Сергей Каштанов - Московское царство и Запад. Историографические очерки
Для Любавского вопрос заключался лишь в том, почему князья жаловали иммунитеты и к каким последствиям это приводило. Названные им причины пожалования сводятся к четырем моментам: 1) князья не имели денег для раздачи жалования своим слугам и церковным учреждениям[223]; 2) князья смотрели на государственную власть как на предмет частного владения, доходную статью и средство оплаты услуг[224]; 3) религиозные мотивы князей[225]; 4) предвидение князьями экономических выгод от заселения страны[226].
Здесь повторены очень старые доводы, встречающиеся в разных вариациях в историографии XIX – начала XX в. (Чичерин, Соловьев, Горбунов, Мейчик, Панков и др.). Однако автор выдвинул еще мысль об отсутствии исторической необходимости в пожаловании иммунитетов. Он считал, что за услуги князья могли расплачиваться кормлениями, а не отказываться «навсегда» от своих прав по отношению к населению жалуемых имений: только «политическая неразвитость» князей толкнула их на путь предоставления иммунитетов[227].
Более интересны выводы Любавского о последствиях пожалования. Автор признавал, что результатом иммунитетных пожалований было, во-первых, приближение статуса вотчины к статусу княжества и некоторое сходство русского иммунитетного владения с западным[228] (в этом известное отличие от концепции Милюкова[229]); во-вторых, появление наряду с экономической зависимостью крестьян-арендаторов (концепция Ключевского) юридической зависимости этих крестьян от своих владельцев[230] (близость к концепции Сергеевича – Дьяконова).
Схема Любавского весьма эклектична и в главных чертах представляет собой симбиоз построений Милюкова и Сергеевича.
Революционная обстановка 1916–1917 гг. заметно активизировала общественно-политическую и историко-юридическую мысль. П. И. Беляев, писавший в 1916 г.[231], считал (вслед за Η. П. Павловым-Сильванским) иммунитет «конструкцией публичных прав как принадлежности недвижимых имений», возникшей независимо от государства («…В подчинении жителей привилегированной вотчины суду и дани господина иммунитетные грамоты только развивают исконные начала»)[232]. Автор утверждал, что феодальное правительство «было не в силах» «уничтожить существование сеньорий, ячеек крепостного нрава»[233]. Беляев по существу присоединился к точке зрения Сергеевича – Дьяконова о неразрывности иммунитета и крепостного права. В термин «недвижимые имения» автор не вкладывал понятия феодальной собственности на землю. Феодал, по его мнению, был не собственником своей земли, а опекуном «в примитивном смысле», имеющим «власть над подопечным имуществом» и действующим «в своих интересах»[234](ср. идею «патриархального права» Покровского). Беляев фактически попытался примирить сильные стороны теорий Павлова-Сильванского и Сергеевича со славянофильской концепцией внесобственнического, сугубо политического характера власти феодалов. Отсюда его понимание жалованных грамот как чисто управленческих актов, не затрагивавших социальной структуры феодального строя.
Большой историографический интерес представляет раздел, посвященный жалованным грамотам в сводной статье С. А. Шумакова о русских грамотах. Как и Дьяконов, Шумаков, используя классификационную схему Владимирского-Буданова, вложил в нее новое содержание. Вслед за Беляевым Шумаков сближал жалованные грамоты с грамотами правительственного управления – уставными, губными и земскими, но в отличие от Беляева он не искал общего источника всех этих разновидностей грамот, а выводил уставные, губные и земские грамоты из более древних жалованных[235]. Указанные типы грамот Шумаков расценивал как «хартии вольностей отдельных классов (уставные грамоты) и лиц (грамоты жалованные в тесном смысле), вырванных и завоеванных ими в пылу классовой социально-экономической борьбы». И в сноске разъяснял: «Так по существу, если не по форме. Ведь если жалованные грамоты формально и являются октроированными актами, то по существу… решающим моментом в подобных случаях является не юридическая фикция добровольности дачи грамоты, а юридическое закрепление грамотой фактического переворота и сдвига, явившегося результатом классовой борьбы»[236].
