Алексей Егоров - Юлий Цезарь. Политическая биография
В 52 г. беспорядки на выборах и убийство Клодия (как уверял Цицерон, происшедшее чисто случайно) вызвали процесс Милона, достаточно быстро превратившийся в процесс клодианской партии. Ни один из людей Милона наказан не был, а серия процессов о насилии привели к разгрому партии Клодия. Коррупционерами также оказались популяры и близкие к ним лица (Г. Меммий, Плавтий Гипсей и М. Эмилий Скавр). Наказали и трибунов-популяров, начавших процесс против Милона. Как показали процессы Клодия и изгнание из сената Салллюстия Криспа, даже нарушение супружеской верности стало преступлением, которое совершали исключительно противники режима. Наконец, в 52–49 гг. стареющие генералы Суллы и их более молодые единомышленники отказались от этой «либеральной» политики и решили повторить сулланский вариант. Теперь на их пути встал Цезарь.
В конце жизни Цезарь с грустной иронией заметил, что был бы первым республиканцем, если бы в Риме была республика. Латинское слово имело два значения — государство вообще с наличием необходимой системы управления и государство с коллегиальным управлением и соответствующими свободами. Цезарь имел в виду и то и другое, и в этой его фразе, возможно, и кроется смысл отношений Цезаря со «свободной республикой».
* * *С.Л. Утченко упрекает в телеологизме тех ученых, которые полагают, что цели и направленность деятельности Цезаря сложились уже во времена его молодости, когда он размышлял о «несовершенствах» современной ему республики и путях их исправления. Мы не побоимся впасть в еще больший «телеологизм», утверждая, что многое в его политической деятельности было предопределено еще задолго до того, как он смог реально оценивать окружающую обстановку и заниматься не только политической, но и вообще какой-либо деятельностью. Заметим, что упреки в телеологизме вообще достаточно рискованны, когда мы имеем дело с античной ментальностью.
Человек древности, по всей вероятности, был настроен не менее (если не более) «телеологично», чем современные ученые. Что же касается веры во всевозможные оракулы, пророчества, предзнаменования высокой роли или миссии и идеи некоей «космической предопределенности», то они были характерны для него гораздо больше, чем для людей нашего времени. Сама история интересующего нас периода показывает примеры этой мистической, подчас иррациональной веры в собственное избранничество и судьбу, ведущая человека по жизни, зачастую противореча формальной логике. Потерпев поражение и будучи изгнан из Рима, скрываясь от преследователей, которым обещали за его голову огромные деньги, Марий, тогда еще шестикратный консул, искренне верил в пророчество о том, что доживет до седьмого. Помпей считал, что внешне и внутренне сходен с Александром, а потому его ожидает сходная судьба. Лукулл атаковал Митридата, получив во сне знамение оракула (Plut. Luc, 12), умный и циничный Лентул Сура верил в пророчество о «трех Корнелиях, которым было суждено править Римом». Наконец, Сулла, вероятно, самый яркий пример такого рода, советовал своим читателям руководствоваться не здравым расчетом, а знаками и наитиями свыше (Plut. Sulla, 37). Перед отплытием в Италию в 83 г. Сулла был уверен в победе. Одной из причин этой уверенности были полученные им пророчества (Plut. Sulla, 26). Как знать, как бы изменилась история, получи Марий или Сулла иные предзнаменования. Как полагает Э. Роусон, Цезарь вполне мог считать себя человеком, наделенным особыми качествами{652}, а потомок Венеры и Энея не мог не рассчитывать на особую, отличную от других историческую миссию.
Впрочем, оставив «дела божественные», заметим, что гораздо более «земные» и «материальные» факторы определили его судьбу, быть может, в гораздо большей степени. Речь идет о таких обстоятельствах, как происхождение, воспитание, обстоятельства жизни, родственные связи и собственный социальный опыт. Представитель рода Юлиев Цезарей, одного из старейших патрицианских родов, возводящий свою генеалогию к богам и римским царям, был рожден профессиональным политиком и военным очень высокого ранга. Права выбора у него, в общем, не было. Римская аристократия более, чем любая другая, была ориентирована на государственную службу, и, в отличие от титулованного, богатого и образованного западноевропейского или русского аристократа, у римского нобиля практически не было возможности уйти из политики и заняться светской жизнью, управлением своими имениями или литературной деятельностью. Отсутствие в нескольких поколениях высокопоставленных политиков и сенаторов означало даже для знатного рода типа Корнелиев Сулл определенное «выпадание» из структуры нобилитета (Sall.Iug., 95).
