Пантелеймон Кулиш - История воссоединения Руси. Том 1
Таким образом начало казачеству дали украинские города, поставленные в необходимость усвоить себе наезднические обычаи для отражения татар. Города эти заселялись выходцами из сравнительно безопасных мест, в которые, во времена так-называемого татарского лихолетья, спасались жители днепровских равнин. Главную массу новых поселенцев украинских, естественно, составляли люди русские. Но к ним, по сказаниям современников, примешивались и польские выходцы. Религиозность, столь тесно связанная в XVI-м веке, с патриотизмом, внушала знатным шляхтичам подвиги самоотвержения. По словам современного киевского бискупа Верещинского, многие из них переселялись в Украину с целью защищать християнство от неверных, во славу Божию и в честь рыцарского имени, которое они носили; других привлекало сюда желание отмстить татарам за гибель или плен своих родственников; некоторые оставляли Польшу с "досады на новые обычаи, которые соседи перенимали от испорченных немцев". (Это значит — "испорченных" реформациею.) Вместе с ними (продолжает Верещинский) появились в Украине промотавшиеся богачи и те, которые, родившись в панских домах, отрекались от шляхетства ради насущного хлеба, которые были принуждены наниматься у мещан и поселян в чернорабочие [40], а не то — промышлять разбоем и воровством. Рядом с роскошью, внутри польского края была тогда такая нищета, что многие гербованные шдяхтичи просили милостыни, а иные даже умирали с голоду. Все это стремилось в Украину по различным побуждениям и, без сомнения, много содействовало первоначальному образованию казачества, в котором религиозная задача спасать християн из рук неверных соединялась по самой необходимости с жаждою добычи.
В состав казачества входили еще так-называемые своевольные люди, которых накопилось множество во всех провинциях Польского государства, и в особенности на Волыни. Это были убогие шляхтичи, поступавшие на службу к более богатым и бежавшие от них из чувства оскорбленной гордости, мести или страха кары. Судебные акты и частные письма конца XVI и начала XVII века (эпохи колонизации отрозненной Руси по образцу внутренних провинций государства) свидетельствуют, что почти все владельцы крупных имений в пограничных воеводствах делали один на другого неприятельские наезды. Мелкая война между панами чаще всего кипела на границах смежных воеводств, как это показывают и многочисленные комиссии, которые назначались на сеймах для разграничения обывателей воеводств: Русского, Бельзского, Подольского, Волынского и Киевского. Слово граничиться значило в то время воевать. Без войны, ни одно, можно сказать, панское имение, в земле Киевской, на Волыни, на Подолье и в Червонной Руси не вошло в свои окончательно-определенные границы; а для войны панам необходимы были люди, готовые сражаться против кого угодно. Потребность эта создала в пограничных воеводствах многочисленный класс так-называемых панских слуг из неоседлой шляхты, которые были не что иное, как домашняя орда, перекочевывавшая из одного панского двора в другой. Одни из них служили в высших дворских должностях: были управителями имений, дворецкими, заведовали охотою, лошадьми и т.п.; другие употреблялись только для конвоя, для посылов и для войны; но вообще — это был класс людей безнравственных. Уцелело много жалоб на их обманы и хищничество. С другой стороны, власть пана относительно слуги-шляхтича была, по закону и обычаю, так велика, что простиралась до телесного наказания; а некоторые паны, пользуясь польским или — что всё равно — княжеским правом (jus polonicum, jus ducale), даже казнили смертью служивших у них шляхтичей, как об этом рассказывает в своих мемуарах известный Альбрехт Радзивилл. Не удивительно, что шляхтич, принуждённый к службе у богатого своего собрата бедностью, и руководствуясь только чувством страха, пользовался первым удобным случаем ограбить своего пана и бежать от него в казацкое общество, в котором не считались породою и не доискивались прежней жизни. Королевский секретарь при Стефане Батории, Гейденштейн, рассказывает, что, когда после московской войны, коронное войско, было распущено, значительная часть его, состоявшая из людей, непривычных к труду и обыкших жить добычею в неприятельской земле, пошла в казаки и увеличила их силу. Известно, что польскому войску почти никогда не доплачивалось жалованье; что жолнеры обыкновенно вознаграждали себя грабежом королевских, панских и духовных имений, и что правительство объявляло их за это банитами. Такие-то люди из-под королевского знамени переходили под бунчук запорожского гетмана. Им труден был возврат в прежнее состояние; они всецело отдавались казацкой жизни и вносили в неё всё, что могло в ней привиться. Поэтому-то, и именно по одному этому, деятельность запорожского войска имела уже и в начале характер некоторой враждебности относительно правительства. Сословной и национальной вражды не было вовсе в первобытном казачестве, так как не существовало ни вещественных, ни нравственных интересов, которые впоследствии разделили казаков и дворянство на два враждебные лагеря. Казаки, как мы видим, действовали заодно с королевскими пограничными старостами — сперва явно, а потом, с переменою государственной политики относительно Турции, тайно. Запорожье было убежищем не одной черни, искавшей там насущного хлеба, но и людей знатных, имевших в виду нравственные, фамильные или политические цели. На различие вероисповеданий не обращалось внимания, так точно, как и на различие сословий. Ценились только боевое мужество и способность выдерживать походные труды.
