Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе - Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией
Тем не менее по крайней мере до 1900 г. царь благоволил к Ухтомскому. Эспер Эсперович имел свободный доступ к царю и часто давал ему советы по политике в Азии{213}. По словам редактора «Нового времени» Алексея Суворина, Ухтомский «говорит государю все», а военный министр Александр Куропаткин охарактеризовал его так: «близкий человек к Государю… Имел влияние на государя, и влияние вредное»{214}.
Иностранные наблюдатели по-разному оценивали то влияние, которое Ухтомский оказывал на Николая, но все они считали его важной фигурой в годы, предшествовавшие Русско-японской войне. Французский дипломат описывал его как «толкователя и главного исполнителя российской программы и политики на Дальнем Востоке»{215}. Его британские коллеги были более резки в своих оценках, называя Ухтомского «Miles Gloriosus» (Хвастливым воином)[24] русской журналистики, «слепым энтузиастом с достойными целями, но путаницей в мыслях»{216}.
Внутренняя Азия была одной из общих страстей князя и императора. Как и Ухтомский, Николай был склонен к мистицизму. По словам С.Ю. Витте, все, что видел Николай, преломлялось сквозь дымку мистицизма, которая представляла ему в преувеличенном виде «его собственные предназначение и личность»{217}. Хотя царь всегда считал себя преданным защитником православной церкви, он также живо интересовался буддизмом и народами, его исповедовавшими{218}.
В середине 1890-х гг. Ухтомский стал посредником между Николаем и бурятским фармацевтом Петром Бадмаевым, когда последний отправился на Восток осуществлять свои причудливые замыслы{219}. Эспер Эсперович также без устали выступал за более близкие связи с Монголией и Тибетом. Неизменно сочувствующий сепаратистским настроениям монгольских князей, Ухтомский делал все от него зависящее, чтобы защитить перед царем их интересы{220}. В 1898 г. именно Ухтомский представил Николаю II Агвана Доржиева, посланника Тринадцатого далай-ламы. Бурятский монах, тесно связанный с тибетским правителем, Доржиев был отправлен в Петербург в поисках российской поддержки против Великобритании, которую подозревали в злых умыслах против гималайской теократии. Более осторожные министры отговорили царя принимать в этом деле активное участие, хотя он и санкционировал несколько тайных миссий с целью сбора разведывательных данных, когда сипаи под командованием полковника Фрэнсиса Янгхазбэнда (Younghusband) ружейным огнем прокладывали себе путь в Лхасу в 1903 и 1904 гг.[25].{221} Генерал Куропаткин, который резко выступал против таких предприятий, часто выражал беспокойство по поводу влияния Ухтомского на царя: «Государь тоже не вполне установился на вопросах внешней политики. Наиболее опасною чертою Государя в этой области я считаю некоторую любовь Государя к таинственным странам и… лицам вроде бурята Бадмаева…» Они, считал Куропаткин, внушали Николаю «мысли об азиатском величии русского Государя, как повелителя всей Азии». «Государя тянут в Тибет», — тревожился он{222}.
С 1900 г. дружба Ухтомского и царя пошла на убыль. Ухтомский жаловался другу, что он уже не пользуется прежним влиянием, а следовательно, и общается с Николаем гораздо реже{223}.
* * *Благодаря своим интересам Эспер Эсперович также сблизился с министром финансов Сергеем Витте — ведущим творцом новой наступательной политики в Восточной Азии. По словам советского историка Б. А. Романова, князь был «большим почитателем Витте», а Витте хвастался своему коллеге, что он вместе с «другом царя» полностью отвечает за дела в Китае{224}. Витте немного преувеличивал, однако эти два человека действительно сотрудничали по ряду важных инициатив.
В 1896 г., когда китайский государственный деятель Ли Хунчжан отправился в Россию на коронацию Николая II, Ухтомский сопровождал его почти во всей поездке и принял участие в переговорах о прокладке Транссиба через Маньчжурию{225}. Министр финансов также устроил назначение Ухтомского председателем Русско-китайского банка, хотя эта должность и носила главным образом почетный характер{226}. В следующем году Витте поручил ему отправиться с посольством в Пекин для дальнейших переговоров с Ли Хунчжаном{227}. В то время как официальная цель визита состояла в том, чтобы вручить подарки от царя императору и вдовствующей императрице, настоящей — неназванной — целью было возобновление переговоров по поводу южной ветви Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД){228}.