В мысли Шумакова было много верного, однако «классовую борьбу» он усматривал главным образом во внутриклассовой борьбе боярства и дворянства. Так, справедливо отмечая постепенное ограничение судебного иммунитета, Шумаков указывал: «… Причем не осталась тут без влияния и классовая борьба старого боярства с новым дворянством, с участием в ней духовенства и тяглых классов… Под влиянием той же классовой борьбы ограничиваются и финансовые льготы грамотчиков…»[237] Вопрос о дальнейшей судьбе иммунитета Шумаков не ставил специально, но он верно подчеркнул: «Реальное соотношение сил было таково, что льготные грамоты продолжают даваться у нас до XVIII в.»[238]
Таким образом, Шумаков, исходя из выработанного уже в науке представления об иммунитете как сословном праве (Дьяконов, Пресняков, Покровский), впервые в русской историографии связал выдачу жалованных грамот с острой борьбой классовых прослоек и сословий русского общества. В этом его заслуга. Однако Шумаков настолько в общих чертах обусловливал «классовой борьбой» выдачу жалованных грамот «в узком смысле», что тезис его не получил обоснования. Вне поля зрения Шумакова оставалась главная причина ограничения феодального иммунитета – развитие производительных сил и производственных отношений. Роль правительства в выдаче жалованных грамот статьей Шумакова тоже не выяснялась. Создавалось впечатление, что правительство довольно механически выполняло то, перед чем оно было поставлено фактами классовой борьбы. Это сближало Шумакова методологически с позднеюридической школой – Сергеевичем и др. Концепция Шумакова сложилась в значительной мере под влиянием революционной борьбы в России 1916–1917 гг. Характерно, что в период кризиса и падения самодержавия вновь были развиты и усилены те точки зрения, которые сводились к отрицанию активной роли государства в создании и отмене иммунитета. В схеме Шумакова идея челобитья была заменена идеей классовой борьбы за получение привилегий; у Беляева прямо отрицалась возможность отмены иммунитета феодальным государством.
Подводя итоги развития русской дореволюционной историографии иммунитета, отметим постоянную борьбу в ней двух течений: одного – стремившегося доказать независимое от государства возникновение иммунитета, и другого – отстаивавшего мысль о государственном происхождении иммунитета.
При этом сторонники теории автогенного иммунитета (Неволин, Павлов-Сильванский) мало интересовались отношением иммунистов к получению жалованных грамот. В концепциях историков данного направления грамотчики – сторона пассивная, их интересы вне учета, правительство же выдает грамоты по политическим соображениям. У Ланге, И. И. Дитятина, Сергеевича – наоборот: грамотчики – инициаторы, челобитчики, заинтересованные в выдаче грамот, определяющие ее, а государство – пассивный механизм, выполняющий их волю. Каждое направление абсолютизировало одну сторону проблемы, не видя в акте выдачи грамоты своеобразной сделки, компромисса интересов. И та и другая постановка вопроса имела свои сильные стороны, так как охватывала часть истины.
Считая государство активным борцом за ограничение привилегий, некоторые представители первого направления смогли прийти к выводу, что государство пыталось приобрести то, чем не обладало, т. е. что иммунитетные привилегии возникли независимо от государства. Представители второго течения, предполагая механическое распространение иммунитета в общем порядке, сумели понять неразрывность иммунитетных привилегий с позднейшим крепостным правом. Внутренние слабости каждой концепции породили соответствующие неверные выводы: тезис об уничтожении иммунитета государством (до ликвидации феодального землевладения) – у сторонников первой теории, тезис о создании иммунитета жалованными грамотами, т. е. государством, – у выразителей челобитной теории.
Общее в этих воззрениях заключалось в абсолютизации (в том или ином аспекте) роли государства в истории иммунитета. Теоретики первого направления абсолютизировали государство в религиозно-феодальном плане, представляя его источником законодательной мысли. Теоретики челобитного направления идеализировали самодержавное государство в чисто буржуазном духе, считая его исполнителем законодательной воли различных сословий. Незаметно для себя Сергеевич и Дьяконов, критиковавшие теорию Георга-Фридриха Пухты, славянофилов и Владимирского-Буданова, сами приближались к этой же позиции, ибо признание государства исполнителем воли различных сословий (от бояр до крестьян – у Сергеевича) означало солидарность с тезисом Пухты о законодателе как выразителе правового сознания народа в целом.
