Евгений Анисимов - Императорская Россия
Самым известным из них стал зал в доме приятеля Пушкина В. В. Энгельгардта, называемый в объявлениях «Старой филармонической залой супротив Казанского собора» (теперь здесь Малый зал филармонии). С 1830 года тут проводили грандиозные маскарады, на которых бывали и Николай I, и Александра Федоровна, многие придворные. Позже здесь начались филармонические концерты, сюда стали приезжать знаменитости. На долгие годы современники запомнили феерические концерты Ференца Листа. Как писал бывший на его концерте 8 апреля 1842 года В. В. Стасов, Лист быстро протиснулся сквозь толпу, подошел к возвышавшейся посередине зала эстраде, на которой стояли два фортепьяно, вспрыгнул, минуя ступеньки, на эстраду, резко сорвал с рук белые перчатки, бросил их на пол, под фортепьяно, раскланялся на все четыре стороны при таком громе рукоплесканий, какого в Петербурге с самого 1703 года еще, наверное, не бывало, и сел. Мгновенно наступило в зале такое молчание, как будто все разом умерли, и Лист начал виолончельную фразу увертюры «Вильгельма Телля» без единой ноты прелюдирования. Кончил свою увертюру, и пока зала тряслась от громовых рукоплесканий, он быстро перешел к другому фортепьяно и так менял рояль для каждой новой пьесы, являясь лицом то к одной, то к другой половине зала.
Кто сказал, что шоумены появились только в XX веке?!
Но гром полуденной пушки с Адмиралтейской крепости, залпы и отсветы салютов и фейерверков напоминали, что это хотя и окраины, но все-таки столицы Российской империи, города воинской славы. Впрочем, те, кто жил на материковой части, этого не забывали ни на минуту. Петербург был военной столицей, городом-крепостью. Вся городская жизнь была подчинена военному распорядку. Раннее утро начиналось с сигнала «Подъем!», с переклички полковых труб в разных концах города. Опытный человек, услышавший в утреннем прозрачном воздухе медь трубы, мог сразу сказать, повернув голову в сторону видного издалека синекупольного Троицкого собора: «Надо же, измайловцы первыми проснулись!» Впрочем, звук трубы из рот Измайловского полка тотчас подхватывали преображенцы в своей слободе возле Литейного проспекта и Спасо-Преображенского собора. Тотчас разом отзывались трубы в ротах Семеновского полка, что тянулись от Загородного проспекта до Московской дороги, Конной гвардии, Гвардейского экипажа… Грохот барабанов доносился с учебных плацев, бравые солдатские песни марширующих рот звучали на городских улицах. Наступление вечера возвещал сигнал «Отбой!» и долгое и торжественное исполнение «зори». Военные в мундирах разных полков и команд встречались повсюду. Это неудивительно – в городе было множество казарм, манежей, конюшен, арсеналов, складов, провиантских и иных магазинов, госпиталей, зданий штабов и офицерских собраний. Чаще всего эти здания располагались рядом, составляя внутри большого города своеобразные полковые городки, улицы которых назывались ротами.
Заглянем в источник
Богатая, праздничная, нарядная, обычно полуночная жизнь центра города совсем не походила на жизнь других частей Петербурга. Казалось, что в одном городе, кроме дворцов и Невского проспекта, существует сразу несколько городов, живущих в разные исторические эпохи и даже в разное время года. Н. А. Некрасов писал в повести «Жизнь Александры Ивановны»:
«Не знаю, известно ли читателям, что в Петербурге, кроме многих известных чудес, которыми он славится, есть еще чудо, которое заключается в том, что в одно и то же время в разных частях его можно встретить времена года совершенно различные. Когда в центре Петербурга нет уже и признаков снегу, когда по Невскому беспрестанно носятся летние экипажи, а по тротуарам его, сухим и гладким, толпами прогуливаются обрадованные жители и жительницы столицы в легких изящных нарядах, – тогда в другом конце Петербурга, на Выборгской стороне, царствует совершенная зима. Снег довольно толстым слоем лежит еще на мостовых, природа смотрит пасмурно и подозрительно, жители выходят на улицу не иначе, как закутавшись в меховую одежду… На заборах, из-за которых выглядывают угрюмые деревья, до половины покрытые снегом, стелется иней, из десяти извощиков только один и то с отчаянием в сердце осмелится выехать на дрожках. О, как далеко Выборгской стороне до Невского проспекта!»
Таким же далеким от Невского казались не только Выборгская сторона, Охта, но и Петербургская сторона. Ее сонную жизнь ничто не волновало, и она оживала только в те часы, когда по Каменноостровской дороге на Острова – место модных гуляний богатых петербуржцев – мчались нарядные коляски. Они разгоняли глупых кур и гусей, с нетерпением притормаживали, въезжая в мычащее и жующее стадо, которое на закате дня медленно ползло по улицам. А потом рысаки вновь набирали ход, от копыт и колес поднималась туча пыли, которая долго висела в воздухе и медленно оседала на крыши низеньких домиков, жалкие огороды с покосившимися плетнями и заборами. Казалось, что это вовсе не Петербург, а дальний, провинциальный городок…
Н. Е. Сверчков. Пожарные ночью в Петербурге.
