Виктор Петелин - История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
«Скорбный и сумный» Даниил Галицкий смотрит на встречный поток русских беженцев, спасавшихся от венгерского нашествия. С почтением склонил голову перед старой русинкой-беженкой, помнившей ещё великого Романа. «Ласково» встретил боярина Кирилла, доложившего ему о переговорах с Ростиславом и Фильнием, пошёл вдоль ратного стана проверить стражу и распорядок. Слушая девическую песню, доносившуюся из беженского лагеря, вспомнил князь свою любимую супругу Анну, родившую ему четверых сыновей и дочку Дубравку, вспомнил, «как благословляла и вооружала его, и плакала, и молчала», и «боль стиснула ему, князю, сердце». Подошёл к осаждённому Прославу, перевёл свои войска на другую сторону Сана, ударил на поляков и Ростислав, обратившись к своему войску со словами: «Земляне мои!.. Галичане, волынцы, щит Земли Русской, станем крепко! Кто медлит на бой – страшливу душу имат! Воину же – или победить, или пасть! А кому не умирать?» (Там же. С. 25).
Мужественно и толково руководит князь боем, посылая то Дворского, «зная разум его и храбрость», то, «внимая гулу и стону битвы», Даниил безошибочным слухом и чутьём полководца узнал тот миг, когда заколебались весы сражения, «ринул ещё один полк», то сам помчался на левый фланг, услышав от нарочного просьбу о подмоге, остановил отступавших, подбодрил их словами:
«– Воины, – крикнул он голосом, преодолевшим гром и рёв битвы. – Братья! Пошто смущаетеся?! Война без падших не бывает! Знали: на мужей ратных и сильных идём, а не против жён слабых! Ежели воин убит на рати, то какое в том чудо? Иные и в постели умирают, без слав! А я – с вами!
И откликнулись воины:
– Ты – наш князь! Ты – наш Роман!
Сызнова ринулись на врагов. А князь помчался вдоль войска – от края до края, и всюду, где проносился он, посвечивая золотым шлемом, долго стоял неумолкаемый радостный клич…» (Там же. С. 32).
То во главе отборного, «бурями всех сражений от малейшей мякины провеянного», полка бросился в гущу самой битвы, дорубился до королевской хоругви, вокруг которой заклубилась невиданная до сей; поры сеча…». Даниил же дорвался до королевской хоругви, «привстал в стременах и яростно разодрал на полы тяжёлое шелковое полотнище – вплоть по золотой короны Стефана» (Там же. С. 34).
А во время праздничного пира, устроенного по случаю этой великой победы, «дружина и наихрабрейшие ополченцы» объяснялись в любви и преданности своему князю: «…И ведь что он есть за человек! И рука-то у него смеётся, и нога смеётся! И всему народу радостен!..» И как только князь сказал, что пить ему больше не велено, возмутились воины: кто же смеет не велеть князю. «Даниил же, затаивая улыбку, отвечал:
– Князю, други мои, подобает по заповеди святых отец пити. А отцы святые узаконили православным по три чаши токмо и не боле того!»
Но радость победы длилась недолго: татарский гонец привёз грамоту от Батыя, на которой было всего лишь два слова после длиннейшего титула «Дай Галич!».
На чрезвычайном совете, выслушав всех своих близких, Даниил Галицкий понял, что неоткуда ждать ему помощи против силы татарской, крепости не завершены, разрушенные Батыевой ратью города и сёла не восстановились, венгры не смирились со своим поражением, ждут случая, чтобы снова напасть, союзники польские и литовские ненадёжны, думают только о своих выгодах, «непосильно в открытом бою» противостоять Батыю, «неисчислимым многолюдством своим и лошадью» он может задавить, а потому, решил князь, он поедет в стан Батыя сам.
По дороге к Батыю о многом передумал Даниил Галицкий, вспоминая давнюю и недавнюю историю своей родины. Широко используя несобственно-прямую речь, А. Югов воссоздаёт картины прошлого как нечто близкое и пережитое самим князем.
Повержена гордость доблестного воина и государя.
Горько было ехать на поклон к хану, но ради возрождения Руси князь Даниил Галицкий должен был сделать вид, что он покорился.
Князь Даниил получил превосходное образование, учил латынь и греческий, с детских лет познал польский и немецкий, изучал историю русскую, византийскую и западных стран, читал священноотческие книги, упоминает в разговоре с Андреем-дворским Маврикия-стратига и Прокопия, историю антов, предков наших…
Интересная деталь: в Орде князь Галицкий приводит в порядок свои ногти с помощью «ножничного отрока» Феди, то же самое и Александр Невский. Б.Д. Греков, рецензент, консультант и друг А.К. Югова, засомневался в этом. Но вскоре эта подробность подтвердилась: А.В. Арциховский во время новгородских раскопок нашёл златокостяной набор для маникюра в пластах XII—XIII веков (Югов А. Знанье и виденье. С. 197).
С той же исторической достоверностью и психологической точностью реконструировано пребывание Даниила Галицкого в ставке Батыя; встреча с Батыем, их разговоры, полные достоинства и мужества, сдержанности в словах и неторопливости в движениях; приём у великой хатуни Батыя Баракчи; возвращение в родные места; мучительное известие о смерти любимой жены; державные заботы великого князя Галицкого, укрепившего свой авторитет в Европе после успешного возвращения от самого Батыя не опальным вассалом и данником, а союзником тому, кто повелевает царями, королями и герцогами. Прежде враждебный венгерский король согласился выдать свою дочь за сына Даниила Галицкого Льва, дружба двух европейских властителей была выгодной для Русской державы. Немцы задумали захватить северные области Венгрии, князь Галицкий согласился копить полки и помочь свату, если понадобится, а пока решено было отколоть Тевтонский орден от императора Фридриха.
