Юрий Скуратов - Вариант дракона
В общем, сомнения были, но потом я решил: пойду на эту работу.
Поехали мы в НИИ втроем: Степанков, Полякова и я. В машине Генерального прокурора. Степанков собрал сотрудников в актовом зале, представил меня…
…В общем, взялся за гуж, не говори, что не дюж. И я впрягся в новую работу.
Сейчас, спустя некоторое время, могу сказать откровенно: это был, пожалуй, самый интересный период моей жизни. Было много трудностей, часто задерживали зарплату — кстати, много меньшую, чем в Генеральной прокуратуре, но никто никуда не уходил, не сбегал, не смотрел в сторону приветливо распахнутых дверей разных коммерческих структур, которым крайне нужны были опытные юристы. Да еще юристы «остепененные» — доктора и кандидаты наук. А структуры эти чего только, какие блага не предлагали! Молочные реки с кисельными берегами и золотыми горами на горизонте — это самое малое. Но люди держались за институт, за дело, которое делали, за науку.
Я очень благодарен коллективу, который принял меня, не отвергнул, как иногда отвергают чужака. И, если честно, до сих пор жалею, что ушел оттуда в Генеральные прокуроры. В этом нет ни доли лукавства, даже самой малой доли нет. В напряженную работу института я втянулся довольно легко: ведь борьба с преступностью в общем-то — одна из функций государства, значит, на этом правовом поле есть немалый простор и для работы государственника. Оказалось, при широком подходе к этой проблеме можно создать новое научное направление. Что и было сделано.
Работа шла увлеченно, с пылом, с жаром. Народ встрепенулся. Это было очень важно. Увеличилось число докторов наук и профессоров. Мы сумели доказать, что работники института должны быть приравнены по положению, по зарплате, по пенсионному обеспечению к сотрудникам центрального аппарата Генпрокуратуры, — к тому времени, когда было принято это решение, я был уже Генеральным прокурором, — и велико было мое огорчение, когда через некоторое время народ стал уходить из института.
Значит, что-то сломалось в его механизме, что-то полетело. Произошло это уже без меня.
Институт располагался недалеко от Белого дома, и все события осени 1993 года происходили у нас на глазах. Мы с Сухаревым даже заходили к защитникам Белого дома, и я видел: никакой повальной пьянки, никакой оголтелой митинговщины там не было. Напротив, было много интеллигентных лиц.
Через несколько дней с моста по Белому дому, в упор, ударили танки. Засвистели пули. Это был не фарс с ГКЧП. Ельцин по отношению к своим оппонентам вел себя гораздо «решительнее», чужих жизней не жалел. Шальные пули залетали даже к нам, на Вторую Звенигородскую улицу. Когда в воздухе засвистел свинец, я приказал сотрудникам разъехаться по домам: оставаться на работе было рискованно.
Горькие те были дни. Дни октября 1993 года…
Институту удалось много сделать. Мы создали концепцию реформирования прокуратуры в переходный период, доказали, что прокуратура не может быть служанкой исполнителей власти, не должна подвергаться резкой переделке особенно в стремительно короткие сроки, такие революционные опыты никогда ни к чему хорошему не приводили, государство могло очутиться в неправовом поле. Прокуратура в основе должна быть такой, какой ее создал Петр Первый независимым органом высшего надзора — с универсальными функциями. Мы сумели защитить прокуратуру в тот период, когда ее предлагали радикально реформировать, а по сути — уничтожить. Была подготовлена концепция защиты от натиска разных горе-ученых. Они собирались причесать прокуратуру по западному типу. Я имею в виду покойного, — хотя он в общем-то был толковый ученый и в конце жизни начал понимать, что в части своих взглядов на прокуратуру зашел в тупик, — Валерия Михайловича Савицкого, Игоря Леонидовича Петрухина, Бориса Алексеевича Золотухина, Анатолия Александровича Собчака. Они хотели сделать прокуратуру придатком либо судебной системы, либо исполнительной власти.
Не удалось — и слава Богу! Считаю, что в этом есть моя немалая личная заслуга.
Сумели мы подготовить и новый закон о прокуратуре. Прекрасные были те годы. Прошли в работе, в борьбе. Со Степанковым работалось легко, а вот с Ильюшенко трудно.
Когда Ильюшенко пришел в Генеральную прокуратуру, там даже воздух сделался иным. Он не сумел сработаться с коллективом. В Генпрокуратуре его не любили за грубость, он не считался с людьми, не учитывал чужого мнения, стиль его работы был силовым.
