Александр Чудинов - Французская революция: история и мифы
Добавим также, что не только Людовик XIV, но и никто другой из французских королей эпохи Старого порядка не мог предъявить подобных претензий, поскольку неотъемлемым элементом доктрины французского абсолютизма было признание государем "совершенно конкретных ограничений его власти традиционными правами и привилегиями корпораций, то есть разнообразных формальных групп подданных"[276].
Многочисленные и разнообразные ограничения власти французского короля не только признавались в теории, но и существовали на практике. Более того, на деле их оказывалось даже больше чем перечислялось в вышеупомянутых трактатах. Рассмотрим некоторые из них.
Правовые ограничения, налагаемые на короля фундаментальными законами, носили вполне реальный характер. Так, в соответствии с "салическим" порядком наследования, французская корона передавалась по мужской линии в соответствии с принципом первородства: от отца к рожденному в браке сыну, при отсутствии у короля сыновей — к следующему по старшинству из его братьев, при отсутствии таковых — к первому из принцев крови. Сколь бы напряженными и даже враждебными ни были отношения между монархом и дофином, король не мог лишить наследника права на корону. В царствование Людовика XIII, например, Гастон Орлеанский участвовал едва ли не во всех затевавшихся тогда государственных заговорах против политики его царственного брата и даже эмигрировал из-за несогласия с нею, однако при этом по-прежнему был дофином. Королю ничего не оставалось, как терпеть его происки и надеяться на рождение сына, после чего коварный брат автоматически терял право на престол.
Если попытки нарушить подобный порядок наследования иногда всё же имели место, то их полный крах лишний раз подтверждает действенность и прочность данного правового института. Так, в 1593 г., когда члены Католической лиги, не желая видеть королем протестанта Генриха IV, попытались возвести на французский престол испанскую инфанту Клэр-Изабель-Евгению, родную племянницу покойного Генриха III, Парижский парламент этому решительно воспротивился, издав особое постановление, где подчеркивалось: "салический" порядок наследования является фундаментальным законом и не подлежит изменению.
Еще более показателен пример Людовика XIV. Потеряв на протяжении короткого периода времени большинство прямых преемников — сына и двух внуков, он июльским эдиктом 1714 г. включил в число возможных наследников короны своих побочных сыновей — герцога Мэнского и графа Тулузского, а 23 мая 1715 г. приравнял их к принцам крови. То и другое было явным нарушением традиционного порядка престолонаследия. Кроме того, согласно завещанию монарха, оба новоиспеченных принца должны были войти в Регентский совет при малолетнем Людовике XV. Однако уже 2 сентября 1715 г., на другой день после смерти Людовика XIV, его завещание было фактически кассировано Парижским парламентом, который разрешил герцогу Филиппу Орлеанскому формировать Регентский совет по собственному усмотрению, не считаясь с волей покойного короля. Оба бастарда в Совет не попали, а два года спустя (2 июля 1717 г.) их официально лишили и права наследования. Таким образом, изменить фундаментальные законы королевства оказалось не по силам даже Людовику Великому, наиболее могущественному из французских монархов Старого порядка.
Французским королям не приходилось и мечтать о возможностях русских самодержцев, которые только в XVIII в. дважды меняли порядок престолонаследия. Причем на протяжении большей части столетия в России действовал принятый Петром I закон от 5 февраля 1722 г., согласно которому император назначал себе преемника по собственному усмотрению, и только в конце века Павел I установил порядок, схожий с "салическим".
Французским королям не приходилось равняться с русскими самодержцами и в том, что касалось распоряжения коронными владениями. Если в России раздача царями государственных земель в частную собственность приближенным являлась обычной практикой, то во Франции фундаментальный закон о неотчуждаемости королевского домена лишал государя такой возможности.
