Аполлон Коринфский - Народная Русь
«Пошел, пошел молодец, пошел — взвеселился!.. — кончается песня. Смоленские-бельские песенники дополняют ее и тем, что девица — «молодчика сладко целовала, сладко целовала, так ответ держала: — Тебе дела нету, что я друга била! Сама понимаю, друга утешаю, ой лешеньки, лешеньки! Друга утешаю!..»
Песенное народное слово всегда было склонно к смешливости. Вот какую, например, картину рисует оно: «… что и черная грязь — то старухи у нас; что и белая капуста — то молодушки у нас; что лазоревый цветок — красны девушки у нас; что гнилая-то солома — то ребятушки у нас. На гнилую-то солому ныне честь пришла, что гнилая-то солома ныне женится, а лазоревый цветок за них замуж идут»… и т. д. Псковичи, певуны старинные, поднимают цену на девушек красных. «Вылетал соловей из Новагорода», — поют они, — «выносил он весть нерадостну: как у нас на Руси мальцы дешевы — первый молодец хоть бы дров костер, другой молодец хоть бы лык пучок, третий молодец хоть бы дегтю кувшин! Вылетал соловей из Новагорода, выносил он весть, весть нерадостну: как у нас на Руси девки дороги — перва девка во сто рублей, друга девка во тысячу, а третей девицы — цены нетути!» В стариной песне — «А мы просо сеяли, сеяли…», распевавшейся на Руси еще в незапамятные годы, кони, пойманные на вытоптанном просе и запертые в стойло, выкупаются у поймавших не ста рублями, не тысячей: «Мы дадим молодца, молодца!» — предлагают хозяева коней. «Нам молодец не надо, не надо!» — получается ответ. — «Мы дадим девицу, девицу!» — Нам девица надобна, надобна!» В одной калужской песне, занесенной П. В. Шейном в его песенную кошницу, есть такое место:
«Погляди-ко-ся на сине море:
На синем море корабли плывут,
Корабли плывут со товарами,
Посреди — корабль с златом-серебром,
А другой корабль с мелким жемчугом,
Как третий корабль с красной девушкой…
— Злата, серебра девать некуда,
Мелка жемчуга сыпать не во что,
Красну девицу подавай сюда,
Ей надобно наперед идти,
Наперед идти, хоровод вести»…
Действующие в ярославской-пошехонской песне красны девушки выносят в хоровод по соловью в руках. «Уж ты пой, распевай, соловей: пока воля есть у батюшки, пока нега есть у матушки, пока воля есть у девушки!» Отсюда — прямой переход: «Пой, распевай, красна девица, в хороводе разгуливай на вольной волюшке, во красе во девичьей!..» Пермские песенники развивают основную мысль приведенной песни. «Поиграйте, красны девицы, пока весело во девушках!» — поется у них: «Неравно-то замуж выйдется, не ровен муж навернется, либо старый-от удушливый, либо малый-от недошленький, либо ровнюшка хорошенькая»… Недобрая «потеха» сулится песнею старому мужу: «Я бы и старого потешила — середи поля повесила, что на горькую осинушку и на самую вершинушку добрым людям на посмешище, черным воронам на граянье!»… Вятская песня рассказывает о том, как стлала постельку мужу старому молодая жена. Начало этой песни веет на современного слушателя неподдельной одухотворенностью: «Как на море валы бьют, валики-валы бьют; черный ворон воду пил, воду пил, воду пил; он не напил, возмутил, возмутил, возмутивши говорил, говорил, говорил: «Выдьте, девки, замуж-от, замуж-от за стараго старика, старика!» Затем песня переходит к обещанию молодушки молодой: «Я старому сноровлю, сноровлю, постельку постелю, постелю — в три рядочка кирпичу, кирпичу, во четверту шипицу, шипицу, в пятый рядик крапиву, крапиву; шипичушка колюча, колюча, крапивушка жалюча, жалю-ча»… Не особенно очестливо относится к льстящейся на молодость старости песенник-народ, по словам которого и улица села-деревни украшается «молодцами, молодицами, душам красными девицами», как травой-муравою — зеленые луга.
Молодость в представлении русского народа является олицетворением воли, с которою связано понятие не только о широкой удали, а и о счастье. Беспечная веселость и свободный полет чувств открывают последнему широкий путь в жизнь человеческую, — и была бы она так богата им, кабы не залегали этот путь невзгоды житейские, затемняющие собою свет солнечный перед глазами изнемогающих под тяжкою ношею жизни. «Ах ты, молодость моя, молодецкая! Ой ты, воля моя, воля девичья!» — рвется из стихийного сердца народа-песнотворца окрыленное мыслью слово: «Мы когда-то с тобою, волюшка, разстанемся?» Не замедляется и ответ на этот вопрос: «Мы разстанемся с тобой, волюшка, у Божьей церкви, у Божьей церкви да под златым венцом, под златым венцом да с добрым молодцом!».
