также Маленков и заместитель председателя комиссии партийного контроля Шкирятов. Заседание прошло в два этапа — сначала оно проходило без участия Ежова, а затем уже после 11 часов вечера на него были вызваны нарком внутренних дел и его заместитель Фриновский. Второй этап продолжался с 23 ч. 10 м. до 4 ч. 20 м. утра. Именно на этом полуночном заседании и была, по всей видимости, решена участь Ежова. 23 ноября 1938 г. Ежов был вызван на встречу со Сталиным, Молотовым и Ворошиловым, которая проходила в сталинском кабинете с 9 ч. 15 м. вечера до часа ночи 24 ноября[1012].
Итогом этой встречи явилось письмо Ежова, адресованное Политбюро ЦК т. Сталину. В этом письме он подверг самокритике свою работу и просил освободить его от обязанностей наркома внутренних дел. Он, в частности, писал:
«Во-первых: Совершенно очевидно, что я не справился с работой такого огромного и ответственного Наркомата, не охватил всей суммы сложнейшей разведывательной работы.
Вина моя в том, что я вовремя не поставил этот вопрос во всей остроте, по-большевистски, перед ЦК ВКП(б).
Во-вторых: Вина моя в том, что, видя ряд крупнейших недостатков в работе, больше того, даже критикуя эти недостатки у себя в Наркомате, я одновременно не ставил этих вопросов перед ЦК ВКП(б). Довольствуясь отдельными успехами, замазывая недостатки, барахтался один, пытаясь выправить дело. Выправлялось туго, — тогда нервничал.
В-третьих: Вина моя в том, что я часто делячески подходил к расстановке кадров. Во многих случаях, политически не доверяя работнику, затягивал вопрос с его арестом, выжидал, пока подберут другого. По этим же деляческим мотивам во многих работниках ошибся, рекомендовал на ответственные посты, и они разоблачены сейчас как шпионы.
В-четвертых: Вина моя в том, что я проявил совершенно недопустимую для чекиста беспечность в деле решительной очистки отдела охраны членов ЦК и Политбюро. В особенности эта беспечность непростительна в деле затяжки ареста заговорщиков по Кремлю (Брюханов и др.).
В-пятых: Вина моя в том, что, сомневаясь в политической честности таких людей, как бывший нач. УНКВД ДВК (Дальневосточного края — Н.К.) предатель Люшков и последнее время Наркомвнудел Украинской ССР предатель Успенский, не принял достаточных мер чекистской предупредительности и тем самым дал возможность Люшкову скрыться в Японию и Успенскому пока неизвестно куда, и розыски которого продолжаются.
Все это вместе взятое делает совершенно невозможным мою дальнейшую работу в НКВД»[1013].
Что можно сказать по поводу этого письма-покаяния? Видимо, Сталин в беседе с Ежовым дал понять, что с ним поступят не как с врагом, а как с человеком, просто допустившим крупные ошибки в своей работе. Поэтому Ежов, можно сказать, с каким-то патологическим пафосом писал о своих ошибках и заверял: «Даю большевистское слово и обязательство перед ЦК ВКП(б) и перед тов. Сталиным учесть все эти уроки в своей дальнейшей работе, учесть свои ошибки, исправиться и на любом участке, где ЦК сочтет необходимым меня использовать, — оправдать доверие ЦК»[1014]. Постановление Политбюро тоже было выдержано в либеральном ключе, что опять-таки вполне укладывалось в тактику постепенного, растянутого во времени, отстранения Ежова, которой придерживался Сталин. Принимая во внимание как мотивы, изложенные в заявлении Ежова, так и его болезненное состояние, не дающее ему возможности руководить одновременно двумя большими наркоматами, ПБ освободило его от обязанностей наркома внутренних дел и сохранило за ним должности секретаря ЦК ВКП(б), председателя комиссии партийного контроля и наркома водного транспорта[1015].
