Гельмут Гюнтер - Горячие моторы. Воспоминания ефрейтора-мотоциклиста. 1940–1941
По пути в батальон я встретил несколько грузовиков пехотного моторизованного полка «Великая Германия». Они действовали на участке у нашего левого фланга. Приятно было ощущать рядом поддержку такой части! Они на самом деле были элитной частью, и в этом мы убедились еще в Югославии.
Следуя указателям, я свернул с дороги и снова оказался на уже знакомой дороге, тянувшейся через поле ржи. Ко времени моего прибытия мои товарищи уже закончили окапываться. Ганс отрыл окопчик и для меня. Впрочем, земля здесь и так была изрыта свежими воронками от русских снарядов – иваны не сидели сложа руки, пока меня не было. Постепенно я убеждался, что все это – лишь прелюдия к главному, чему предстояло свершиться здесь.
В последующие дни нам пришлось позабыть об отдыхе. Русские не давали нам житья танковыми и пехотными атаками, обстрелами, бомбардировками. Проблемы Лойсля были связаны как раз с артобстрелами – они мешали ему готовить еду. Только он разложит костер, чтобы отварить несколько картофелин или сварганить супчик, русские тут как тут – огонь из всех калибров! Тогда Лойсль изобрел новый способ приготовления картошки – он ее пек над костром, насадив на кончик штыка. И не обращал ни малейшего внимания на рвавшиеся в считаных метрах снаряды, все ему было нипочем, если дело касалось жратвы.
– Лойсль, дурачина ты эдакий, немедленно в окоп! – кричали ему.
– Только когда картошка будет готова! И ни секундой раньше!
Едва он договорил, как буквально рядом с ним прогремел взрыв. Лойсль, взлетев на несколько метров в воздух, рухнул головой вниз прямиком в собственный окоп – только сапоги торчали наружу.
Я похолодел. Неужели?..
Но нет – ноги в сапогах зашевелились, потом исчезли в окопе, а еще пару секунд спустя из окопа показался и сам наш повар-любитель. Чертыхаясь, он отряхивал прилипшую к обмундированию грязь, а потом в припадке злости он пнул свой любимый котелок, укрепленный на вбитом в землю железном пруте над костром. Потом, чуть опомнившись, стал собирать рассыпавшиеся по земле картофелины. Мы тоже опомнились от испуга, и всех нас охватил приступ истерического хохота. Смеялся даже унтерштурмфюрер Хильгер, мысленно похоронивший одного из своих бойцов. Нет, этот Лойсль бы ходячей шуткой, лучше не скажешь! Но потом, когда русские подтянули на этот участок свежие дивизии, нам было уже не до смеха. Тогда мы все поняли, что времена «молниеносных» наступлений миновали. Русские предпринимали по нескольку атак ежедневно, упорно продвигаясь вперед.
Однажды одна из атак русских застала меня в расположении 2-й роты. Я, правда, успел нырнуть в ближайший окопчик, где уже засел один из стрелков. Быстро схватив свою винтовку, я вступил в бой. А что мне еще оставалось? Мы своими глазами видели, как несколько советских офицеров, судя по всему, комиссаров с пистолетами в руках, гнали своих солдат в атаку. Бог ты мой – сколько же их здесь? Тьма! После пятой по счету атаки наступило нечто вроде затишья перед очередной бурей. Это позволило мне вскочить на мотоцикл и вернуться на командный пункт. В тот же день явились наши пикирующие бомбардировщики и нанесли удар по позициям русских. После этого на участке батальона стало намного спокойнее, но ненадолго – противник вскоре подтянул новые силы.
Однажды утром – это было в двадцатых числах июля 1941 года – я должен был отправляться выполнять очередной приказ. Сначала мне предстояло заехать в расположение 1-й роты. Я решил воспользоваться возможностью и встретиться с Вилли, несколькими днями ранее переведенным в 1-ю роту. По пути я повстречал одного унтершарфюрера, добиравшегося до командного пункта, и тот рассказал мне, что на рассвете русские предприняли атаку. Отделение Форстера, где служил Вилли Швенк, погибло все. То есть они сражались (в буквальном смысле) до последнего солдата. И у их окопов были навалены груды тел атаковавших красноармейцев. Ни один солдат противника так и не сумел прорваться. Этот унтершарфюрер, друживший с командиром погибшего отделения, до сих пор не пришел в себя. И разговор со мной только разбередил раны – он, быстро попрощавшись, отправился по своим делам.
Какое-то время я пребывал в ступоре – стоял, окаменев, возле мотоцикла, не в силах сесть и поехать. Нет, не могло быть такого! Не могло! Наш жизнерадостный Вилли, у которого всегда и для всех была припасена очередная шутка, который, случалось, и не вписывался в нашу весьма разношерстную роту, настоящий товарищ, и вот теперь он… погиб? Собравшись с силами, я решил все-таки съездить на место его гибели. Солдаты 1-й роты уже убрали тела погибших. Вилли лежал под брезентом бок о бок с другим мотоциклистом-посыльным – Олдебёрхесом родом из Северной Силезии. Олдебёрхес часто заезжал в нашу роту.
