От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Никонов Вячеслав

В роли третьего, скорее, подыгрывающего, выступал Бевин. Он все больше раздражал Молотова и его окружение. Помощник наркома Ерофеев отмечал, что Бевин «был человеком грубым и в этом смысле разительно отличался от своего предшественника, красивого и элегантного Энтони Идена, дипломата высокого класса».

Молотов рассказывал: «Иден, конечно, мне больше нравился. С Иденом можно было ладить. А с Бевином – это такой, что невозможно. Этот Бевин был у нас на вечере в Лондоне. Ну, наша публика любит угощать. Мои ребята его напоили. Изощрились так, что когда я пошел его провожать, вышел из дома, а он был с женой, такая солидная старушка, она села первой в автомобиль, он за ней тянется, и вот когда он стал залезать туда, из него все вышло в подол своей супруги. Ну что это за человек, какой же это дипломат, если не может за собой последить? Его напаивали, ему нравилось, а русские любят напоить».

Францию представлял Бидо, Китай – Ван Шицзэ, но не они заказывали музыку.

«Охарактеризованный британским наблюдателем как „выдающийся в своем мастерстве переговорной процедуры, упрямый и неуступчивый до самой крайней степени“, он доминировал на Лондонской конференции и предрешил ее исход… Он использовал привычку Бирнса говорить без подготовки, заставляя его уточнять и объяснять, надеясь на ошибки, и на буйный темперамент Бевина, стараясь его спровоцировать», – замечал биограф Молотова Дэрек Уотсон.

Сессия начала работу с процедурного вопроса об участии всех участников, включая Китай и Францию, в обсуждении всех мирных договоров. Молотов согласился, (поскольку речь шла только об обсуждении, а не о принятии решений), о чем потом сильно пожалеет. Строго говоря, такой порядок противоречил договоренности в Потсдаме о том, что по каждому из мирных договоров «Совет будет состоять из членов, представляющих те государства, которые подписали Условия Капитуляции, продиктованные тому вражескому государству, которого касается данная задача».

Конфликты не заставили себя ждать. Первый касался Италии и ее колоний.

Сталин инструктировал: «По вопросу о Триполитании следует нажать также на ту сторону дела, что американцы в Сан-Франциско обещали нам поддержать наши требования по получению подопечных территорий. Я имею в виду письмо Стеттиниуса. Этот аргумент нужно выставить выпукло.

Что касается того, что американцы боятся организации нашей военно-морской базы в Триполитании или в той части Ливии, которую мы получим, то надо им сказать, что мы согласны пойти в этом вопросе навстречу союзникам. Но нужно добиваться, чтобы наши военные корабли в ограниченном количестве имели возможность стоянки в триполитанских портах. Надо добиваться индивидуальной опеки с нашей стороны, т. к. именно такая опека имелась в виду в Сан-Франциско».

В той же телеграмме Сталин дал добро на расширение советско-британских культурных и спортивных связей: «Можешь ответить англичанам, что их пожелание относительно приезда наших футболистов, а также оперно-балетной группы не вызовет возражений».

Бирнс 14 сентября посетил Молотова, чтобы обсудить вопрос об итальянских колониях, а также напомнить, что в Атлантической Хартии, в Московской декларации и других заявлениях союзников речь шла о предоставлении народам возможности выбирать себе форму правительства. Бирнс полагал естественным передать эти колонии в ведение Совета по опеке ООН. И услышал в ответ:

– Советское правительство хотело бы испытать свои силы, осуществляя опеку под контролем Совета по опеке хотя бы над одной из бывших итальянских колоний.

– Как Советский Союз при своей огромной территории сможет управлять миллионным арабским населением?

– Советский Союз хочет показать, что он сможет лучше это сделать, чем итальянцы.

Молотов напомнил, что Стеттиниус в Сан-Франциско подтвердил право СССР на получение подопечной территории. На что Бирнс сказал:

– В Соединенных Штатах каждый гражданин имеет право стать президентом, но это не означает, что каждый гражданин станет президентом.

