Виктор Бердинских - Тайны русской души. Дневник гимназистки
– Если б вы были выше, я бы вас выучил – учитель должен всему учить.
– Я вас больше за учителя не признаю.
– Вот как?! Ну-у, выражу порицанье вашим вятским студентам…
– За что?
– Да за то, что они – не на высоте своего положения.
– Да хоть бы и на высоте были, так мне-то бы неоткуда было научиться.
– Почему?
– Да я же вам говорила, что нынче раз выползла неудачно и постараюсь больше не выползать.
– Совсем?
– Да лучше, если – совсем.
– Печалюсь – за нашу половину, за ваших кавалеров…
– Господи, помилуй! Это почему?
– Что они теряют вас.
– Вот они от этого ничего не теряют, скорее – выигрывают.
– Как так?
– Да так, потому что скучнее меня никого нет.
– Или вы напрашиваетесь на комплимент…
– Да, я забыла – вы думаете, что женщина всегда говорит противоположное, что думает… Тогда я действительно не должна была этого говорить – сглупила немножко…
– Нет, бывает, что и женщина говорит правду.
– Признаете?
– Признаю. А относительно того, что вы сказали, позвольте судить мне. Со стороны виднее. Я заметил, что вы можете всё время говорить и вас слушают – стало быть, находят интересным…
– Когда это вы заметили и из чего?
– Ну, это уж я знаю.
– Да я-то себя тоже достаточно знаю, чтобы судить.
– Ну, познать самого себя – это самое трудное, признавали все с давних пор…
Затем – какая-то каша, так как народу много: и то я бегу вперед, то Сергей Яковлевич обгоняет меня. Дальше я спрашиваю:
– Вы мне скажете правду?
– Почему такое длинное предисловье?
– Потому, что вы можете уклониться от ответа. Так вот: вам Аня что-нибудь говорила обо мне?
– Говорила, а что?
– Только то, что она – по своей восторженности маленькой и доброте, наверное, сказала много лишнего хорошего и ничего дурного, так что вы не верьте ее преувеличениям – в хорошую сторону. Это так – маленькое предупреждение…
– Так знаете – она мне ничего не говорила…
– После этого я вам не могу больше верить.
– И наконец, у меня же есть глаза, и некоторый опыт, и уменье узнавать людей.
– Да я совсем не заподозрила вас в неимении глаз, а сказала потому, что Аня успела обо мне наговорить чего-то Клавдии: подозреваю, что слишком хорошего, – и та смотрит теперь на меня…
– С восхищением?
– Ну – глупости! А… как на какую-то значащую единицу…
Потом немножко говорили о Юдиных, о поощрении художеств, о водке, о воздержанности и чувстве меры, о легких, и, в конце концов, он дал блестящее доказательство моего положения – «скучнее меня никого нет»: приглашаю его к себе (ибо он теперь для меня – не учитель, и надо же завести хоть одного знакомого – жаль, что это не «доктор»!) – в субботу, а он и говорит:
– Можно мне не одному прийти, чтобы мне не скучно было?
– Аню прихвáтите? Вот – ладно.
Улыбается:
– Нет, студента приведу.
– Ой, нет!
– Не надо?.. Да ведь такого же смирного, как я…
Я верчу головой.
– Не надо? Ну, ладно…
И укорю же я его этой подчеркнутой фразой, если он придет!..