Пригласил великого магистра с приближёнными, устроил великий смотр своих войск, охоту на зубров, а потом великую попойку: «…Не бокалами пили – из шлемов!»
Автор описывает бурную деятельность князя этого периода: тот укрепляет города, приглашает со всех сторон переселенцев, предоставляя им земли и освобождая от податей и налогов; в это время участились и предложения от папы римского соединить католическое вероучение с православным, ради этого были готовы предложить свой союз и лично князю королевскую корону.
И с первых страниц второй книги дилогии «Александр Невский» главный герой предстает живым человеком, думающим, чувствующим, пластически осязаемым. Ему до всего есть дело. Он с дружиной спешит на свадьбу младшего брата Андрея, великого князя Владимирского, с дочерью Даниила.
Так наметились в книге два пути борьбы с татарами – Андрей за открытый бой, Александр за постепенное накопление русских, за сотрудничество с татарами, пока Русь не окрепнет.
Большое значение в композиции романа имеют эпизоды, в которых даётся описание свадьбы Андрея и Дубравки. И эта свадьба не только связывает обе книги в дилогию, где на первом месте оказывается то Даниил Галицкий, то Александр Невский. Подробно, со множеством запоминающихся деталей, воссоздает автор древний свадебный обряд. Со всей симпатией и любовью к русской истории описывает автор великолепные храмы и дворцы стольного Владимира, на фоне этого непередаваемого величия и происходит знаменательное событие.
Видно, после такого описания свадьбы, после такого откровенного восхищения русской архитектурой, после такого любовного изображения белоголовых мальчишек, воробьиной стайкой облепивших стены собора и с восторгом наблюдавших за свадьбой, после такой восторженной славицы всему русскому немецкий ученый Казак с раздражением констатировал в своём «Лексиконе»: Югов – «очень консервативно настроенный писатель», в исторических романах он подчёркивает «приоритет всего исконно русского. Его романы отличаются искусственностью в построении действия, тяжеловесным, неестественным стилем» (Казак В. Лексикон русской литературы XX века. С. 487).
Все эти утверждения бездоказательны и голословны, пропитаны ядом неприятия идейно-художественной концепции А.К. Югова, его откровенно патриотической позиции, явственно раскрывшейся в романе «Ратоборцы».
А.К. Югов показывает Александра за княжеской работой, он читает кожаные свитки, даёт необходимые указания дьякам и писцам. Берёт стопку размягчённой бересты и костяной палочкой с острым концом отдаёт распоряжения по хозяйству и различным делам государственным. То снова берёт пергамент и, разворачивая его, читает донесения местных правителей.
Осторожен князь: узнал же Батый о браке князя Андрея и Дубравки и в этом усмотрел коварство Невского. Батый предлагал выдать за Андрея любую монгольскую принцессу из рода, к которому принадлежал и сам Батый, уверяя, что принцессу не будут бранить за переход в христианство, великий Чингисхан завещал чтить одинаково все веры, не отдавая преимущества ни одной из них, ведь сын его Сартак принял христианство.
А.К. Югов стремится в своём произведении дать картины со всей полнотой: то митрополит всея Руси Кирилл, то хан Батый, сложный и противоречивый характер которого надолго привлекает внимание, то неторопливо ведут разговоры, рассказывают сказки дружинники Александра Невского, то простой крестьянин Мирон Фёдорович – и все действующие лица так или иначе оценивают личность и деятельность Александра Невского, ставя высоко его доблесть, мужество, его качества князя и правителя, его распорядительность, справедливость и широту души, его заботливость, внимание к нуждам простого народа. В минуты бессонницы Александр Невский размышляет о судьбе Чингисхана. Как этот дикарь, в самом начале своего пути способный лишь разрушать и убивать, мог создать великую державу? Тем он и велик, что в пленном Ели-Чуцае, китайском сановнике и последователе Конфуция, разглядел умного державостроителя и законоведа, оказавшегося к тому же честным и бескорыстным, с чистой совестью и бесстрашным, как Сократ, мудрым соправителем великого хана. Александр Невский беседовал с Ели-Чуцаем в то время, когда целый год жил вместе с Андреем в ставке хана Менгу, и был покорён его знаниями и мудростью. С доктором Абрагамом Александр Невский беседует о том, что татарское нашествие разорило льноводство, которым жило и славилось земледелие на Руси. О том же беседует и с крестьянином Мироном Фёдоровичем, преподавшим ему уроки хорошего хозяйствования. Князь и сам берёт в руки лопату, но вскоре набиваем себе мозоль: рука привыкла к мечу, а не к ло пате. Внимательно наблюдает князь, как старый Мирон Фёдорович хлестал верёвочными вожжами по спине своего старшего сына, русобородого богатыря, женатого и имевшего двоих ребятишек, виноватого в том, что, признаётся Мирон Фёдорович князю, «от жены от своей да на сторону стал посматривать». Старику стыдно в этом признаваться, такое дело немыслимо в крестьянском семействе: «Он у меня как всё равно верея у ворот!.. На нем всё держится!..» Эти бесчинства старшего сына грозно и наглядно были осуждены, мораль русского человека восстановлена, мораль, прежде всего идущая от православия.