Новость о предстоящем визите Ухтомского вызвала большое оживление среди китайского населения столицы. Ходили слухи о том, что Маньчжурию вот-вот аннексируют, что всем подданным мужского пола будет приказано отрезать косицы и что их империя станет российским протекторатом. В дипломатических миссиях города царили озадаченность и обеспокоенность. Джордж Моррисон, корреспондент «Тайме» в Пекине, писал в Лондон: Ухтомский «не имеет официального звания и не признается дипломатическим корпусом. Китайцы считают его “братом царя”, если не самим царем. <…> Очень трудно узнать, в чем задача его миссии»{229}. Чиновники российского МИДа, которые сами были недовольны вмешательством министра финансов в сферу их исключительной компетенции, не могли разрешить недоумения европейского дипломатического сообщества{230}.
Посланник прибыл в Пекин 9 мая, где его друг Ли Хунчжан устроил праздничную встречу. Ухтомский в ответ устроил несколько изысканных приемов в российской миссии и с большой помпой и торжественностью открыл отделение Русско-китайского банка. Он также дважды побывал на аудиенции у императора, который любезно принял щедрые подарки — хрусталь Фаберже, серебро Овчинникова, ценные меха и орден Св. Андрея{231}.[26] Поначалу поездка проходила очень хорошо. Князь отправил Витте ликующую телеграмму, сообщая, что китайцы встречают его так, как не встречали никого другого, живой интерес заметен даже со стороны простонародья, а европейцы глубоко сконфужены{232}.
Несмотря на крупные бриллианты, подаренные всем министрам в Цзунлиямынь (китайское ведомство внешних отношений), Ухтомскому не удалось получить их согласия на железнодорожную концессию в Южной Маньчжурии. Одно дело — позволить соседу срезать путь по пустынным северным территориям. И совсем другое — открыть для чужаков гораздо более многолюдные и процветающие южные районы родовых провинций своей династии. Даже Ли Хунчжан, который только что в придачу к бриллианту получил первую часть взятки за концессию КВЖД в размере 1 млн. руб., не поддавался уговорам. Он возражал: «Мы пустили вас во двор, вы же хотите влезть к нам в самые комнаты, где у нас жены и малые дети»{233}.
Ухтомский вернулся в Петербург с пустыми руками. Все, чем он мог похвастаться, — туманные обещания и цинский Орден Двойного дракона, который он получил за свою необыкновенную щедрость{234}. За исключением вручения подарков Николая II, князь не сумел выполнить ни одного из поручений, и его неуклюжая тактика ведения переговоров и ошибочные шаги серьезно настроили против него Министерство иностранных дел{235}. Один дипломат охарактеризовал его путешествие как «несчастное», а хитрый министр финансов быстро снял с себя какую-либо ответственность за это предприятие{236}.
Три года спустя, во время Боксерского восстания, Ухтомского снова отправили в Китай. Поездка была организована после того, как в июне 1900 г. Ли Хунчжан обратился к Витте с просьбой о российском вмешательстве, чтобы отразить нападение других держав{237}. Ли Хунчжан, который все еще ожидал второй части обещанной в 1896 г. взятки, умолял министра финансов прислать князя в Шанхай «как можно скорее»{238}. Первоначальный план состоял в том, что Эспер Эсперович будет сопровождать мандарина на русском военном корабле из Шанхая в Пекин, где Ли будет просить вдовствующую императрицу положить конец беспорядкам{239}. Ухтомский приступил к выполнению своей задачи «как частное лицо», финансируемое из личных средств царя, и Витте заверил его, что и русские дипломаты, и даже его собственный агент в Китае, Дмитрий Покотилов, не будут вмешиваться{240}.[27]
Дальнейшее развитие событий было полной неожиданностью для Ухтомского. Когда 16 сентября 1900 г. он прибыл в Шанхай, повстанческая блокада посольств была уже месяц с лишним как снята, и Пекин находился в руках европейцев{241}. Добравшись до Пекина, князь предложил представлять интересы Китая в переговорах с оккупационными армиями, но и Николай, и Витте хорошенько подумали, и Ухтомский вернулся в Петербург{242}. После этой донкихотской миссии министр финансов больше не обращался к Ухтомскому за помощью. Витте впоследствии в своих мемуарах отзывался об Ухтомском положительно, как о «в высшей степени порядочном», но после 1900 г. они больше не были дружны{243}.