Не все, однако, поминают весельем-радостью да волей вольною свою молодость. Нашептывает-подсказывает жизнь русскому народу и совсем на иной лад сложившиеся песни. «Ах ты, молодость, молодость!» — запевает иная певунья голосистая: «Чем-то вспомянуть тебя!» И тут же отвечает себе: — «Вспомяну я молодость тоскою, кручиною, тоскою-кручиною — печалью великою!» В Новгородской губернии поется еще и теперь старинная песня о том, как один муж удалил от себя жену постылую, удаливши — сам вспокаялся. Начинается эта песня укором загубленной молодости:
«Ах ты, молодость моя молодецкая!
Не видал я тебя, когда ты прошла,
Когда ты прошла, миновалася…»
Виною в этом — «худая жена, жена угрюмая, некорыстная»: «Ни продать жену, не променять ее — что никому-то она не надобна, ни брату, ни свату, ни товарищу»… Надумал он думу: «Как пойду-то я, добрый молодец, на конюший двор («на сине море» — по иному разносказу), и куплю я, добрый молодец, нов тесов корабль («смоленой корабль о двенадцати гребцов, тонких парусов…») посажу ль на него свою жену боярыню: Ты прости, прости, можена боярыня!» И вот, — продолжается песенный сказ: «коярабль побежал, как сокол полетел»… Одумался, вспокаялся добрый молодец: «Воротись ты, моя жена боярыня! Уж мы будем жить с тобой лучше прежняго!» Ответ жены в новгородском разносказе поется так: «Не кричи ты, муж, татарин злой! Нам не жить с тобой лучше прежняго!», в витебском: — «Не порой солнце светит, не по-летнему, не любить больше мне мужа все по-прежнему!»
Яркие противоположения между старостью и молодостью то и дело встречаются в песенном народном слове. Но едва ли не одно из самых ярких представляется в песне — «Пойду, млада, по Дунаю», занесенной И. П. Сахаровым в его песенное собрание. «Пойду, млада, по Дунаю; ой-люли погуляю!» — начинается эта песня: «Зайду, млада, во беседу; ой-люли, во смиренну! Во беседе сидит старый; ой-люли постылый! На коленях держит гусли; ой-люли, лубяные! На гуслицах струны; ой-люли, мочальныя! Старой в гусли заиграет; ой-люли, заиграет. Мое сердце ноет, ноет; ой-люли, завывает! Скоро ноги подломились; ой-люли, подломились! Белы руки опустились; ой-люли, опустились! Ясны очи потупились; ой-люли, потупились!..» Совсем иная картина открывается мысленному взору слушателя песни — из второй ее половины, посвященной молодости. «Пойду, млада, по Дунаю; ой-люли, погуляю!» «Зайду, млада, во беседу; ой-люли, во веселую! Во беседе сидит молодой; ой-люли, мой любезной! На коленях держит гусли; ой-люли, звончатые! На гуслицах струны; ой-люли, золотыя! Молодой в гусли заиграет; ой-люли, заиграет! Мое сердце радо, радо; ой-люли, взвеселилось! Скоры ноги расплясались; ой-люли, расплясались! Белы руки размахались; ой-люли, размахались! Очи ясны разгляделись; ой-люли, разгляделись!..» Эти две картины говорят сами за себя безо всяких пояснений.
Недаром говорится — «Старый ворон не каркнет мимо!» Долголетний жизненный опыт делает старых людей вещими. Смотря на жизнь просветленным взором сердца, вооруженные памятью — они, порою сами того не замечая, становятся — и не прибегая к колдовству-волхованью — знахарями. Каждый новый день, каждый шаг говорят им все больше и больше. Для них перестает быть тайною обступающая быт крестьянина-пахаря природа, — наоборот, каждое явление ее становится сроднившимся с ними. Предсказание погоды, от которой так много зависит в крестьянском быту-обиходе, кажется старому хлеборобу самым привычным-обыкновенным делом, — словно на крыльях ветра слетаются к «деду-всеведу» вести о ненастье, о ведре, о грозах, о засушливой поре и обо всем, с чем связаны хозяйственные тревоги-заботы земледельческой Руси.
Житейские скитания, сталкивающие с многим-множеством разнородных людей, мало-помалу делают из засевающего последнюю полосу своей жизни человека если не ворожею, то невольного угадчика. Достаточно иному старику окинуть совершенно незнакомого ему собеседника одним беглым взглядом, чтобы знать, с кем ему довелось иметь дело. Большак семьи является и вершителем сельских сходов, на которых первый голос — по стародавнему завету — всегда принадлежал старикам. Они же выбираются и в судьи волостные, и в ходоки — по важным для всего деревенского мира делам. «У старого человека глаз тусклее, да совесть светлее!», «Старый нрав — молодому костоправ!», «Старость к правде ближний путь знает!» — говорится в народе. Старики являются на Руси хранителями всевозможных заветов былого минувшего. Они же — и памятливые сказатели всяких сказаний. Многие их этих последних давным-давно вымерли бы, если бы не собиратели, подслушавшие их из отходивших на вечный покой патриархов деревни. «Песни не знает — не молод, сказки не расскажет — не старик!» — гласит народное слово.
