Ю Фельштинский - Разговоры с Бухариным
15.06.1928
В VII ленинском сборнике помещена работа Варги, читанная Вл[адимиром] Ил[ьичем]. Приведем след[ующую] цитату из книги Варги: "После тяжелых опытов с крестьянами в первые 2 года существования диктатуры в России тоже пришли к мысли перенести центр тяжести в вопросе о снабжении городов продуктами продовольствия на вновь образованные крупные имения государственных и сельских коммун", — подчеркнуто Вл[адимиром] Ил[ьичем] и написано им на поле: "Вздор".
Я отдаю себе ясный отчет в том, что проведение этих мероприятий потребует ослабления нажима на частника, на мелкую промышленность в деревне. Я об этом не говорю, ибо я хотел остановиться на центральном вопросе. Я просил бы учесть, что основные мысли, весьма схематически изложенные в письме, присущи не только мне. О них говорят сотни и тыс[ячи] тт., которые не были в оппозиции, но которые не причислялись до сих пор к правым, которые полностью разделяют линию партии, но считают взятый темп осуществления гибельным.
М. Фрумкин
ПРИЛОЖЕНИЕ 5
Страницы истории Бухарин об оппозиции Сталину
Интервью с Б. И. Николаевским* I
Вопрос: Вы сказали, что "Письмо старого большевика" было главным образом основано на Ваших разговорах с Бухариным в 1936 году. Может быть, Вы нам расскажете, при каких, собственно, обстоятельствах произошли эти встречи?
Ответ: Это — длинная история, которая интересна и сама по* себе. Я постараюсь рассказать ее в наиболее сжатом виде. Мои встречи с Бухариным касались германских с.-д. архивов, которые я вместе с русским с.-д. архивом вывез из Германии в мае 1933 г., после прихода к власти Гитлера. Я забрал эти-материалы по просьбе Отто Вельса, председателя ЦК германской с.-д. партии, собственностью которой эти архивы были. Германские архивы, вместе с русским, были тогда перевезены, мною в Париж, где я стал их хранителем.
Большевики были чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы для своих коллекций в Москве получить эти германские архивы, которые кроме архивов Бебеля, Либкнехта и многих других включали огромный архив Маркса и Энгельса. В 1935 году они прислали представителя Института Маркса-Энгельса- Ленина с вопросом, соглашусь ли я вести с ними переговоры о продаже этих архивов. Я ответил, что могу только передать их предложение ЦК немецкой с.-д. Я это сделал, и после этого начались переговоры.
Главные переговоры имели место в феврале-апреле 1936 г.,
* Интервьюировали Северин Бялер и Жанет Загорня.
когда в Париж прибыла делегация от ЦК ВКП(б). Состояла эта делегация из Бухарина, который был членом центрального комитета, В. В. Адорацкого, который был директором Институ-та Маркса-Энгельса-Ленина, и известного советского писателя Аросева, который был тогда председателем ВОКС (Всесоюзного общества культурных связей с заграницей). Бухарин был послан как эксперт по Марксу, и, очевидно, по собственному желанию.
Большевики были согласны заплатить 10 млн. франц. франков, что тогда составляло 400 тыс. дол., но это их предложение после переговоров было отклонено, т. е. немцы решили не расставаться со своим архивом.
В связи именно с этими переговорами Бухарин и другие члены делегации пришли ко мне в первый же день их приезда в Париж.
Вопрос: Значит, Ваши тогдашние разговоры носили чисто официальный характер?
Ответ: Нет, в моих разговорах с Бухариным имелась также неофициальная сторона. Бухарин и я лично никогда раньше не встречались. Но он был приблизительно тех же лет, что и я, и мы прошли тот же самый жизненный путь. Я был немного старше его и был арестован в первый раз в январе 1904 года; он был арестован позднее, — кажется, в 1908 году. Но в ссылке он находился в том же месте, где одно время был и я, а именно в Онеге, Архангельской губ. Мы имели немало общих друзей, и поэтому нам было о чем вспоминать.
Думаю, именно поэтому Бухарин старался внести в нашу встречу элементы личного характера. В первый вечер, когда он пришел ко мне, первыми его словами были: "Привет от Владимира" (моего брата). Позднее, когда Бухарин и я получили возможность говорить наедине, он добавил: "Вам шлет привет Алексей" (Рыков). Должен пояснить, что мой брат еще в ссылке женился на сестре Рыкова, и в 1920–1930 гг. они жили вместе с Рыковым, у которого Бухарин часто бывал. В присут-ствии других членов комиссии Бухарин передал мне привет только от моего брата, который был меньшевиком, но политически не был активен. Привет от Рыкова Бухарин передал лишь тогда, когда мы остались наедине… Это дало тон нашим последующим беседам.
