Лев Исаков - Русская война: дилемма Кутузова-Сталина
Но вот что любопытно, в эти годы происходит событие, затронувшее и терзавшее всю Россию, от дворцов до хибар, Русско-Японская война: «Варяг», Порт-Артур, Мукден, Цусима – в воспоминаниях Первого Ответчика за них НИЧЕГО. И это не одно из многочисленных у него сознательно– конъюнктурных умалчиваний, в данном случае было бы куда как выигрышнее оттенить это обстоятельство – на фоне других эпизодов растущего пристрастия к военно-специальной тематике это свидетельство, что Г.К. ещё НЕ ПРОБУДИЛСЯ к ней, даже в рамках детских играний «в войну». Взрослевший «при деле» и в научении к делу – наколи дров, растопи печь, правь лошадью, окучь картошку – он должен был сначала увидеть, ощупать руками: рукоять серпа, приклад, строй… В сумме его впечатлений это было главные вводящие – написанное и сказанное было всегда как-то сторонне его восприятию. Он формировался каким-то «приземлено-конкретным»: учиться – пожалуйста; загнать зайца на стрелка – вот вам; врезать обидчику – зови врача; развернуть «Камаринского мужика» – где гармонь?! И никак про «облако обло, огромно, стозевно и лаяй»… – и на то пустота; то, от чего млеет отечественная интеллюга, породившая таких пустоцветов, как Бахтин и Лихачёв.
Его интеллект в полном развитии был подобен ликующе-звенящему бронебойному сердечнику подкалиберного снаряда – чтобы его оценить, надо было пробиться через отчуждающую от внешних проявлений оболочку. Это немало озадачивало последующих оценщиков на его пути, преимущественно застревавших на этой внешней «заторможенности» к словесно– интеллектуальному, внешне-букетно-живописному «побрызгиванию» талантом.
В 1955 году после Тоцкого полигона на переговорах глав правительств Большой Четвёрки он поразил западных обозревателей, как единственный «Атомный Маршал», полностью владеющий реалиями большой атомной войны среди присутствующих руководителей военных ведомств. На неформальной встрече военачальников стран-участниц антигитлеровской коалиции под символическим председательством президента Эйзенхауэра, по этому поводу натянувшего свой мундир 5-звёздного генерала 2-й Мировой, он разом пресёк аргументы западных экспертов о «подавляющей мощи западных ВВС в отношении уязвимых советских сухопутных сил» встречным вопросом:
– И откуда они будут поддерживать сухопутные войска? Из США? Канады? Все Европейские аэродромы НАТО будут уничтожены в первые 2 часа конфликта – я непременно об этом позабочусь…
Воцарилась тягостное молчание – возразить было нечем.
Обстановку разрядил президент Эйзенхауэр, с громким смехом обратившийся к американским участникам встречи:
– Нашему Комитету Начальников Штабов надо непременно учесть критику маршала Жукова. По моему опыту маршал всегда выполняет свои обещания!
Выводы из критики были действительно сделаны самые серьёзные, и англичане, например, совершенно отказались на целое десятилетие от тактической авиации, прекратили производство самолётов и распустили КБ.
В 1957 году командир и старпом крейсера «Жданов», шедшего под флагом Министра обороны СССР с дружественным визитом в Югославию были форменным образом измучены, давая пояснения маршалу, буквально излазившему весь корабль на переходе Чёрное море – Адриатика. Уже сходя на берег, он сказал офицерам:
– Я впервые увидел, как сложен современный корабль; и насколько морская служба отличается от наземной.
«А ещё военный министр!», вероятно, отчуждённо подумали морские офицеры, как и все на флоте молчаливо обожавшие уволенного Жуковым главкома ВМФ СССР Николая Герасимовича Кузнецова, руководимый котором род войск единственный встретил гитлеровское нападение в полной боевой готовности… А не начинало ли в эти дни принимать реальность то, что грезилось Николаю Герасимовичу, но так и не осуществилось во все десятилетия «руления флотом» гражданских, сторонних и угодных лиц: авианосцы, тучи самолётов над районами океанского развёртывания стратегических ядерных сил, каждодневное присутствие в каждой точке планеты – владение океаном. Увы, вернуть свой долг флоту маршал не успел – через 3 дня он был снят с должности Министра обороны СССР, уволен в отставку вопреки маршальскому статусу, лишён 4 – й Золотой Звезды Героя. Коснуться 3-х первых за Халхин-Гол, Минск, Берлин не посмели.
