Януш Пшимановский - Студзянки
Вопреки уставам
Небо на западе еще розовело, а в землянке уже было темно. Когда начальник штаба принес оперативные донесения, поступившие из дивизии, и карту с нанесенной обстановкой, командир корпуса Глазунов попросил завесить окно и зажечь свет. Он остался один. Только лисенок, свернувшись в клубок и прикрыв мордочку хвостом, спал на нарах. Разостланная на столе помятая, исчерченная карта говорила о трудном дне.
За двадцать девять лет военной службы Василий Глазунов пережил много трудных дней, однако знойный день 9 августа 1944 года на магнушевском плацдарме, без сомнения, относился к числу самых трудных.
Из данных разведки генерал знал, что перед ним исключительно сильный противник. Немцы сосредоточили на каждом километре прорыва не менее ста стволов. Позиции 35-й гвардейской стрелковой дивизии в течение дня непрерывно бомбила вражеская авиация. Танков противник применял тоже много, однако все говорило о том, что командир дивизии «Герман Геринг» бросил в бой не более половины своих сил (сегодня нам известно, что всего лишь 30 процентов, так как ему была еще подчинена боевая группа! частей генерал-лейтенанта Кельнера). Нетрудно было догадаться, что он бросит в бой свежие силы в направлении Выгоды и Пшидвожице. Предыдущие сутки, заполненные боем в темноте, показали, что противник не станет ждать рассвета.
Глазунов одним взглядом оценил свои резервы: 1087-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк частично уже втянут в бои; 1-й и 3-й батальоны 100-го полка — в Студзянках; 137-й полк и 1-й батальон 140-го полка растянуты на рубеже от Ленкавицы через Выгоду вплоть до Клоды. Кроме того, 2-й батальон 140-го полка — под Виндугой. На находящийся за Вислой 3-й батальон этого же полка практически нельзя рассчитывать.
Солдаты в частях были что надо. Ни одного из них генерал не сменял бы на двух гренадеров, но солдат становилось все меньше и меньше. Последние сутки стоили двум дивизиям первого эшелона 500 убитых и раненых. Он не имеет права терять эту землю. Надо сделать все, чтобы удержать ее. Особенно здесь, на левобережном плацдарме, откуда можно нанести удар на Радом, Лодзь и Варшаву. Каждый метр этой земли стоит тысячи человеческих жизней.
Неизвестный ему командир гитлеровской дивизии имени Геринга ударил быстро. Если бы он опоздал на сутки, Глазунов мог бы тогда силами польской танковой бригады нанести контрудар.
Неожиданно генерал улыбнулся: он убедился в том, что противник нанес удар слишком поздно. Он должен был атаковать главными силами еще утром. И, как танкист, воюет этот фашистский командир слишком осторожно. Вместо того чтобы оттеснять фронтальной лобовой атакой 35-ю дивизию из Мариамполя и Грабноволи, он мог, не тратя трех часов, направить всю мощь танков через проделанный прорыв в лесу на Выгоду. Очевидно, он попытается это сделать сейчас. Необходимо любой ценой сильнее укрепить на ночь просеки в лесу Остшень.
Генерал отодвинул брезентовую штору и сказал начальнику штаба:
— Найдите генерала Межицана и соедините меня с ним.
— Он только что приехал.
— Пригласите его.
Межицан вошел. В левой руке прятал трубку. Голубоватый дымок тянулся по рукаву мундир, цеплялся за серебро генеральских петлиц.
— Садитесь. Как идет переправа?
— Пока четырнадцать машин. Было бы больше, но авиация мешает.
— Где они?
— Штаб 1-го полка, четыре машины, рота бронебойщиков и автоматчиков в лесу, в полкилометре восточнее Старой Дембоволи.
— Остальные?
— Десять танков 1-й роты идут на Выгоду.
— Кто дал приказ? — Глазунов спрашивал строго, но глаза у него улыбались, потому что то, к чему он стремился, было уже выполнено. — У вас по частям всю бригаду растащат. — Он делал вид, что сердится. — Кто приказал?
— Кто же мог приказать? — Межицан гладил по лбу сонного лисенка. — Я. Обстановка такая…
— Использование танков мелкими подразделениями противоречит уставу. После войны прилежные слушатели военных академий будут критиковать вас за это. На чистеньких, не забрызганных грязью картах всеми цветами покажут, что так действовать нельзя. Что вы на это скажете?
Межицан ответил коротко и ясно. Глазунов спросил, как это звучало бы по-польски, потому что всегда надо что-то узнавать.
Лесная засада
Когда выезжали из Пшевуза-Тарновского, солнце стояло уже высоко над горизонтом. Машины выходили из садов, сворачивали па юг, шли вдоль дамбы, левым бортом в тени приближающейся ночи, а правым — в красных отблесках уходящего дня. Розовели на башнях белые орлы, орлы древних Пястов с широко распростертыми крыльями.
