Борис Костин - Вперед, сыны Эллады!
«Смесь умов» привлекала своей оригинальностью. Вот величественный Николай Николаевич Раевский, о котором тогдашний гражданский губернатор Киева Густав Олизар заметил, что «нельзя было не ценить высокого благородства взглядов и прямоты старого генерала». Полной противоположностью друг другу были сыновья героя, блестящий гвардеец Николай и саркастичный Александр. Под стать ему был Иван Якушкин, который «казалось, молча обнажал цареубийственный кинжал». Сводные братья Раевского Василий и Александр Львовичи разнились по темпераменту, словно полюсы планеты. Философ и мечтатель М. Ф. Орлов поражал глубиной доводов, охлаждая пыл рвущихся в бой князей Николая и Александра Ипсиланти.
Роксана Скарлатовна Стурдза отметила в своем дневнике: «Князь Александр часто посещал опасные беседы». Об одной из них поведал в своих записках И. Д. Якушкин.
«…Для большего порядка при наших прениях был выбран президентом Раевский. С полушутливым и полуважным видом он управлял общим разговором. Когда начинали очень шуметь, он звонил в колокольчик; никто не имел права говорить, не спросив у него на то позволения… После многих рассуждений Орлов предложил вопрос: „Насколько было полезно учреждение Тайного общества в России?“ Сам он высказал всё, что можно сказать „за“ и „против“ Тайного общества. В. Л. Давыдов и К. Охотников были согласны с мнением Орлова, Пушкин с жаром доказывал пользу, которую могло бы принести Тайное общество. Тут, испросив слово у президента, я старался доказать, что в России невозможно существование Тайного общества, которое могло бы быть на сколько-нибудь полезно.
Раевский стал мне доказывать противное и исчислил все случаи, в которых Тайное общество могло бы действовать с успехом и пользой…»
«Тебя, Раевских и Орлова / И память Каменки любя…» – пишет Пушкин в одном из своих поэтических откровений, словно предчувствуя, что находится в преддверии событий судьбоносных и роковых и что греческой теме в скором времени суждено обрести звучание не только в призывных листовках и звуках боевых труб.
Пушкину принадлежит и великое философское изречение: «опыт, сын ошибок трудных». На «каменских сходках» и русские дворяне, и греческие патриоты обретали опыт, который приведет одних на эшафот и каторгу, других на поля кровопролитных сражений и в застенки тюрем.
Глава 7. Филики этерия
В ночь на 19 марта 1817 года в Петропавловскую крепость, в печально известный Алексеевский равелин, где содержались только государственные преступники, в сопровождении конвоя был доставлен «секретный арестант граф Николай Галати». Полицейский чиновник поверил греку на слово о его высокородном происхождении и на русский манер записал его имя и фамилию. На самом же деле уроженца Итаки звали Николаос Галатис, был он молод и легкомыслен, сорил деньгами, а более откровенен в беседах со своей пассией, некой мадемуазель Питш. Она-то и донесла на Галатиса в полицию. Причина доноса была смешна до слез – возлюбленный напрочь отказался выполнить очередной ее каприз. Тут-то мадемуазель и прорвало. Чего она только не наболтала! Дескать, Галатис принадлежит к некой ужасной секте, что в Петербурге имеет высоких покровителей, а в намерение его входит погубить российского монарха. Воспаленное воображение доносчицы возымело воздействие на полицейского чинушу, который немедленно настрочил рапорт тогдашнему министру полиции С. К. Вязмитинову Так Галатис оказался в тюремных застенках. На допросах выяснилось, что он действительно отпрыск аристократической семьи, что в его багаже письмо от князя Мирдиты в Верхней Албании Петра Гьомарки к Александру Первому, что имел встречу с Иоанном Каподистрией, статс-секретарем Министерства иностранных дел, что собирался поступать на русскую службу и что если бы Александр Первый удостоил его аудиенции, то он бы «довел до русского царя о привязанности к нему греческой нации и ее желании видеть августейшего покровителя для освобождения от ига угнетающих ее тиранов».
Распоряжение об аресте Галатиса отдал сам император, на жизнь которого согласно доносу был намерен совершить покушение заезжий грек. Следственное дело Галатиса вызвало у Александра Павловича неподдельный интерес. И вовсе не случайно. В нем фигурировали фамилии новороссийского генерал-губернатора А. Ф. Ланжерона, разрешившего Николаосу поездку в Петербург, министра полиции С. К. Вязмитинова, не возражавшего против таковой, бывшего господаря Молдавии князя Александра Маврокордато, у которого Галатис останавливался в Москве, чиновника канцелярии Министерства иностранных дел Константина Кандиоти, которого Иоанн Каподистрия называл своей правой рукой, и, наконец, сам статс-секретарь, который встречался с секретным узником.
Детективная история вполне могла завершиться для Галатиса трагически, а для высших государственных чинов России опалой, если бы государь оказался глух и нем в решении судьбы Галатиса.