«Бирнс, – докладывал Молотов в Кремль, – прикинулся, что он не знаком с перепиской Громыко-Стеттиниус… Бирнс вертелся и отговаривался всякими общими фразами. При первом подходящем случае я снова насяду на него и на других».

На пленарном заседании Молотов предложил формулу индивидуальной, а не коллективной опеки над итальянскими колониями и говорил о таком большом преимуществе Советского Союза, как «опыт в установлении дружеских отношений между разными национальностями».

Он вспоминал: «На одном из заседаний совещания министров иностранных дел я заявил о том, что в Ливии возникло национально-освободительное движение. Но оно пока еще слабенькое, мы хотим поддержать его и построить там свою военную базу. Бевин подскочил, кричит:

– Это шок, шок! Шок, шок! Никогда вас там не было.

Бевину стало плохо. Ему даже укол делали».

А вот воспоминания Громыко: «Советский Союз твердо отстаивал предложение о предоставлении независимости этим колониям. Западные союзные державы выступали против. В сложившейся обстановке советская делегация высказалась конкретно за то, чтобы СССР передали ответственность за опеку от имени Объединенных Наций над одной из этих территорий – Триполитанией, исторически являвшейся областью Ливии.

Цель предложения состояла в том, чтобы по возможности скорее обеспечить предоставление ей независимости. Последовательные усилия Советского Союза в достижении этой цели во многом способствовали тому, что Ливия смогла затем обрести суверенитет.

Указанное предложение встретило яростное сопротивление со стороны как Лондона, так и Вашингтона. Особенно усердствовал английский министр Бевин. Он защищал откровенно колониалистские притязания в отношении бывших итальянских колоний. Упорству лейбористского лидера мог бы позавидовать любой из консерваторов, занимавших до него это министерское кресло».

Впрочем, к тому времени в Вашингтоне и Лондоне уже твердо решили не допустить советского присутствия в Средиземном море, и ни «уступки» Сталина, ни «наседания» Молотова роли не сыграли.

Вопрос об атомной энергии не стоял на официальной повестке дня, но Молотов сам поднял его во время приема на третий день конференции. Когда Бирнс подошел к нему и спросил, когда тот намерен прекратить процедурные дискуссии и обратиться к делу, Молотов поинтересовался:

– Нет ли у господина Бирнса атомной бомбы в кармане?

– Вы не знаете южан, – ответил Бирнс, – мы носим в карманах пистолеты. Но если Вы не прекратите свои увертки и не дадите нам заняться делом, я намерен вынуть атомную бомбу из кармана, и тогда Вы получите.

Молотов рассмеялся. И вскоре предложил тост:

– Выпьем за атомную бомбу! У нас она есть.

У кого – у нас, нарком не уточнял.

В германском вопросе наибольшую активность проявляла Франция, надеясь максимально ослабить Германию и присоединить к себе ее территории. Но Де Голля ждало разочарование: «Невозможность прийти хоть к какому-то решению особенно ярко проявилась при обсуждении германской проблемы. Франция оказалась единственной страной, которая смогла предложить конкретное решение. Накануне открытия Лондонской конференции я публично изложил нашу точку зрения на условия заключения мира с Германией в интервью, данном парижскому корреспонденту газеты „Таймс“ Джеральду Норману. Уточнили мы свои позиции и на самой Лондонской конференции – в специальном меморандуме и в выступлении Бидо. Конференция не отвергла с ходу французскую программу. Предложение заменить рейх федерацией германских государств показалось ей разумным. Никакого возражения не встретила идея создания франко-саарского экономического союза. Проект о преобразовании Пфальца, Гессена и Рейнской провинции в самостоятельные государства с их интеграцией в западную экономическую и стратегическую систему также не показался неприемлемым. Наши партнеры сразу одобрили предложение о международном статусе Рура. Но когда Молотов заявил, что Россия также должна быть участницей этого международного проекта и что ее солдаты должны находиться в Дюссельдорфе наряду с частями союзников, Бирнс, а за ним и Бевин схватились за голову. На этом обсуждение предложенного нами решения закончилось. Других решений, кстати, никто не предложил».