Помимо фундаментальных законов, значение которых для ограничения свободы действий монарха признавалось практически всеми теоретиками юриспруденции Старого порядка, де факто существовали и другие, менее заметные, но не менее эффективные правовые "ограничители" королевской воли, в частности кутюмное (обычное) право. Хотя теоретически король и считался единственным источником позитивного права, на деле он был лишь одним из таковых: фактически во Франции имел место ярко выраженный юридический плюрализм. Вот как описывал его французский историк и правовед XVI в. Этьен Паскье (1529–1615): "Существующее право во Франции покоится на четырех опорах: королевские ордонансы, разнообразные кутюмы провинций, общие постановления суверенных судов и некоторые моральные положения, которые утвердились у нас в результате давнего и продолжительного использования и которыми мы обязаны римлянам"[277]. Причем соотношение указанных правовых систем было далеко не симметричным. Подданным французского монарха гораздо чаще приходилось иметь дело с местными кутюмами, регулировавшими все то многообразие отношений, которые возникали между отдельными лицами в повседневной жизни по самым разным поводам, нежели с королевскими ордонансами общегосударственного значения.
Теоретически король как носитель высшей власти в стране обладал полномочиями и возможностью вносить, по своему усмотрению, необходимые ему изменения в обычное право. Однако на практике эта задача представлялась трудновыполнимой. Французское королевство складывалось на протяжении нескольких столетий путем присоединения разных земель, каждая из которых имела своё, исторически сложившееся обычное право и, как правило, сохраняла его, даже входя в состав единого государства. Соответственно в юридическом плане страна походила на пестрое лоскутное одеяло. Далеко не везде существовало писаное право, тем более оно мало где было систематизировано. Поэтому прежде чем приступить к унификации правовых норм, центральной власти предстояло их кодифицировать. Грандиозная работа по кодификации и унификации права началась ещё в XVI в., но до конца Старого порядка завершить её так и не удалось[278]. Хотя она была отнюдь не бесплодной и её материальным результатом стали многочисленные объемистые сборники кутюмов разных провинций, этот промежуточный результат наглядно демонстрировал, сколь далека ещё конечная цель — единое право для всей страны. Вот что писал об этом П.Н. Ардашев, крупнейший специалист в дореволюционной России по истории французского Старого порядка: «"Кутюмы", то есть гражданские кодексы обычного права — а в дореволюционной Франции насчитывалось до трехсот различных "кутюмов", — разнились не только между различными областями, но иногда между двумя соседними городами или селениями одной и той же области: мало того, различные кварталы одного и того же города или селения не всегда жили под одним и тем же юридическим режимом»[279]. Любопытно, что ещё в конце 80-х годов XVIII в. видный правовед Ж.Э.М. Порталис (в будущем один из создателей Кодекса Наполеона) считал несбыточной мечту о том, что Франция когда-нибудь обретет единое для всей страны законодательство[280].
При такой неоднородности правового поля нельзя было рассчитывать и на единообразное применение по всей территории государства издаваемых королем законов. "Известно, — писал в 1783 г. один из бретонских администраторов, — до какой степени корпоративные учреждения привержены ко всему, что называется обычаем: в тысяче случаев обычай заступает место закона и часто бывает даже сильнее последнего"[281]. Принимаемые центральной властью решения, как правило, исполнялись на местах лишь в той степени, в какой они не противоречили локальному обычаю, а то и вовсе могли саботироваться. Приводя весьма красноречивые примеры того, как это происходило на практике, П.Н. Ардашев замечает: "Между законодательною нормой и конкретной действительностью, между текстом регламента и административной практикой при старом порядке лежит целая пропасть"[282]. Кутюмы играли роль своего рода амортизационной "подушки", ослаблявшей и даже гасившей импульсы, идущие от центра государства к периферии, и тем самым выступали эффективным правовым "ограничителем" королевской власти.
Так же де факто во Франции существовали и вполне реальные институциональные ограничения власти государя. Хотя в теории король был единственным носителем суверенитета, а все остальные государственные органы обладали лишь теми полномочиями, которыми их наделил монарх, на практике некоторые из государственных институтов имели настолько высокую степень автономии, что могли в определенных случаях препятствовать проведению в жизнь решений короля.