Кроме общего казакам искания добычи, у них было общее стремление — противодействовать туркам, как врагам християнства, — стремление, усиленное самими обстоятельствами. Со времени подчинения татар турецкому султану, их набеги на отрозненную Русь усилились. Этому, как уже сказано, способствовало, во-первых, то, что торговля невольниками увеличилась по мере развития в домашнем быту турок азиятской роскоши, а во-вторых то, что турки, поселившиеся по Дунаю и под Очаковым, помогали татарам людьми и лошадьми в их набегах. Но была ещё одна причина, именно: что султан, считая татарские улусы «оттоманскою землёю», грозил полякам войною за нападение на эти улусы. Сигизмунд-Август не нашел другого средства удерживать татар от набегов, как платя им ежегодную дань в 50.000 червонцев. Стефан Баторий увеличил эту дань 20-ю тысячами талеров, и старался направлять татарские силы на Московское государство. Казакам ни до чего этого не было дела. Они помнили свои личные обиды; у них перед глазами турки и татары уводили в плен их соплеменников; со всех сторон до них доходили слухи о страданиях християн от неверных. Не ограничиваясь залеганьем на татар у переправ через реки и нападениями на их улусы, казаки воевали принадлежавшие туркам низовые города и предпринимали походы в Молдавию, где находили тех же турок. Не только татары, находившеся в распоряжении турецкого султана, но и волохи, повиновавшиеся туркам, были, в глазах казаков, неприятелями, которых руйнувати и плиндрувати считали они своим рыцарским долгом.
В 1577 году поднял их против посаженного турками на Молдавское господарство Петра проживавший между ними брат покойного господаря Ивони. Он отличался необычайною силою, так что ломал подковы, и за это казаки, по своему обычаю, прозвали его Подковою. О покушении Подковы овладеть господарским престолом в летописи Бильского рассказано с подробностями, которые показывают, что автор повторил слова очевидцев события. Это тем вероятнее, что его дядя, Ян Орышевский, долго был у казаков гетманом, много рассказывал ему о Запорожье и, конечно, возвратясь к оседлой жизни шляхтича, не прерывал с казаками приятельских сношений [41].
Волохи (говорит Бильский), узнав, что Иван Подкова находится между запорожскими казаками, просили его, через своих тайных посланцов, поспешить на родину и занять после своего брата господарский престол, как законное родовое наследство. При этом они жаловались на притеснения со стороны своего господаря, Петра, и окружавших его турок. Подкова благодарил их за расположенность, но ни на что не мог решиться, по недостатку средств. Тогда они прислали ему два письма со множеством печатей знатнейших бояр. Одно письмо было адресовано к князю Константину Острожскому, киевскому воеводе, а другое — к барскому старосте. Бояре умоляли дать Подкове средства пройти только до Днестра, а там они встретят его в назначенный день с войском. С этими письмами приехал Подкова незаметным образом в Бар и вручил их старосте. Староста, в тайной беседе, сказал ему, что рад бы был помочь казацкому походу, да боится раздражить короля, который строго наказал не нарушать заключенного с турецким султаном мирного договора. Он советовал Подкове даже уехать куда-нибудь из Бара, чтобы слух о нем не дошел в Молдавию и не наделал там тревоги. Подкова удалился в более уединенное место, как в это самое время в Бар возвратился со степей один из пограничных панов, Станислав Копицкий. Узнав о Подкове, он поспешил с ним увидеться, поздравил его с счастливою новостью и предложил свои услуги. Копицкий состоял в дружеских отношениях с казаками, с которыми лет двадцать имел разного рода дела; он отправился к ним и роздал между ними какие имел за свою службу деньги. В этом помог ему также и Волошин Чапа, который женился и жил в Брацлавщине. Стараниями их обоих, собралось 330 отборных казаков, над которыми гетманом был Шах. Они вместе с Подковою вторглись в Молдавию; но, сведав, что господарь Петр идет против них с большими силами и множеством пушек, отложили поход до более удобного времени, а теперь набрали только съестных припасов и вернулись во-свояси.
