Александр Коржаков - Ближний круг «царя Бориса»
Один раз посетил Юмашева. Такого беспорядка прежде ни у кого в квартире не встречал. Валентин превратил ее в свалку – ни уюта, ни домашнего тепла, несмотря на утепленные полы, не ощущалось, да еще такой запах… Я ему тогда посоветовал:
– Ты бы, Валя, хоть женщину какую нанял, если твоя жена не в состоянии квартиру убрать.
И действительно, по моему совету, Юмашев пытался нанять уборщиц из персонала диспетчеров (их было четверо) убираться хоть раз в неделю. Но все они по очереди, поработав на его квартире, последовательно отказались даже при такой высокой зарплате, которую он им установил, – аж 100 баксов в месяц.
У Юмашева жил пес – восточноевропейская овчарка по кличке Фил. Вот он очень ловко разбирался в этом бардачке и спокойно перемещался среди разбросанных вещей. Фил этот, кстати, стал участником настоящей трагикомедии.
У Льва Суханова тоже был пес – Красс. Его Красс – родной брат моей собаки Берты. Они от одной матери, из одного помета. Умные, красивые немецкие овчарки. Так что мы с Сухановым были еще тогда и своего рода «собачьи» родственники.
А Фил – более крупный на вид, к тому же злейший враг Красса. Эти псы сделали «кровными» врагами и своих хозяев: Юмашев и Суханов друг друга на дух не выносили.
Красс и Фил, если встречались на улице, обязательно злобно дрались. С Филом, как правило, гуляла первая жена Юмашева, Ира. Кобель таскал ее на поводке куда хотел.
Красса выводил на прогулку Лев Евгеньевич. В одной из собачьих потасовок Суханов не сдержался и сильно пнул Фила ногой в бок. У собак память получше, чем у людей. И вот однажды, возвращаясь с работы в хорошем настроении, Лев Евгеньевич решил наладить отношения с Филом, которого вывела на прогулку хозяйка.
– Ну что, Фил, когда же мы с тобой будем дружить, когда перестанем ругаться с Крассом? – назидательным тоном вопрошал Лева, поглаживая собаку.
Она прижала уши, терпеливо выслушала примирительную речь и внезапно, молниеносным движением тяпнула оторопевшего помощника Президента между ног, в самое интимное место. Ира с трудом оттащила пса, но Фил вырвался и укусил еще раз. Бедный Лев Евгеньевич упал, брюки быстро пропитались кровью. Жена Юмашева бегом отвела пса домой и на своей машине доставила пострадавшего в ЦКБ, благо больница эта в двух минутах езды от нашего дома.
Операция прошла успешно, но возмущение покусанного не утихало. Оказывается, жена Юмашева цинично сказала ему по дороге в больницу:
– Что вы так волнуетесь, Лев Евгеньевич? Вам уже не до молодецких забав. Дедушка как-никак.
Недели через две Суханова выписали, и он стал ходить по дому, собирая подписи под письмом против собаки Юмашева. Лев Евгеньевич призывал жильцов объединиться, чтобы выселить Юмашева из президентского дома вместе с собакой, которая бросается на людей и кусает их в самые «интересные» места.
Мы с Барсуковым, прочитав письмо, попытались охладить пыл пострадавшего:
– Да ладно, кончай ты собирать подписи, не смеши людей, ничего у тебя не получится.
Лева после этого прекратил обходить квартиры, но посчитал, наверное, нас с Барсуковым безжалостными соседями.
…Прошло совсем мало времени после новоселья, и возникла очередная проблема. Многие соседи по политическим или по этическим соображениям стали избегать встреч друг с другом. Гайдар старался попозже вернуться, но все-таки столкнулся со мной около подъезда, когда я свою Берту выгуливал. Мне было смешно наблюдать, как упитанный Егор Тимурович бежал от машины к лифту, лишь бы не встретиться со мной взглядом. С Лужковым и Ресиным подобных детских казусов не возникало никогда. При встрече мы по сей день останавливаемся, жмем руки, смотрим друг другу в глаза и улыбаемся. Ресин даже целует меня и говорит при этом:
– Я никого не боюсь, я всегда к вам относился и отношусь с трепетом.
Тут уж я нервничаю:
– Я же терпеть не могу целоваться с мужиками, что вы делаете! Ну что за мода такая пошла.
Таня, тогда Дьяченко, после моей отставки более других старалась избежать случайных встреч. Но все равно столкнулись в подъезде – я уже стал депутатом Госдумы, шел с женой и дочерью. Таня, словно мышь, проскользнула мимо нас. Я ее в первый момент даже не узнал – она сильно изменилась внешне, постарела. Я бы даже выразился точнее – посерела. Видимо, действительно тяжела она – шапка «мономахини».
