Виктор Бердинских - Тайны русской души. Дневник гимназистки
Глава 7
1916 год
6 января(Петроград.) Уже 23 года минуло, а еще – не человек…
Пятница, 29 январяВ среду (27 января) была у Зои Крыловой. Она совсем меня не ожидала, встретила таким возгласом удивления, что мне чуточку смешно стало. Обещала поговорить с латинистом (репетитором) и передать ему о моих странностях… Потом как-то само собой вышло, что я пела (начинаю носок прочищать) и стихи свои ей рассказала – пассаж!
Спрашивает:
– Чем вас Аня (Корепанова) привлекла?
– У меня, – говорю, – такое настроение было… душа наизнанку… и это такая гадость… А Аня может говорить обо всем – и так неглубоко…
– Развлекала?
– Да, отвлекала внимание от душевного состояния…
А разговор этот имел своим началом фразу – мою:
– Мне Аня нынче что-то…
– Да, это верно, – сказала Зоя, – я поняла, хотя вы и не договорили…
И тут же сообщила:
– Вы помните, в прошлом году со мной жила курсистка? Она теперь вышла замуж, но мы переписываемся. И вот она мне писала еще осенью: «Помнишь, у тебя была как-то курсистка, такая высокая, зовут ее, кажется, Нина? Вы с ней такую гармонию составляете вместе. Вам это, вероятно, незаметно, когда вы вместе, а со стороны очень видно»…
Не знаю, так ли это? Если гармонию определить как соединение контрастов, то, пожалуй, будет не совсем верно, так как у нас очень много общего, если же – как соединение подобных натур, то тоже не совсем верно, так как оттенки натур у нас различные…
Суббота, 6 февраляРезультат моего посещения Зоиного обиталища сказался сегодня уже ощутительно. В четыре часа я уже занималась в первый раз с латинистом. Только это не тот, о котором говорила Зоя (Крылова) и с которым я познакомилась у нее в среду 3-го (февраля). У того оказалось много уроков, и он откомандировал мне своего товарища – Николая Алексеевича Иорданского. И я осталась очень довольна, что он не сам со мной занимается. Он поляк – этот Иосиф Мартынович Ланскоронский – с внешним лоском и легкой насмешкой. Во всей его манере держаться, говорить мне почудилось что-то неискреннее. И как меняется у него вид, когда посмотришь на него – в то время как он сидит и когда стоит… Во-первых, я смотрю на него снизу вверх (хотя он и не дотянул до Юрия (Хорошавина)) – в этом последнем случае, и столько польского высокомерия спрятано между его бровями!..
А этот его товарищ – пониже ростом, с тупым носиком и зелеными глазами, совсем бритый, и бровей у него так же почти не видно, как у Зины (сестры). Мягкий и с таким принципом занятий: лучше он сам лишний раз повторит, чтобы не задерживаться и чтобы (ученику) лучше усвоить…
Это для меня – большая находка. Я его совершенно не боюсь, как не боюсь ему наврать при ответе. Стало быть, буду отвечать: неверно – поправит, мне с ним этого не совестно. Только при таких условиях ведь у меня и может что-нибудь выйти…
Он, по всей вероятности, умный и, должно быть, много читал и знает то, что читал. Он успел уже мне сообщить, между прочим, что императрица Елизавета Петровна172 прекрасно знала латинский язык – наряду с другими – и писала на нем такие отрывки, что хоть самому Цезарю впору.
Да, кстати, вспомнилось: на вчерашнем (5 февраля) семинарии Пиксанова в реферате мне очень понравилась приведенная фраза, если не ошибаюсь, Анненкова173, который говорит Тургеневу: «…Занять всё то место, которое по росту приходится…» Очень уж хорошо выражено…
7 февраля, воскресеньеБыла у Юдиных. Со вторника (2 февраля) до воскресенья – срок не малый. Лена (Юдина) и то такой фразой встретила:
– Знаю, почему не была, знаю – по-латыни начала заниматься, влюбилась в своего учителя, смотрит на него и всех забыла…
Миша (Юдин) говорит:
– Забывать начали наш адрес…
Я пришла уже за обедом. У них сидела Маня Прозорова – был урок. Потом они все ушли: Алексей Николаевич (Юдин) – в школу, Миша – в лазарет… (сегодня дежурит ночь, но между перевязками и дежурством приходил домой), Лена – к Архиповой, так как у нее (Лены) 18-го (февраля) – концерт.
Екатерина Александровна (Юдина) ее (Лену) провожала, а Сонечка (Юдина) пошла к Мане (Прозоровой).