Пятница, 6 ноябряПосле этой истории мне не хотелось записывать своих впечатлений от (концерта струнного) квартета в Малом зале Консерватории. Хотя я была там в тот же день, то есть 1 ноября. Три квартета: Бородина158, С. И. Танеева159и Чайковского – исполняли В. Г. Вальтер160, Э. П. Фельдт161, А. Ф. Юнг162и Е. В. Вольф-Израэль (виолончелист)…163В первом квартете из четырех частей мне особенно понравилась третья… Почему-то вспоминалась темная летняя ночь. Тишина и прохлада. Темные силуэты деревьев сада – на темном же фоне неба. И власть этой тихой, спокойной и свежей ночи над душой. Казалось, что день всё еще хочет напомнить о себе яркими бликами потухающей зари на западе, но ночь стирает эти блики и глубокой тенью одевает дали. На реке зажигаются рыбачьи огни и бакены, в небе – звезды. Вот хорошо!.. И рассказать не умею, как хорошо…
Второй квартет… Вторая часть в нем особенно хороша. Широкие, полные аккорды. Целый согласный хор поет… или, вернее, это звучит орган (кстати, орган видела в этот вечер в первый раз, а почему-то вообразила, что орган?!.) в темноватом храме, и звуки уходят в вышину – под купол. И почему-то думается: почему у меня такое жестокое сердце и грешные чувства?.. Ведь есть же что-то, что выше и чище обычной жизни!.. В третьем квартете мне понравились три последние части: вторая, третья и четвертая. Третья – всех больше. Тут я ничего не представляла себе ясно, но в нем мне чудилась жизнь и борьба, слезы и радость, скорбь и протест – и какой-то неумолимый голос… Но рассказать кому-нибудь всё это – даже так, как я здесь написала, – я не сумею…
Что я делала всю эту неделю? Ничего особенного. Ходила на курсы, как обычно, во вторник (3 ноября) – у Котляревского – видела Марусю, потом ходила ее провожать…
Пришла домой – и узнала, что у меня были две дамы и сказали, что если я хочу их видеть, так шла бы по указанному адресу… Я, конечно, пошла. Это была Юлия Аполлоновна. Посидели, поговорили минут десять…
Юрия (Хорошавина) берут на войну… Эк их там прорва какая, немцев!.. И у нас еще сидят (военнопленные) – в Вятке…164
А что бы ему (Юрию) в санитары пойти?.. Теперь – на курсы, как Миша (Юдин), а там, глядишь, работал бы где-нибудь на (санитарном) пункте…
И это пишу я?!. А не я ли всё время говорила себе: «Если Юрия возьмут…» – то есть я говорила не «возьмут», а «если он пойдет добровольцем, то я только его перекрещу и поцелую»…
А теперь?.. Фу, конфуз какой!..
Несколько раз (и много раз), когда мне приходится бывать на (занятии при) Сиповском без Сони (Юдиной), я садилась – без всякой умышленности – с девочкой, очень мило и скромно одетой – с тем шиком (это не особенно верно определяющее слово, но другого я не могу найти) простоты, который мне очень нравится. Раньше она ходила в синем, теперь – в сером платье. У нее оригинальный и, я бы сказала, довольно красивый профиль и красивые темные глаза. Она в большинстве случаев сидит одна, разговаривает очень редко и очень мало с кем, но совсем не относится к разряду робких. Читает французские книжки. Я полагаю, что она здешняя…
Мы несколько раз разглядывали друг друга. Мне она нравится. Такая спокойная и всегда очень серьезная. До сегодня я не видела, чтоб она улыбалась…
А сегодня я, отбывав в бане и из-за этого пропустив своего любимого Пиксанова – с его лекциями и семинарием, пришла в просеминарий к Сиповскому и села снова на одну скамейку с ней, но уже не случайно, так как была бы, пожалуй, не прочь сесть и поближе, а уже – в силу привычки и симпатий. И вдруг – вот удивление! Она подвинулась поближе ко мне – и заговорила. И даже улыбалась, а глазки у нее – очень красивые!..
После просеминария поговорили очень мило о Пиксанове и завтрашних лекциях о Толстом165 – и в заключение распрощались, пожав друг другу руки…
P. S. Семинарий у Пиксанова был очень интересный сегодня! Зоя от реферата в восторге и очень жалеет, что меня не было…
Понедельник, 9 ноябряВ пятницу (6 ноября) вечером на курсах был вечер в память Толстого. В субботу (7 ноября) – три лекции в актовом зале. Мы с Сонечкой (Юдиной) сидели на хорах и всё хорошо видели и слышали.
А вечером я все-таки ждала Сергея Яковлевича, хоть и была уверена, что он не придет: так и вышло… Разозлился, должно быть, здóрово…
Ну а вчера была в «Музыкальной Драме» – на «Аиде». Вот – красота! В постановке, конечно… А музыка – не египетская…
Великолепно поставлено! Если описывать, так у меня ни слов, ни сочетаний их не найдется…
А еще: вчера Миша (Юдин) был именинник (я сегодня ему с Соней клюквы послала)…
А еще… Я вчера посылку получила – и наслаждаюсь котлетками, пирожками и «тянулками»…
Ну а теперь – будем писать. Надо, надо заняться – пока Ули (соквартирантки) нет дома…
Четверг, 12(ноября) Вчера (11 ноября) получила письмо от Лиды (Лазаренко) – очень откровенное для нее письмо. «Он» убит… Но кто это – «он» – и о каком «счастье, достигшем апогея» в первый день нашего с ней знакомства и «рухнувшем через год» и как будто через два года «снова загоревшемся», а теперь так «безжалостно погубленном немецкой пулей» (идет речь) – я не знаю…
И одно ли это счастье и горе или два разных – тоже не знаю…
Только теперь мне ясно, что это – совсем-совсем не то, что я предполагала. Я думала тогда, что мать… Но в первом-то несчастье, я и теперь убеждена, виновна мать. Это убеждение может быть уничтожено только откровенным признаньем Лиды, но таковое, кажется, невозможно…