Вопрос: Как вы думаете, почему Бухарин был заинтересован придать разговорам с вами неофициальный оттенок?
Ответ: У меня создалось определенное впечатление, что Бу-харин хотел познакомить человека из внешнего мира, к которому он относится с доверием, с позицией, занятой им по ряду вопросов. Иногда он прямо ставил вопрос; так, например, коснувшись процесса с.-р. в 1922 году, он спросил меня: "Известна ли вам моя настоящая роль в этом процессе?" Я ответил, что знал ее: Бухарин за кулисами противился казни подсудимых. Надо напомнить, что процесс этот вызвал жестокую борьбу среди большевиков по вопросу о том, нужно или не нужно казнить подсудимых. Бухарин решительно выступал против. казни, но ЦК большевиков придерживался противоположной точки зрения. Бухарин подчинился партийной дисциплине и произнес несколько речей с резкими нападками на эсеров, но-за кулисами продолжал бороться против казней.
У меня создалось впечатление, что Бухарин сознательно стремился ознакомить меня с позицией, занятой им в других вопросах, желая чтобы его истинные взгляды стали известны вне Советского Союза. Но его желание говорить все время" сдерживалось опасениями сказать слишком многое…
Я припоминаю, что Аросев, живший долгое время за границей (он был советским полпредом в Праге), присутствовал при одном из наших разговоров. Он прервал нашу беседу, почти оборвав Бухарина на полуслове, и, обратившись ко мне, сказал: "Все это очень хорошо, но вот мы уедем, а вы напишите сенсационные воспоминания". Мне было ясно, что он опасался этого. Поэтому я сказал: "Заключим соглашение: о наших встречах откровенно напишет последний из нас, кто останется в живых".
Случилось так, что я оказался последним…
Вопрос: Как выглядел Бухарин, когда разговаривал с вами? Каково было его настроение?
Ответ: Мне казалось, что Бухарин, хотел отдохнуть от напряженной жизни в Москве. Он был явно утомлен, мечтал о многомесячном отпуске, не скрывал, что хотел бы поехать к морю, купаться, ни о чем не думать и ни с кем не спорить. Таким, казалось, было его настроение, и однажды он прямо сказал мне: "Борис Иванович, почему мы проводим все наше время в спорах об условиях? Бросим это занятие. Вы напишите вашим, что я не соглашаюсь, а я извещу о том же своих. После этого мы поедем на Средиземное море на месяц или два"..
Замечание это было сделано, конечно, в шутливом тоне, но в нем было и серьезное содержание. В тот момент к нам подошла его молодая жена. Она была студенткой и ждала первого ребенка. Бухарин познакомил меня с ней. Она тоже очень нуждалась в отдыхе и была явно довольна, когда муж ее заговорил о море…
В то же время мне было ясно, что Бухарин не хотел бы покинуть Россию навсегда. Он сказал об этом открыто в разговоре с коммунисткой Фанни Езерской, которая одно время была секретаршей Розы Люксембург, а потом долго работала с Бухариным в Коминтерне. В 1936 г. она жила в Париже и пыталась убедить Бухарина остаться за границей. Она была коммунисткой-оппозиционеркой и полагала, что следует создать зa границей оппозиционную газету, которая будет хорошо осведомлена о происходящем в России, и поэтому сможет иметь там очень большое влияние Бухарин, по ее мнению, был единственным, кто мог бы взять на себя роль редактора. О своей беседе с Бухариным она мне тогда же рассказала. Бухарин ей ответил: "Я не думаю, что мог бы жить без России. Мы все привыкли к создавшимся там отношениям и к тамошнему напряженному темпу жизни".
В другой раз, когда мы были в Копенгагене, Бухарин вспомнил, что Троцкий жил относительно недалеко, в Осло, и сказал: "А не поехать ли на денек-другой в Норвегию, чтобы повидать Льва Давидовича?. И затем добавил: "Конечно, между нами были большие конфликты, но это не мешает мне относиться к нему с большим уважением".
Вопрос: Говорил ли он свободно о тогдашнем положении в Советском Союзе и о борьбе внутри партии?
Ответ: Я никогда не ставил ему этих вопросов, так как знал о решении ЦК коммунистической партии, который запретил коммунистам разговаривать с некоммунистами о внутрипартийных отношениях. Тем не менее таких разговоров между нами было немало. Бухарин определенно стремился говорить на эти темы, и я понимал его настроение.
Другой большевик — тоже видный, хотя много менее видный, чем Бухарин, — сказал мне однажды: "Там мы отучились быть искренними. Только за границей, если мы имеем дело с человеком, о котором нам известно, что на него можно положиться, мы начинаем говорить искренно".