Маня усиленно звала меня к себе, но… безуспешно. Миша (Юдин) говорит Мане – в пояснение, почему я не иду:
– Да она любит в щель забиваться…
И по этому поводу длинный разговор вышел.
Он (Миша) находит, что я себя не уважаю, как и Соня, потому у нас болезненно развито самолюбие и потому каждая ошибка доходит до сердца. Мы считаем себя почему-то хуже других, и потому у нас такой забитый вид и мы худо чувствуем себя в обществе, боимся высказать свои мысли, так как боимся сделать ошибку, «сказать неверно».
– Ведь не боги горшки обжигали, – говорит Миша.
– Не боги.
– Ну, так чего же – и вы обожжете не хуже других, да и обожгли уже.
– Да где? Я своих горшков не вижу.
– Да вот: французский сдали – вот один горшок, психология – другой…
– А от третьего горшка она всячески старается спрятаться, – вставляет Екатерина Александровна (она присутствовала при сем разговоре).
– От какого? – спрашиваю.
– От реферата…
– А вы читайте его, заявите, что хочу читать – и только! – настаивает Миша. – Не считайте себя хуже других. Ведь вот – гимназию кончили, имеете право на существование – как всякий человек, даже уже потому, что вы – человек. И нечего в щель залезать (вот любимая Мишина поговорка – относительно меня и Сони). Уважайте себя и увидите, что удобнее и легче жить станет. Всякий, кто себя уважает, не боится сознаться в своей ошибке, и это я считаю самым важным, потому что сознанная ошибка – это уже наполовину исправленная ошибка. Подумайте-ка над этим!..
Легко сказать – «уважайте себя». А как уважать, если…
Ну, нечего разглагольствоваться. Пора спать. Завтра рано вставать надо…
10 февраля, средаКогда я это время думала о своей совести, мне приходило на ум такое сравнение: она не чищена так же давно, как и мои сапоги, принимая, конечно в соображение, что совесть чистится раз в год, а ботинки – раз в две недели. Но сапоги сегодня вычищены, так что больше сравнивать уже нельзя…
18 (февраля), четвергЗа эти дни произошел маленький инцидент.
В воскресенье (14 февраля) Лена (Юдина) много пела. Это – вечером, а утром надоела мне с Ватей (Траубенбергом). Вспомнила мою «влюбленность». И к одному романсу приплела его имя, почему романс, в сущности красивый по музыке, стал мне не симпатичен…
Миша (Юдин) этого не понял – и вышла маленькая история. Уходя, я попросила Лену дать мне до понедельника «Вечерний звон»174 и «…Чудное мгновенье»175. Она пошла завернуть (ноты), что-то поговорила с Мишей, завязала (сверток) и дала мне.
По дороге я что-то хотела их (ноты) посмотреть, но мне (неловко) было развязывать (сверток). Приезжаю (домой) – с предвкушением удовольствия: ведь целый вечер петь можно – Ули не будет дома! И вдруг… – «Гроб»176 и «Как сладко с тобою мне быть»177 – связанное с именем Вати… Занавес опускается.
На следующий день (15 февраля) Сонечка (Юдина), здороваясь, передает мне письмо и сверток.
– То-то… – говорю.
В письме – благородное самообвинение и обещание «больше не делать».
– Она (Лена Юдина), – говорит Сонечка, – как ты ушла, расстроилась, чуть совсем уж не ревела, мигала очень сильно и пикала, что ты рассердишься. А больше всего виноват Миша. «Я, – говорит, – хочу, чтобы ей (Нине) этот романс понравился, он – красивый, а если бы среди других – так она не обратила (бы) внимания, а то я хочу, чтобы она почувствовала всю прелесть…»
– Скажи ему, Сонечка, что до слез почувствовала…
– Ему уж от мамы попало вчера…
Ну, я, конечно, написала Лене письмо – и всё такое… И целый вечер наслаждалась и вознаграждала себя за разочарование. И выучила этот «лазурный» романс – в доказательство того, что я не сержусь…
А во вторник (16 февраля) меня ждал сюрприз. Прихожу на курсы, Соня (Юдина) мне дает еще ноты. Удивлена.
– А ты посмотри! – говорит Сонечка.
Смотрю – и… «Жаворонок» Глинки178– мне от «коварного и недогадливого Миши с искренним раскаянием – после каверзы с романсами»… Ах уж, Мишенька!.. Был бы тут – расцеловала бы, вероятно, в обе щеки, а так – пообещала уши надрать…
Сегодня опять из-за него слезу пустила – уж очень он меня ловко ловит на том, что я, по его словам, «в щель забиваюсь». На сегодня это было так. В разговоре я сказала такую фразу:
