История Первой мировой войны - Оськин Максим Викторович
С другой стороны, Запад достиг обеих целей войны: и Германия и Россия выбыли из ряда великих держав. Более того: Германия была закреплена на уровне второстепенной страны Парижским мирным договором, а в отношении объятой пламенем Гражданской войны России союзники поспешили приступить к широкомасштабной интервенции. Обе великие державы были исключены из равноправных международных отношений, лишившись статуса независимых игроков не только на мировой, но даже и европейской геополитической «шахматной доске». При этом, нимало не стесняясь, англо-французы, а также американцы и японцы в своих секретных консультациях «делили» своего вчерашнего союзника на зоны влияния, подлежавшие оккупации и колониальной практике территориальной эксплуатации: тем самым Россия ставилась даже ниже побежденных стран Четверного блока. Об этом факте не следует забывать.
Мировая война российской монархии завершилась крушением монархического строя, преждевременным выходом из войны, сверхкровавой Смутой как итогом Великой русской революции 1917 года, установлением советской власти в России после кровопролитнейшей Гражданской войны. Наверное, не будет лишним сказать, что после октябрьского переворота, в течение более чем четырех лет, друг с другом боролись две революции. Если во Франции конца восемнадцатого века в смертельной схватке сошлись роялисты и республиканцы, то в России начала века двадцатого – с обеих сторон в Гражданской войне сражались республиканцы. Только одни из них боролись за буржуазную республику, а другие – за республику Советов.
История сделала очередной непредсказуемый виток. Монархическая идея так и не была поднята на щит ни одной сколько-нибудь значительной силой в России, хотя, бесспорно, подавляющая часть монархистов находилась в стане Белого движения. Как говорит исследователь, в годы Гражданской войны «в офицерской среде отмечались, прежде всего, монархические устремления, причем к монархическому течению примыкали лучшие представители кадрового офицерства, наиболее подготовленные для строевой работы» [575].
Так можно ли сказать, что русская монархия отжила свое? С одной стороны, по замечанию В. П. Булдакова, после Первой мировой войны наблюдается процесс системного кризиса европейских монархий, которые одна за другой, не выдержав испытания войной, заменялись республиканским строем. В. П. Булдаков, в частности, считает, что системный кризис Российской империи был «связан, как представляется, с недостаточной оперативностью и эффективностью управления империей, постоянно запаздывающей реакцией властей на развитие событий в стране. Мало того, засилье бюрократии, коррупция, казнокрадство автоматически превращали власть в России из предмета привычного восхищения и добровольного подчинения в объект поношения, насмешек и самых невероятных слухов».
С другой стороны, это верно лишь в отношении тех монархических стран, что являлись великими державами и потерпели военное поражение в 1914-1918 годах. Военный разгром стал определяющим фактором в крахе великодержавных монархических режимов: Э. Хобсбаум точно подметил, что «из побежденных стран ни одна не избежала революции» [576]. И все великие державы, потерпевшие поражение, являлись монархиями – Германия, Австро-Венгрия, Россия.
Действительно, можно спорить, потерпела ли поражение русская монархия, будучи сброшена революцией раньше времени, или разгром целиком лежит на совести революционной власти. Представляется, что, так или иначе, была война и была революция. В конечном счете Германия также не потерпела окончательного поражения, выбыв из войны, в качестве первопричины, вследствие истощения страны, капитуляции союзников и разворачивавшейся в Германии революции.
Военное поражение Российской империи стало логическим итогом того ведения войны, что продемонстрировали и император, и Временное правительство. Могло быть по-иному, не будь революции? Могло. Поэтому мы и не говорим, что поражение было закономерным, но лишь – логически и объективно вытекающим из практики ведения войны в 1914-1917 годах.
Те же русские эмигранты – участники войны считали, что Россия фактически потерпела поражение в Первой мировой войне, хотя, как писал Н. Головин, «без решительной победы ее врагов над Российской Армией на театре войны». Но то же можно сказать и в отношении Германии, а между тем поражение Германии в Первой мировой войне не подвергается сомнению. Обобщая исследовательский опыт эмигрантов, А. Савинкин считает, что «в Первой мировой войне Россия понесла сильнейшее внутреннее поражение (выделено мной. -Авт.). Война закончилась не победой, сопряженной с могуществом и народным одушевлением, а настоящей бедой-катастрофой: разложением армии и флота, двумя революциями, кровавой Гражданской войной, опустошительным социалистическим экспериментом, очередной серией бессмысленных и неподготовленных войн, утратой и растратой завещанного от предков богатейшего наследия, территорий, людских ресурсов. Цена за нежелание “довоевать” и неумение побеждать оказалась слишком высокой» [577].
В определяющем отношении преждевременный выход Российской империи из мировой борьбы был обусловлен позицией, занятой основной массой населения страны (85 %), – крестьянством, составлявшим львиную долю вооруженных сил и дававшем обороне рабочие руки в промышленности, а также и продовольствие. В чем же причина того, что русское крестьянство, в отличие от наций Европы, так и не восприняло Первую мировую войну как «свою», необходимо-насущную и требовавшуюся для улучшения жизни государства и народа?
В отношении субъективной психологии в современной историографии существует точка зрения о том, что Первая мировая война стала роковой для Российской империи вследствие своего «окраинного» характера, удаленности театра боевых действий от великорусских губерний. Русский крестьянин, не могший осознать целей войны, неожиданного союза с Западом и необходимости противоборства с Германией, не мог сознательно, как гражданин и патриот своего отечества, защищать Польшу и Литву, пусть даже и входивших в состав Российской империи [578].
Действительно, современная война, национальная война XX столетия, с одной стороны, потребовала вовлечение в тяжелейшее противостояние всех сил нации, а с другой – своей «затянутостью» и расплывчатостью целей вызвала крайнюю неустойчивость в поведении широких народных масс, и в первую голову солдатских масс. Ограниченность крестьянского кругозора рамками сельской общины, его вековая оторванность от внешнего мира и неинформированность в области государственной политики (в других странах большинство граждан читали ежедневные газеты) подразумевали тот факт, что враг должен обязательно напасть на родной очаг. И вот тогда-то агрессор получит решительный и жестокий отпор. Искать врага вдали от родного дома, в тысячах километров от своей деревни, на взгляд крестьян, было бессмысленно.
Поэтому хорошо дрались кадровики и молодые новобранцы, жаждавшие видеть жизнь. И поэтому плохими считались второочередные ополченские дивизии, особенно те из них, что возглавлялись невыдающимися командирами, а таких было большинство: к 1917 году из шести миллионов людей, прошедших к началу войны военную службу, в строю осталось немногим более миллиона; и из этих большая часть – мужчины за тридцать лет. Так что корень вопроса лежал не столько в военной подготовке солдата, сколько в его политическом обучении: «В России в силу запаздывания социальной трансформации общества в условиях модернизации, сохранения замкнутых в рамках локальных сообществ, сословно неполноправных крестьянских масс, буржуазная нация складывалась медленно, что определило более низкий, чем в развитых капиталистических странах, уровень национальной консолидации и национального самосознания народа» [579].
