Дмитрий Винтер - 1612. Все было не так!
Борис Годунов продолжал попытки бороться с причинами, порождавшими массовые «разбои»: помимо репрессий против повстанцев, 16 августа 1603 г. он издал новый, более универсальный и на сей раз не допускавший каких-то территориальных или любых других исключений указ о предоставлении свободы тем холопам, чьи господа отказывались их кормить[185]. Но было поздно…
К тому же многие воеводы, ранее сосланные Годуновым в сибирские города, теперь выступали против него. Такими стали В.М. Рубец-Мосальский (в Путивле), Л.О. Щербатый и т. д. Первый, например, был послан воеводой в самый отдаленный угол тогдашней России – в Мангазею (северо-восток нынешней Тюменской области) только за дальнее родство с Романовыми («член семьи врагов народа»)[186]. Но и тех воевод, которые хранили ему верность, Борис ухитрился обидеть – например, раненного в бою с войсками Самозванца Ф.И. Мстиславского он отказался отпустить домой на лечение[187].
Вообще, Годунов в это время стал другим – подозрительным и жестоким даже по отношению к верным людям. Народу он теперь вообще не показывался. Просителей отгоняли от дворцового крыльца пинками и толчками, а начальные люди, зная, что до царя не дойдут их жалобы, безнаказанно совершали разные насильства и увеличивали вражду народа к власти[188].
При этом Борис, беспощадно казня (в том числе и очень жестокими способами) сторонников Лжедмитрия, так что всякий, кто осмеливался неосторожно говорить о спасшемся царевиче, подвергался жестоким пыткам и обрекался на мучительную смерть[189], в то же время проявлял нестойкость в борьбе идеологической: так, отправляя войска против Самозванца, Годунов официально объявил, что направляет их против… крымского хана, причем делалось это из опасений того, что многие ратные люди не захотят воевать с «Дмитрием». И в самом деле, на пирах в Москве уже пили за здоровье последнего, а воеводы П. Шереметев и М. Салтыков, действовавшие под Ливнами, якобы говорили, что «мудрено воевать с истинным государем»[190].
Кроме того, похоже на то, что и сам Годунов до конца не верил, что «царевич – ненастоящий». Это при том, что подавляющее большинство историков убеждены: сам Лжедмитрий свято верил в то, что он – истинный царевич. Так, после смерти Бориса в текст присяги его сыну Федору (составленный отцом еще при жизни) было вписано обязательство: «К вору, который называет себя князем Дмитрием (а не к «Гришке» или не к «Самозванцу». – Д.В.) не приставать»[191]. Ранее в письме к польскому правительству о Самозванце Борис пишет: «Хотя бы… был и подлинный князь Дмитрий Углицкий (т. е. Годунов допускает это. – Д.В.)… то он не от законной, от шестой жены»[192]. Однако мы уже выяснили, что и такой сын Ивана Грозного имел куда больше прав на трон, чем сам Борис. Кроме того, по мнению Л.Е. Морозовой, Годунов совершил ошибку, не уехав из Москвы на северо-запад (в Новгород, например) и не попросив помощи у шведского короля[193].
Как бы то ни было, через восемь месяцев после перехода русской границы, 20 июня 1605 г., Самозванец торжественно вступил в Москву. Борис Годунов умер еще 13 апреля, а царствование его сына Федора продолжалось лишь семь недель – 1 июня он был убит. К. Валишевский называет восстание против Годуновых «всенародным восстанием против Опричнины, внушенным отвращением и ненавистью»[194], и он во многом прав. Вместо зятя Малюты Скуратова на престоле сидел теперь его внук. Добавим, что, как мы уже говорили, Лжедмитрий в угоду москвичам отправил в почетную ссылку (воеводой в Новгород) племянника Малюты Скуратова Богдана Бельского, которого Федор вернул было в Москву[195].
Что касается Федора и его матери, то они были убиты не народом, а во время народного восстания против Годуновых кучкой заговорщиков, желавших выслужиться перед новым царем. С.М. Соловьев, опуская физиологические подробности (опустим их и мы), отмечает только, что Федора Годунова «убили самым отвратительным образом»[196].