Город при Николае I пережил два потрясения. Одно из них было страшное, другое – удивительное. Страшным событием стал пожар Зимнего дворца в ночь на 17 декабря 1834 года, начавшийся от неисправного дымохода одной из дворцовых печей. Зрелище грандиозного, видного со всех концов города пожара было похоже на ожившую картину К. Брюллова «Последний день Помпеи».
В зимней тьме пылал дворец, и огромная молчаливая толпа зевак стояла на морозе все 30 часов, пока длился пожар. Дворцовая площадь, оцепленная плотным кольцом солдат, вся была заставлена мебелью, зеркалами, редкими картинами, скульптурой, светильниками и прочими баснословными богатствами. Благодаря мужеству солдат и толковому руководству самого императора Николая I удалось спасти многие воинские реликвии: знамена гвардейских полков, картины Военной галереи 1812 года, утварь дворцовых церквей, убранство царских покоев. Удалось отстоять сокровищницу мирового искусства – Эрмитаж. Когда пожар стих, перед людьми предстало страшное зрелище: обгорелые стены, обрушившиеся потолки и перекрытия, чад и вонь тлеющих обломков. Восстановление дворца началось почти сразу же после катастрофы. Основная тяжесть реставрационных работ легла на архитекторов В. П. Стасова, брата Карла Брюллова Александра, талантливого зодчего, а также на А. Е. Штауберта и К. А. Тона. Круглосуточно на пожарище работали около 10 тыс. человек. Уже к 1840 году упорный труд увенчался успехом – недаром на памятной медали были выбиты слова «Усердие все превозмогает».
Удивительным же событием в жизни николаевского Петербурга стало открытие железной дороги. Тысячи петербуржцев собрались, чтобы увидеть, как зашипит, тронется и поедет странное, привезенное из Англии сооружение с длинной трубой. Ведь столько было разговоров о невозможности железных дорог в России – как же выдержат рельсы лютые русские морозы? Но все прошло благополучно, железнодорожное строительство развернулось вовсю, и 18 августа 1851 года из Петербурга в Москву ушел первый царский поезд.
Сам государь решил опробовать новую дорогу, ставшую важнейшей магистралью России на столетия. Город разрастался стремительно: к середине XIX века его населяло полмиллиона человек! В основном это были пришедшие на заработки крестьяне окрестных губерний, строительные рабочие, мастеровые. Вид их по утрам не украшал центральные улицы, и, как писал Гоголь, «в это время обыкновенно неприлично ходить дамам, потому что русский народ любит изъясняться такими резкими выражениями, каких они, верно, не услышат даже в театре».
Осень классицизма
Рост числа работных в городе, железная дорога, дымы первых пароходов на Неве, строящиеся на окраинах заводы с высокими трубами – все это с ясностью говорило, что грядет новая эпоха. Она с нетерпением стоит на пороге Петербурга, обещает ему нечто неизведанное. Приближение индустриальной эпохи уже почувствовали многие. Ампирный Петербург уходил в прошлое, постепенно менялись вкусы, появлялись новые запросы, шум европейской промышленной революции долетал до Петербурга, появлялись новые машины, новые материалы, новые технические идеи. Рамки строгого ампира становились тесны архитекторам, наступала эпоха свободы выбора стилей. Монферран упорно заканчивал уже устаревший для своего времени Исаакиевский собор, но уже думал о другом стиле, обращаясь к образцам Возрождения. Тяготение к новым формам испытывал и сам Николай I, увлеченный неоготикой. Он как бы втайне от своей пышной ампирной столицы строил для себя, для души особый, «готический» мир в любимом им Петергофе.
Николаю I была близка роль благородного рыцаря-крестоносца – защитника «старого порядка» и православия, покровителя слабых. Именно в неоготике отразились душевные движения императора, который хотел жить не в раззолоченном, обозреваемом со всех сторон дворцовом пространстве барокко и ампира, а в своем «поместье», в небольшом уютном доме, построенном как у англичан – возле развалин родового замка, неподалеку от вросшей в землю старинной капеллы, чей каменный пол истерт башмаками десятков поколений прихожан. Естественно, что для воплощения «готической» мечты самодержца препятствий не было. Так, он строит под Петергофом усадьбу Александрию, которая вся проникнута духом неоготики. Здесь появились и «старинный» Руинный мост, и «готические» Фермерский дворец и Капелла, и маленькие «готические» колодец, беседка, караулка. Железная ограда, благодаря навершиям в виде золоченых наконечников копий, наводила на мысль о бесчисленном рыцарском войске, охраняющем Александрию. Центром усадьбы стал дворец «Коттедж», в котором воплотились все главные идеи и мечты «петергофского помещика» (как себя называл Николай I) и его супруги императрицы Александры Федоровны. К этому дому-вилле для богатой (но без излишеств) семьи приложимы такие эпитеты: большой (но не огромный), соразмерный, удачно расположенный на возвышенности, согласный с природой, светлый, изящный, удобный, элегантный. Все комнаты виллы, непохожие одна на другую, наполнены любовно подобранными картинами, «готической» мебелью мастера Г. Гамбса, памятными безделушками.
