Джон Киган - Первая мировая война
«Вся площадь перед Зимним дворцом была заполнена людьми с иконами, флагами и портретами Николая II. Когда я подходил ко дворцу, на балкон вышел царь. Толпа подалась вперед. Люди попадали на колени. Кто-то затянул басом гимн. Его подхватил другой голос, третий… Грянул хор. Все взоры были обращены на царя. Тысячам коленопреклоненных людей он, без всякого сомнения, казался олицетворением Бога, военным, политическим и религиозным наставником, властителем душ и тел».
А вот какими словами описывает нахлынувшие на него чувства Адольф Гитлер, будущий глава Третьего рейха, оказавшийся 1 августа на Одеонплаце в Мюнхене, где в этот день зачитывали указ о полной мобилизации:
«Нисколько не стыдясь своих чувств, я упал на колени и всем сердцем благодарил Господа за оказанную мне милость жить в такое судьбоносное время».
В Берлине кайзер, облаченный в армейскую полевую форму, выступал с балкона своей резиденции перед возбужденной толпой:
«Для Германии настал грозный час испытаний. Окружающие нас враги заставляют нас защищаться. Да не притупится меч возмездия в наших руках… А теперь я призываю вас пойти в церковь, преклонить колени перед Богом, справедливым и всемогущим, и помолиться за победу нашей доблестной армии».
Толпы людей собирались и на вокзалах проводить мобилизованных резервистов. Вот зарисовка пехотного офицера, отправившегося на фронт с одного из парижских вокзалов:
«В 6 часов утра, даже не огласив воздух гудком, поезд медленно отошел от перрона. Неожиданно, словно пламя, вырвавшееся из дотоле тлевших углей, грянула «Марсельеза», заглушив слова последних напутствий. Собравшаяся на перроне толпа хлынула за составом. Мы сгрудились у открытых окоп, стараясь поймать последние обращенные на пас взгляды. Нас приветствовали на каждой станции, махали шляпами и платками из каждого придорожного домика. Женщины подбегали к самому поезду, забрасывая вагоны цветами и посылая воздушные поцелуи. Неслись возгласы: «Да здравствует» Франция! Да здравствует армия!» Мы кричали в ответ; «До свидания! До скорой встречи!».
Оживление царило и на сборных пунктах. Резервисты верили, что вернутся домой «до осеннего листопада». Вот как живописал царившие в те дни настроения известный французский историк Ришар Кобб:
«Резервисты, ожидая отправку в армию, перебрасывались между собой короткими и малопонятными постороннему уху фразами. По разговору собеседники, казалось, были днями календаря, а по жестам и мимике — тральными картами из книги Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес». «Ты в какой день? — спрашивал один у другого и, не дожидаясь ответа, хвастался: Я — сегодня», показывая всем своим видом, что такая карта ничем не бьется. «Я — на девятый», — недовольно ронял другой, тут же ловя сочувственные взгляды товарищей («He повезло, друг, к тому времени потеха закончится»), «Я — на третий», — степенно говорил следующий («Еще успею побывать в деле»). «Я — на одиннадцатый», — мрачно цедил еще один из собравшейся группы, предоставляя другим возможность пожать плечами и участливо развести руками («До Берлина не доберется»).
Более прозаично описал сборы в армию немецкий офицер-резервист, оказавшийся в самом начале августа в Бельгии:
«Я получил повестку срочно явиться на призывной пункт. Когда я вернулся в Бремен и оказался у себя дома, меня встретили со слезами радости. Родители посчитали, что бельгийцы арестовали меня и, в лучшем случае, посадили в тюрьму… 4 августа я получил назначение в 18-й резервный полк полевой артиллерии, формировавшийся в Беренфельде, небольшом городке близ Гамбурга. Родители отправились со мной в Беренфельд, но, после того как я оказался, за воротами части, нам больше повидаться не удалось. Штатских не только не пускали на территорию части, но и не пустили на вокзал, к поезду. Нас провожали только люди из Красного Креста, раздававшие всем желающим сигареты и сласти… 6 августа нам выдали полевую форму: серо-зеленые кители с тусклыми пуговицами, такого же цвета брюки, тяжеленные коричневые ботинки и каску, обтянутую серой материей, призванной воспрепятствовать блеску головного убора на солнце…
Большинство офицеров полка, как и я, были призваны из резерва. Лошади — и те оказались такими же резервистами. Как выяснилось, большинство лошадей в стране было поставлено на учет, чтобы, в военное время быстра пополнить ряды боевой конницы или тяговой силы».