Многие пытались обвинить в организации убийства Годуновых самого Самозванца (например, и А.С. Пушкин в своей трагедии «Борис Годунов» – как известно, она кончается тем, что именно после убийства семьи Бориса Годунова «народ безмолвствует» вместо того, чтобы кричать «Ура царю Димитрию!»). Н.М. Карамзин прямо называет первого Самозванца «убийцей непорочного Федора и благодетельной Марии» (которая, если верить Карамзину, старалась загладить преступления мужа благотворительной деятельностью)[197]. Однако факты этого не подтверждают. Сохранился письменный приказ Лжедмитрия «схватить всех Годуновых и их приверженцев как моих изменников и держать их в заточении до моего прибытия в Москву, дабы я мог каждого наказать, как он того заслужил, но больше пусть никто в Москве не шевелит пальцем (выделено мною. – Д.В.)»[198].
В завершение описания годуновской эпохи зададимся еще одним важным вопросом, который ставит В. Козляков: сам ли Годунов посеял семена русской Смуты? Кто виноват, что запуганные тиранией Ивана Грозного современники не могли говорить «встречь» (т. е. несогласно) своим государям даже тогда, когда подозревали что-то неладное (вспомним хотя бы осуждение Романовых, когда вся Дума боярская, не разобравшись еще в сути дела, на них «аки звери пыхаху и кричаху»)?[199] А народ, так быстро менявший симпатии и антипатии, – не в той же кровавой школе обучался?
И еще: едва ли можно повторить вслед за поляками-современниками, что Годунов был милостивым правителем для крестьян и тираном для бояр и шляхты[200], однако можно согласиться с В. Козляковым: Годунов сам по себе, может быть, был и не так уж плох, однако «дурная наследственность» (имеется в виду «школа» при дворе Ивана Грозного) сказалась на его царствовании[201]. Если так, то это лишний раз подтверждает: первопричина Смуты – то, что Иван Грозный сотворил со страной в опричные годы.
Кому не угодил Лжедмитрий I?
Вскоре после победы первого Самозванца в стране начались большие перемены к лучшему. Лжедмитрий Первый, помимо всего прочего, вел борьбу с коррупцией и волокитой, даже не любивший его голландец Исаак Масса писал, что «установленные им законы в государстве были безупречно хороши»[202]. Всем служилым он удвоил содержание, а помещикам их земельные наделы при одновременном строгом преследовании взяток, включая прямой запрет брать «посулы» и «поминки». Зато по средам и субботам сам царь принимал челобитные по всем делам. Все судопроизводство было объявлено бесплатным.
Далее, он разрешил «обществам» (очевидно, общинам, посадам и т. д.) самим платить подати в казну (что, впрочем, не так уж, возможно, и хорошо… но об этом в конце книги) и вообще, по словам английского современника, сделал свое государство чуть ли не самым свободным в тогдашней Европе. Собирался он и продолжить дело своего мнимого прадеда Ивана III – приступить к новой секуляризации церковного имущества, оставив монастырям «необходимое содержание», а все остальное их имущество отобрав в казну. Приказ сделать опись церковно-монастырского имущества он успел отдать[203]. Помимо всего прочего, новым царем было запрещено устанавливать потомственные кабалы, а равно кабалить за чьи-либо долги родственников должника, долг отныне касался только его самого[204].
При этом своей победой Лжедмитрий I был обязан отнюдь не полякам. Сами польские сенаторы (кроме Зебжидовского и, понятно, Мнишека) отказались его поддерживать в период борьбы за власть, мотивируя это тем, что, если бы он был и подлинный царевич, то ради сохранения мира с Москвой поддерживать его все-таки не нужно. На Сейме в январе 1605 г. Мнишека обвинили чуть ли не в измене за то, что позволил навербовать в своих владениях наемников против Годунова. Сенатор Ян Замойский, отражая мнение большинства «панов радных», прямо сказал, что не верит в спасение царевича: «Он же говорит, что на его место умертвили другого. Что это за Плавтова или Теренциева комедия! Виданное ли дело – зарезать и не посмотреть, того ли зарезали? Если так, то можно было зарезать козла или барана!»[205]
А краковский кастелян накануне переправы Лжедмитрия через Днепр (13 октября 1604 г.) убрал из района переправы все паромы. Помимо нежелания ссориться с Москвой, многие польские сенаторы испытывали опасения (как мы вскоре увидим, абсолютно обоснованные), что обещаниям Самозванца по отношению к Речи Посполитой верить нельзя. Канцлер Л. Сапега прямо так и сказал: «Мы не можем льстить себя надеждой, что по отношению к нам он будет более честен, чем мы по отношению к Годунову»[206].
![Дмитрий Калюжный - Другая история Московского царства. От основания Москвы до раскола [= Забытая история Московии. От основания Москвы до Раскола]](/uploads/posts/books/217495/217495.jpg)