В июне 1907 года, в возрасте 11 лет очередной Егорушка Жуков, распростился с детством, отправившись в Москву учеником в скорняжное заведение дяди по матери Михаила Артемьевича Пилихина, немалыми унижениями, трудом и предприимчивостью выбившегося в «люди» на скорняжном деле, владельца мастерской на 8 мастеров и 4 учеников с годовым оборотом в 50 тысяч рублей – рангом выше мелких предпринимателей-«грызиков», предельной экономией на себе и жесточайшей эксплуатацией рабочей силы отталкивающихся от нищеты, как Павел Чехов в Таганроге или Василий Каширин в Нижнем Новгороде. Эти времена были далеко позади и заведение Михаила Артемьевича помещалось на видном месте на углу Большой Дмитровки и Камер-Коллежского переулка, там, где теперь стоит магазин «Педагогическая книга»; и не во дворах – подъезд хозяйской квартиры выходил в сам переулок, только работникам ходить через «господский вход» строжайше запрещалось.
На всю жизнь отложился в памяти очередного «Ваньки Жукова» по имени Георгий приезд в Москву: в первый день пребывания в первопрестольной он был дважды бит…
Интересно всматриваться в возмужание подростка, попавшего в новую и такую резко неоднозначную среду. При всех мемуарных слезницах на «времена» и «нравы» Георгию повезло: Михаил Пилихин был жёстким, беспощадным и бдительным эксплуататором; но умным, зорким и справедливым человеком; честным в рамках принимаемых обязательств. Его рабочие при 12-часовом рабочем дне с часовым перерывом хорошо питались; ученики, обязанные работой по дому, помощью на кухне, уборкой рабочих мест мастеров до и после работы, отчего их рабочий день начинался на час раньше, а кончался на час позже – тем не менее с первого дня ставились на учёбу скорняжному делу, сначала в мастерицам-сшивальщицам, а там и далее. Заботился о «телесном» и «духовном»: по субботам ученики ходили с мастером в баню, по воскресеньям старший мальчик Кузьма водил их в церковь.
Ценя грамотность и образование с чисто практической стороны, и заметив, что племянник охотно и быстро читает, он разрешил ему со 2-го года обучения посещать вечерние общеобразовательные курсы, готовившие к сдаче экзаменов за полный курс народных училищ.
Что же отложилось материалом чтения той поры? Да ничего особенного сверх интересов обычного мальчишки 11–13 лет: Нат Пинкертон, Шерлок Холмс, какой-то увлёкший сентиментальный роман «Медицинская сестра»; странно, что нет Луи Буссенара, «Капитаном Сорви-Голова» после войны в Трансваале зачитывалась вся Россия… Но крестьянская основательность с прикидкой на «дело» уже подсказывала, что это так, развлечение, а «Маленький лорд Фаунтлерой» сыну сапожника и вовсе не с руки – их решительно потеснили математика, география, русский язык, итальянская бухгалтерия.
Занятия проходили на Тверской уже затемно, а домашние задания приходилось делать совсем ночью около уборной, где для рабочих горела единственная электрическая лампочка на 20 свечей – поднимало упорство, побуждаемое желанием вырваться из беспросветной доли, но и обостряемое примером дяди…
Михаил Пилихин одобрял старания мальчика, но вряд ли сделал бы такую поблажку подсобнику-ученику, если бы он не был его племянником. Подросток объективно пребывал на особом положении, «Жуков» да не «Ванька»: работает как подмастерье, но приятельствует и пользуется книгами детей хозяина, своих двоюродных братьев; к столу не зовётся, но в большие церковные праздники вместе с семьёй Пилихиных ходит на богослужение в Храм Христа-Спасителя, где поёт знаменитый Синодальный хор /который потом будет вспоминать/.Вряд ли это нравилось его товарищам– ученикам, да и от мастеров отдаляло; но и отношения с братьями тоже были как-то «на особе»: водится и перенимает одежду и повадки – и обыгрывает их в карты, как фабричный хулиган барчуков-белоручек. С оглядкой и недомолвками признаётся в особой доверительности к одногодку Александру, год репетиторствовавшего его к поступлению на вечерние курсы – а за пределами этого ничего, при том, что жил у Пилихиных с 1907 по 1915 год и в общее повышение, от покровительствуемого родственника-ученика до семейно-доверенного приказчика на кассе, приглашаемого уже и к хозяйскому столу.
Можно утверждать, что именно в эти годы закладывалась ранжированность всех отношений Жукова «что дозволено Юпитеру – не дозволено быку»: предельно чёткое отделение «дяди Миши» от хозяина «Михаила Артемьевича», «полезного брата-Саши» от «бесполезного» сверстника – Кто ты такой, чтобы мне тебя знать? И всех от себя: хлеб-соль вместе – табачок врозь… Это была система отношений «на вырост», «по ходу дела», на продвигаемые рубежи – без возврата к прошлому.