Действительно, в Первую Мировую войну европейские армии нуждались в лошадях почти в той же степени, что и во времена Наполеоновских войн. За первую неделю августа 1914 года более миллиона лошадей мобилизовали в русскую армию. 715 000 — в немецкую, 600 000 — в австро-венгерскую, 115000 — в английскую. Количество лошадей и солдат в Первую Мировую войну выражалось соотношением 1:3. Лошадей отправляли в пункты формирования войсковых частей так же спешно, как и призванных в армию резервистов.
Железные дороги работали на полную мощь. Подразделение перевозок немецкого Генерального штаба составило на мобилизационный период график движения 11 000 воинских эшелонов. Со 2 по 18 августа только но мосту «Гогенцоллерн» (через Рейн) прошли 2150 составов. Во Франции уже со 2 августа железные дороги были переключены на выполнение воинских перевозок по мобилизационному плану. Перевозки производились по десяти двухпутным линиям с пропускной способностью 56 поездов в сутки каждая.
В то время как одни поезда шли к линии фронта, другие формировались. Подъездные пути ко многим крупным железнодорожным узлам были забиты паровозами, тендерами, вагонами. Вот впечатления Ришара Кобба о поездках в Париж в начале августа 1914 года:
«Пассажирам поездов, следовавших на Лионский вокзал Парижа, еще за много километров до города открывалась удивительная картина. Все запасные пути и каждая боковая ветка были заняты пустыни составами, как пассажирскими, так и товарными. Мимо окон мелькали и смешанные составы, сформированные из самых разных вагонов по форме, габаритам и назначению. На многих вагонах мелом были выведены какие-то надписи. Все составы были без паровозов. Несколько иную картину можно было увидеть, подъезжая к Северному вокзалу. Здесь на путях стояли сотни локомотивов, образуя длинные очереди».
Составы, стоявшие вблизи железнодорожных станций, долго не пустовали — ни в Австро-Венгрии, ни в Германии, ни во Франции, ни в России. Заполненные солдатами, они трогались к линии фронта, одни — на восток, другие — на запад. В пути на вагонах появлялись жирные надписи, на одних: «На Берлин!», на других: «На Париж!». Общим было одно: царившее в поездах оживление — песня, шумные разговоры, а где и игра на губной гармошке. Солдаты высовывались из окон, улыбались подбегавшим к поезду людям, отвечали на их приветствия, размахивая головными уборами. Поезда шли со скоростью десять — двадцать миль в час, иногда неожиданно останавливались, но все как один добирались до места своего назначения, чтобы выплеснуть на платформу у тихого городка тысячу-другую солдат, собиравшихся вернуться домой со скорой победой.
Оживление сопутствовало и проводам солдат на вокзал. Где по тротуарам, а где и просто по пешеходным дорожкам, не отставая от строя, двигались провожающие, в основном женщины: жены, невесты, подруги тех, кто маршировал по проезжей части дороги. Немецкие солдаты шли на вокзал с цветами, засунутыми в дуло винтовки или в мундир между верхними пуговицами. Французы шли под оркестр, а если, случалось, музыканты отсутствовали, то и тогда находили выход из положения. Один французский фотограф поймал в объектив сержанта, который пятился перед строем солдат и, как дирижер, размахивал руками, помогая им печатать шаг. Впереди русских солдат шел капеллан с иконой. Австрийцы, направляясь на железнодорожную станцию, славили Франца-Иосифа, воплощение единства многонациональной империи.
Готовилась к войне и английская армия. Она тоже не обошлась без мобилизации резервистов. Один из них — Х.В. Сойер — получил назначение в пехотную бригаду, формировавшуюся в Колчестере. Вот его первые впечатления:
«Когда я оказался а расположении части, казармы были полны резервистов, многие из которых все еще не расстались с гражданской одеждой. Резервисты прибывали к нам с каждым поездом… Постепенно все получили обмундирование и оружие. Однако форменная одежда пришлась по вкусу не всем. Какой-то толстяк, весом по меньшей мере в семьдесят стоунов, еле передвигал ноги, облаченные в непривычно тяжелую обувь».
Гражданскую одежду резервисты отправляли домой посылками. Один из них, англичанин Шоу, уже после войны, вспоминая первые дни пребывания в армии, рассказывал, что, отправляя свои вещи домой, он вдруг пришел к мысли, что они ему могут больше не пригодиться.