Через километр колонна свернула от Вислы в сторону и через луга грунтовой дорогой вышла на Магнушев. На холме горел городок после последней бомбардировки. Рыжим отблеском сверкали при въезде озерки, в которых чернели остовы разбитых автомобилей, брошенные орудия.
За городом выехали на широкий тракт и увеличили скорость. Они мчались с поднятыми вверх стволами. На броне первой машины, держась за поручни, стоял капитан из 142-го полка, приданный танкистам в качестве проводника. Тут же при нем были подпоручник Юзеф Кот и хорунжий Полько Линчевский — заместители по политической и технической части. В открытом люке, свесив ноги, в расстегнутом комбинезоне, без головного убора сидел командир роты разноглазый капитан родом из горного Алтая Виктор Тюфяков, которого все шутливо называли Цыганом, потому что он был черным, кудрявым и хитрым.
Над машинами, высунувшись по пояс из люка, на фоне темно-бурого неба вырисовывались силуэты командиров в черных шлемах. По следу гусениц танка Тюфякова шли машины хорунжего Мариана Гаевского из Варшавы, хорунжего Антония Мечковского из Люблина, хорунжего Владислава Уфналя из Свентокшиского Островца, сержанта Юзефа Наймовича из Троцкого повята, хорунжего Марека Вайсенберга из Тарнува, хорунжего Зайнитдинова Меликуза — узбека из ферганского Коканда, хорунжего Павла Резника из Подолья, хорунжих Яна Бабули и Антония Лежуха из Перемышля.
За лесом Бурачиска по влажным лугам они выехали на дорогу. У рвов росли вербы — низкие, раскидистые, как деревенские ведьмы. Автоматчики из взвода старшего сержанта Гайды, которые ехали по четыре-пять человек на броне, прижимались к стали, прятались за башни, чтобы ветки не задели глаз.
Впереди, километрах в двух, несколько правее, раздался орудийный залп, прямо над колонной просвистел снаряд. На нескольких танках командиры сразу же развернули орудия, готовясь дать ответ, но их уже укрыли ольховник и сосновый лесок. Они проскочили небольшой мост над мелиорационным рвом, миновали несколько разрушенных изб Выгоды, остановились на песчаной дороге, заросшей сухой травой и невысокими сосенками, макушки которых едва доходили до половины башни.
Командиров машин вызвали в голову колонны для получения приказа. Экипажи жевали хлеб с сухой колбасой: кроме яблок из сада над Вислой, они с утра ничего не ели.
Старший сержант Гайда времени не терял — его автоматчики на дне воронки развели огонь: хотели сварить макароны. Но в это время из леса выехала запряженная низкими мохнатыми лошадьми походная кухня. Из-под жестяного колпака ее печи вился дымок.
— Что у вас в котле? — спросил Гайда.
— А ты кто? — Повар соскочил с козел и, увидев в сумерках незнакомую форму, потянулся за винтовкой.
— Спокойно, отец. Мы танкисты из польской танковой бригады. Что везете?
— Кашу с мясом. — Русский успокоился. — Ищу своих, не могу найти.
— Мы тоже свои. Накормите, а мы вам чего-нибудь крепкого дадим…
— Зачем же?… Если — свои, я и без крепкого могу накормить.
Созвали всех. Быстро наполнили котелки. Но не успели поднести ложки ко рту, как послышались странные звуки, будто кто-то ладонью выбивал из бутылок пробки. Раздался свист — в тот же момент шлепнулись две тяжелые мины. Одна — прямо в макароны, которые приказал варить Гайда, а другая чуть подальше.
— Негодяи, все макароны разнесло.
От головы колонны бежали командиры танков, каждый с проводником от советской пехоты. Сжатый воздух шипел в стартерах. Ворчали двигатели.
Упали еще две мины, уже ближе, обдав всех смрадом и дерном.
— Вперед!
Колонна двинулась, и, когда батареи немецких шестиствольных минометов дали залп из всех стволов, последние машины Резника и Бабули уже выходили из-под огня.
Последние лучи солнца погасли на небе. Лес погрузился во тьму. Ориентировались только по раскаленным выхлопным трубам идущих впереди машин и по светящейся между кронами деревьев голубой полосе. Четырежды сворачивали то в одну, то в другую сторону.
Потом две машины впереди пошли вправо на просеку, а остальные поехали прямо, а через 300 метров два передних танка снова изменили направление. Так разъехалась вся рота. Потеряна видимая связь, а командир запретил пользоваться радиостанцией: только через каждые полчаса можно было включаться на пять минут для подслушивания.