Мне вспомнился Кирхдорф, когда Вилли упросил меня поменяться с ним отпуском. И я тогда ведь пару секунд все же колебался. Это и понятно – какому солдату не хочется побывать дома, если есть такая возможность? Вилли никогда этого не забывал и очень много мне помогал. Я ценил его как товарища, как солдата. И теперь он мертв! У меня все в душе перевернулось. Безмолвно отдав дань памяти, я сел на мотоцикл и уехал оттуда.
Вилли был вторым из нашей компании друзей после Хубера, обретшего вечный приют где-то между Минском и Березиной. Ельня потребовала много жертв. Роты скукоживались до размеров взводов и даже отделений. Участь, постигшая отделение Форстера, потрясла нас.
Теперь всем до единого было ясно, что Россия – очень крепкий орешек, который с ходу не разгрызешь. Там, в Ельне, нам суждено было расстаться с последними юношескими иллюзиями. В тот день весь батальон погрузился в молчание. Не хотелось говорить. Ни о чем. Так подействовала на нас гибель взвода Форстера.
Позже был издан приказ по корпусу[6]:
«Штаб командования 46-го моторизованного корпуса
10 августа 1941 года
ДНЕВНОЙ ПРИКАЗ ПО КОРПУСУ
После интенсивных оборонительных боев северо-восточнее Ельни отделение Фостера 1-й роты мотоциклетного батальона (дивизии СС «Дас Райх»), которому была поставлена задача осуществлять фланговую оборону роты, было обнаружена в следующем состоянии:
– командир отделения унтершарфюрер СС Форстер… убит пулей в голову;
– № 1 пулеметного расчета роттенфюрер СС Клайбер с прижатым к плечу пулеметом с полным магазином патронов – убит пулей в голову;
№ 2 пулеметного расчета штурманн СС Бушнер и
№ 3 пулеметного расчета штурманн СС Шима – оба убиты в своем окопе с винтовками на боевом взводе в руках;
– мотоциклист-посыльный штурманн СС Олдебёрхес – убит у своего мотоцикла.
– мотоциклист-посыльный штурманн СС Швенк – убит в своем окопе.
Пытавшиеся прорвать здесь оборону солдаты противника погибли все до единого, их тела расположились полукругом у фронта обороны отделения Форстера.
Бойцы Форстера продемонстрировали всем, какой должна быть оборона.
Склоняем головы перед их героизмом.
Я ходатайствовал о внесении фамилий перечисленных бойцов в «Почетный список бойцов германской армии».
Командующий корпусом
(подпись)
генерал танковых войск фон Фитингоф-Шель».
Низкий грудной голос Лэйл Андерсон звучал в наушниках: «…wie einst Lili Marlene».
– Ребята, – обратился я к своим товарищам-связи-стам. – Вы пока живы!
И буквально тут же прогремели два разрыва снарядов. Я инстинктивно пригнулся и, поскольку был в наушниках, их проводом потянул за собой и радиоприемник. Тут же сорвав их с головы, я бросился к своему окопу. И тут второй залп – русские явно засекли КП батальона. Я вжался в землю, словно предчувствуя очередной взрыв. И тот не заставил себя долго ждать – в нескольких метров грохнуло так, что у меня зазвенело в ушах. Подняв голову, я заметил разбросанные части радиоприемника, а там, где я только что слушал Лэйл Андерсон, зияющий кратер воронки. Уложило всех, кроме радиста, который, завернувшись в одеяло, спал у своей передвижной радиостанции. Исчез куда-то и роттенфюрер Рихтер, дежуривший у радиоприемника, – он, кстати, и одолжил мне наушники. Видимо, «Лили Марлен» стала последней в жизни песней, которую он слушал. Русский снаряд разорвал его на кусочки, разбросанные вокруг, – хоронить было нечего!
Вернер – новичок среди нас, мотоциклистов-посыльных, – усадил в коляску раненого и повез его на перевязочный пункт. Бахмайер, чтобы хоть как-то прийти в себя после только что пережитого кошмара, сделал изрядный глоток водки из фляги. Он часто стал прикладываться в последние дни. Водка у него никогда не кончалась, откуда он ее доставал, одному Богу известно. Нам, во всяком случае, не докладывал. Отерев губы, он рявкнул:
– Проклятый бардак!
Пьяным он не казался. Во всяком случае, пьяным в стельку его еще никто не видел, но что-то изменилось в этом человеке с тех пор, как мы оказались здесь, в России. Может, предчувствовал, что отсюда ему уже живым не выбраться? Бахмайер всегда был человеком закрытым, ограничивавшимся рамками чисто служебного общения с нами. Но угрюмым его никак нельзя было назвать, тем более грубияном. Он даже делился с нами присланным в посылках из дома съестным, мы, правда, тоже в долгу не оставались. И в боевом охранении Бахмайер стоял, как все остальные смертные. Видимо, просто не все люди на этом свете могут просто так, запросто раскрыть душу другим…