Второе обстоятельство повлияло на его «выбор» не меньше, чем первое. Само рождение определило положение Цезаря как «наследного принца» марианской партии, а племянник Мария, зять Цинны и родственник нескольких Цезарей и, возможно, Аврелиев Котт, к тому же женатый на другой «наследной принцессе», дочери Цинны Корнелии, обязательно должен был стать одним из лидеров марианцев и популяров. Происхождение определило общий путь, семейные связи — его конкретную направленность.
Победа Суллы усилила эти связи. Марианская партия была фактически уничтожена, и еще до того, как Цезарь мог оценить порочность системы, эта последняя едва не уничтожила его самого. Сулланская система отняла у него молодость, поставив под угрозу жизнь и честь и, подобно Генриху IV Наваррскому после Варфоломеевской ночи, Цезарь должен был бороться с властью даже независимо от своей воли. Со смертью Суллы исчезла лишь самая острая опасность, с 80 по 49 год вся деятельность молодого, а затем уже и зрелого политика проходила в крайне враждебном окружении. Сулланская элита была сильным и беспощадным противником, готовым использовать любые методы, от открытых судебных процессов до закулисных интриг. Если Цицерон был для этой элиты лишь «чужаком», то Цезарь всегда оставался врагом, которого необходимо уничтожить. В 49 г., после длительной подготовки, стороны вступили в смертельную схватку.
Существовал и еще один фактор. Положение «наследного принца» марианской партии и племянника Мария не кончилось с победой Суллы. Разгромленные марианцы и популяры не могли оказать Цезарю ту помощь, на которую он рассчитывал, напротив, они ждали помощи от него, и потому Цезарь был востребован еще до того, как смог превратиться в реального лидера. Если господствующая сулланская элита видела в Цезаре смертельного врага, то остатки марианцев видели в нем потенциального и, возможно, даже реального руководителя. Мы категорически не согласны с мнением С.Л. Утченко и Н.В. Чекановой о «второстепенности» или «третьестепенности» роли Цезаря в 70-е — начале 60-х гг. Тот факт, что Эмилий Лепид, консуляр и тогдашний лидер оппозиции сделал персональное предложение молодому человеку, прошедшему лишь начальные стадии военной службы, говорит само за себя. «Наследный принц» может себя еще ничем не проявить, но он не может быть «третьестепенной» фигурой.
Наконец, не следует сбрасывать со счетов жизненный опыт Цезаря, который он приобрел в детстве и юности. Это были ужасы Союзнической и гражданской войн, переворотов и массовых репрессий, гибели родных и близких, которые он мог наблюдать из самой гущи событий. Будущие бескровные методы войны, политика милосердия, а, возможно, и «правовая революция» вполне могут иметь корни в этих событиях. Возможно, именно тогда он стал разочаровываться и в марианцах, что объясняет отличия его политики от традиционной политики популяров.
Другой комплекс проблем — это проблемы демократов и популяров, равно как и вопрос о месте Цезаря в этом движении. Многие исследователи отмечают разрозненность и слабость римской демократии, различия между понятиями «демократ» и «популяр» и невозможность отождествления с ними Цезаря. Вместе с тем, в этих выводах есть известная доля преувеличения.
Как полагает Хр. Мейер, автор, вероятно, самого полного исследования о популярах, слово popularis не было обозначением политической партии, но играло роль собирательного понятия для определенной категории политиков{653}. В данный момент для нас важно не то, что это обьединение было достаточно аморфным, а то, что оно применялось именно по отношению к определенным категориям людей. Хр. Мейер устанавливает список политиков, именуемых популярами{654}: это гракханцы, сторонники Сатурнина, трибуны 70–60-х гг., клодианцы и сторонники Цезаря{655}. Примечательно, что сюда не попадают многие политики, близкие к популярам (Ливии Друз, Сульпиций Руф), равно как и Сципион Эмилиан, Помпей и Цицерон, часто использующие их методы. В списке нет Мария, Цинны и Цезаря.
Несмотря на аморфность объединения, можно определить определенные контуры программы популяров, в основном выработанные еще во времена Гракхов: это аграрные и хлебные законы, направленные на экономическое поддержание плебса, защита суверенитета народного собрания, народного трибуната, нрав народа и отдельных плебеев, критика антидемократических преобразований оптиматов и протесты против произвола олигархов. Хотя римские популяры были менее радикальны, чем греческие, по большому счету, между ними нет непроходимой пропасти. Возможно, особенностью римского движения было то, что к нему в изобилии примыкали различного рода политики, не бывшие ни популярами, ни демократами, но использовавшие их методы, лозунги и программу. Таковыми были всевозможные демагоги, популисты, политики «центристского» толка, карьеристы всех мастей, которым также надо было проходить через выборы, и, наконец, военные вожди.