Что же касается меня, то я работал не на Ильюшенко, — работал на всю прокуратуру, и на Ильюшенко, на его выходки и грубость старался не обращать внимания.
Очень скоро стало понятно, что Ильюшенко находится не на своем месте. Недаром Совет Федерации несколько раз подряд прокатывал его: Ильюшенко был не тем человеком, который имел право занимать должность Генерального прокурора России…
Летом 1995 года я приехал в отпуск в Улан-Удэ. Забрался на Байкал. Погода была великолепная, отдых — тоже. Байкал вообще обладает способностью счищать с человека всякую грязь, удаляет накипь с души.
Неожиданно позвонил Геннадий Семенович Пономарев — бывший прокурор Москвы. Разговор, который он начал, был для меня совершенно неожиданным. Он сказал:
— Юрий Ильич, как вы посмотрите, если ваша кандидатура будет рассматриваться на пост Генерального прокурора России?
— Это серьезно?
— Серьезно.
Отношения с Пономаревым у меня были самые добрые, поэтому я понял предложение действительно серьезное, и вообще Пономарев не из тех людей, которые могут разыгрывать какие-то карты, блефовать и тем более — плести дворцовые интриги.
Я поблагодарил Геннадия Семеновича, сказал, что подумаю. Посоветуюсь с родными.
Посоветовался. С тестем Дмитрием Михайловичем, с тещей, с женой. Жена была категорически против.
— Начнут тебя полоскать, как сейчас полощут Ильюшенко, — сказала она. — Будто грязное белье в тазу.
Но я-то знал, что я — не Ильюшенко. И жена это знала. И тесть с тещей…
Тесть, тот высказался однозначно:
— Если чувствуешь в себе силы — берись! Работа для страны очень нужная. Главное, чтобы тебя окружали порядочные люди.
Когда Пономарев позвонил мне во второй раз, я сказал, что готов обсуждать этот вопрос и вообще категорически от этого предложения не отказываюсь.
Вскоре отпуск подошел к концу, я вернулся в Москву. Некоторое время было тихо, никто обо мне не вспоминал, а в конце августа мне вновь позвонил Пономарев:
— С вами хочет встретиться один человек.
Следом за ним позвонил начальник отдела Службы безопасности Президента РФ Валерий Андреевич Стрелецкий — известный многим по эпизоду с коробкой из-под ксерокса, в которой Лисовский и Евстафьев выносили из Белого дома огромную сумму денег — пятьсот с лишним тысяч долларов. Стрелецкий и задержал их. Позже он подробно описал эту историю в своей книге «Мракобесие». Звонок Стрелецкого был связан с необходимостью организовать ряд ознакомительных встреч с руководителями силовых ведомств, в том числе с Михаилом Ивановичем Барсуковым — тогдашним директором ФСБ, на старой моей службе, на Лубянке. Разговор был долгим, очень добрым, и после этой встречи Барсуков рассказал о ее результатах Александру Васильевичу Коржакову. Судя по всему, худых слов в мой адрес не произнес, раз последовало продолжение.
Вместе со Стрелецким мы поехали в Кремль. Поехали на его машине. В Кремле встретились с Коржаковым…
О Коржакове в ту пору много писали, он часто мелькал на экране TV — в общем, личность была известная. Держался он очень просто, в нем совершенно ничего не было от сановной заносчивости, которую приобретают люди, внезапно вознесшиеся на жизненный Олимп. Поговорили мы с ним достаточно откровенно причем при разговоре присутствовал помощник президента Михаила Александрович Краснов, которого я знал по Институту государства и права, и в конце беседы Коржаков сказал:
— Мы показывали вашу анкету президенту, тот выразил некое сомнение: научный, мол, сотрудник, в органах прокуратуры, мол, раньше никогда не работал…
— Александр Василевич, наш институт — не есть какое-то академическое заведение, занимающееся теоретическими выкладками, это отраслевой институт, тесно связанный с практикой. Мы постоянно ездим в командировки вместе с прокурорскими работниками, часто занимаемся тем, чем занимаются они. Это раз. Дальше, я член коллегии Генеральной прокуратуры и живу полноценной жизнью — той, что живет и ГП. Это два. Если дело только в этом, то не вижу повода для дискуссии…
При мне Коржаков и Краснов договорились, что направляют президенту совместную докладную записку.
Вскоре состоялась еще одна встреча — с Виктором Васильевичем Илюшиным, которого я знал по Свердловску. Он был когда-то первым секретарем обкома комсомола. Сейчас Илюшин находился на взлете и практически считался правой рукой президента, его первым помощником.