После отставки наши общие знакомые рассказывали, что Таня хотела со мной переговорить, но не решалась этого сделать. Даже якобы чуть ли не пыталась навестить меня в больнице на Мичуринке, но как будто бы ее отговорил Чубайс. Вполне возможно, ведь Толик тогда был ей милым другом. Хотя другим она говорила примерно так:
– Саша меня не примет, Саша со мной встречаться не будет. – И притворно вздыхала при этом: – У него такой же характер, как у моего папы.
Тут она ошибалась – характер у меня навсегда лучше.
Похожую сказку рассказывал всем и Юмашев. Дескать, каждый день названивает он мне, а я трубку не беру. Вранье это, ни разу он мне не звонил.
Летом 96-го он позвонил организаторам теннисного турнира «Большая шляпа» и сказал, что хотел бы принять в нем участие. Его спросили:
– А с кем ты будешь играть?
– Как с кем, с Коржаковым!
– Да у него другой партнер.
– Ну, я ему сейчас позвоню, мы решим. Я буду с ним.
Естественно, Коржакову не позвонил, на «Шляпу» не приехал.
Когда же отношения с Семьей накануне выборов в Думу еще сильнее обострились, Бородин мне передал пожелание Ельциных – уехать мне со своей семьей из дома на Осенней улице. Борис Николаевич (в лице Бородина) готов был предложить мне любую, хоть две такие же квартиры, лишь бы на глаза не попадался. Но идея была не только в том, чтобы я «не мозолил светлые очи». Выселив меня, можно было бы убрать перегородку и объединить квартиры (я ведь живу через стенку с Ельциными), а после намечавшегося скорого отъезда Черномырдина захватить вообще весь этаж. Постепенно Семья могла начать и экспансию пятого этажа, а затем и второго этажа с плацдарма квартиры Юмашева.
А я вот решил никуда не переезжать. Мне никто не мешает. Не стыдно с любым своим соседом проехаться в лифте. И вообще мне нечего стыдиться.
…А квартиру Ельцина на Тверской отдали тоже президенту, только Якутии.
За рулем
В двадцать восемь лет Ельцин, по его словам, уже был начальником, которому полагалась персональная машина. С тех пор ему незачем было садиться за руль. Находясь в служебной машине, шеф за движением не следил: читал, думал или разговаривал с попутчиками. Навыки вождения, конечно, если даже они и были, исчезли бесследно. А тяга к рулю (а порулить любим мы все) осталась. Борис Николаевич страстно мечтал о собственной машине.
Первым личным автомобилем Ельцина в Москве стал «Москвич». Честно отстояв пару месяцев в очереди в Госстрое, он наконец-то получил заветную открытку на покупку авто. В магазине на Южнопортовой улице ему подобрали самую дефицитную по тем временам расцветку со сказочным названием «Снежная королева». На самом деле это была обычная советская машина цвета алюминиевой кастрюли.
В семье Бориса Николаевича попытались было завести разговор, на чье имя оформить покупку: то ли на зятьев, то ли на кого-то из дочерей.
– Нет, только на меня, – решительно заявил глава семейства.
Ему очень хотелось стать полноправным собственником «королевы». После оформления документов Борис Николаевич всегда при случае подчеркивал:
– Это моя машина.
На другой день после покупки (оформлением занимался я) он решил на ней проехаться. Сел за руль, а мне предложил место рядом с водительским. Я обречено залез в «Москвич».
С места машина прыгнула, как испуганный австралийский кенгуру. С мольбой в глазах я посмотрел на Бориса Николаевича, но он уже страстно наслаждался собственной ездой. Через несколько минут тело мое почти одеревенело от напряжения, в сознании промелькнули все способы экстренного торможения и поселились тревожные сомнения: а получал ли когда-нибудь Ельцин права на вождение машины? В ГАИ, как положено. Ведь как-то он попросил меня восстановить якобы утерянные права. Но я отшутился:
– Борис Николаевич! Ваши права – на вашем лице.
Теперь мне было не до шуток. Шеф же не замечал ни моей нервозности, ни других машин и гордо рассказывал, как в годы своей юной зрелости водил грузовик, а потом с семьей на «Победе» гонял отдыхать на юг. Я кивал, но на очередном повороте замечал, что Борис Николаевич опять перепутал педали.
Кстати, история с утерянными правами поразительно схожа с волейбольным сюжетом. ЕБН уверенно поведал мне, что в молодости был мастером спорта СССР, выступал несколько сезонов в высшей лиге за «Уралмаш». А на вопрос о значке мастера и удостоверении как-то невнятно пояснил, что, дескать, затерялись они где-то при переезде из Свердловска в Москву. Судьба же потом свела меня с ветеранами этой волейбольной команды. Никто из них не помнил, чтобы Ельцин играл в высшей лиге. Мои сомнения по поводу возможности игры за команду мастеров без трех пальцев на руке, ведь верхний прием судили строго, постепенно развеялись.