Между тем на допросах выяснились весьма любопытные подробности о том, что Галатис принадлежал вовсе не к секте извращенцев или хулителей Господа и даже не к масонам, обласканным в правление Александра Первого, а к некому греческому обществу, именуемому «Филики Этерия». «Это общество, – сообщил следователю Галатис, – распространенное в Греции, члены которого имеются во всех странах, – общество весьма могущественное, состоящее из нескольких тысяч человек, цель его состоит только (курсив мой. – Б. К.) в освобождении моей родины из-под турецкого ига».
Надо полагать, что император с облегчением вздохнул, прочтя эти строки, и имел с Иоанном Каподистрией продолжительную беседу. Ко всему, Галатис являлся подданным Великобритании и статс-секретарь привел такие веские доводы, которые не оставили сомнения: Галатис вовсе не наемный убийца и не возмутитель спокойствия, да и организация, к которой он принадлежит, проникнута стремлением, схожим с интересами российской политики. В течение пяти дней узел был распутан, головы всех остались на своих местах, гнева правителя не последовало. Более того, император повелел сжечь все бумаги, которые были отобраны у Галатиса. Мера более чем предусмотрительная, учитывая болтливость члена «Филики Этерия». Сам же Галатис был отправлен в Кишинев в сопровождении полицейского офицера. В секретной сопроводительной депеше, написанной Иоанном Каподистрией наместнику Бессарабской области генералу А. Н. Бахметьеву и российскому генеральному консулу в Молдавии и Валахии А. А. Пини, относительно судьбы Галатиса говорилось, чтобы она была устроена по возможности «обезопасить оного от собственных безрассудков и преследования со стороны оттоманского правительства».
Итак, никаких указаний от Александра Первого относительно расследования деятельности самой «Филики Этерия» полицейские власти не получили. Все осталось на своих местах, а некоторое время спустя появилось утверждение, будто бы Александр Первый, граф Каподистрия и русский посол в Стамбуле граф Г. А. Строганов – «тайные вдохновители и организаторы этеристского движения».
Между тем у «Филики Этерия» были не только мнимые, но и подлинные основатели. Первая «Этерия», которую возглавлял Ригас Велестинлис, была обезглавлена, так и не набрав силы и не получив распространения в Греции. Иное дело вторая «Этерия», основание которой относится к 1814 году.
Оставшийся неизвестным автор, о принадлежности которого к греческой диаспоре России сомнений не имеется, описал победную эйфорию, царившую после окончания Отечественной войны 1812 года.
Зевеса лик светло сияет,
Бог встает и возглашает:
«Слава русским! – говоря. –
Только пусть высокомерность
и тщеславная надменность
в сердце русского царя
никогда не закрадется,
стражем мира на века –
угнетенных защищает
и закон распространяет
повсеместный навсегда…
Становилось ясным как Божий день, что Россия после кровопролитной и разорительной войны не сможет протянуть руку помощи единоверцам на Балканах. Однако никто из греков в ту пору не мог упрекнуть Россию в неизменном покровительстве православным христианам. Ни в одной стране так называемой цивилизованной Европы греки не имели ни настоящего приюта, ни подлинной свободы, ни дружеского участия, а тем более возможности поступить на государственную службу.
Казнь Ригаса и его ближайших сподвижников оставила глубокую отметину в народной памяти и стала не только «кровавым завещанием», но и предостережением относительно истинных намерений западных держав. Идея Этерии, можно сказать, жила в каждом греке и то, что вторая Этерия была основана людьми, не известными в Греции, лишь подтверждает сказанное.
…В ревизской справке на «нежинского российского подданного», грека по происхождению, торговца пушниной Никифора Афанасьевича Цакалова значилось, что у него есть сын Афанасиос, которому исполнился 21 год. Что из себя представлял юноша, можно судить уже по тому, что он каким-то образом насолил Мухтар-паше, не терпевшему инакомыслия в своих владениях в Янине. С превеликим трудом Афанасиосу удалось избегнуть неминуемой расправы и бежать в Россию. Отец был необычайно богат и средств на обучение наследника не жалел. Так Афанасиос оказался в Париже, где в силу своего деятельного характера вошел в патриотическое общество «Гостиница греческого языка». Трудно судить, сколь серьезных успехов добился юноша в языкознании, одно очевидно – его жгучая ненависть к поработителям греческого народа попала на благодатную почву. В 1814 году Афанасиос Цакалов обосновался в Одессе, куда несколькими годами ранее и также из Франции приехал Эммануил Ксантос. Получив отменные знания за рубежом и обретя духовный опыт, он без труда получил место у одесского именитого купца Василиоса Ксениса. Последний в силу своей обремененности летами и заботами многие из поручений доверял Ксантосу и вовсе не подозревал, что скромный труженик ищет любую возможность, чтобы установить контакт с людьми, которые не смирились с горькой судьбиной Греции. В одной из своих деловых поездок в Порту Ксантос таких людей нашел и вступил в масонскую ложу. Базировалась она на острове Левкас[60], где «братья» вели свои работы в общем русле франкомасонства, напрочь оторванного от каких-либо национальных интересов. Но «брат» Ксантос обладал немаловажными чертами – пытливостью и скромностью, и свое пребывание в рядах «вольных каменщиков» рассматривал как трамплин в нечто иное, которое пока представлялось ему весьма смутно.
