История Первой мировой войны - Оськин Максим Викторович

В этот день, 27-го числа, председатель Государственной думы М. В. Родзянко, сыгравший огромную роль в февральских событиях, в телеграмме императору представил события в совершенно нереальном свете: «Занятия Государственной думы указом вашего величества прерваны до апреля. Последний оплот порядка устранен… Гражданская война началась и разгорается… Если движение перебросится в армию, восторжествует немец, и крушение России, а с ней и династии неминуемо…» [397] Наверное, столь иезуитски коварного текста не смог бы придумать и сам Игнатий Лойола: представить оппозицию «оплотом порядка», угрожать крушением страны и династии, намекать на опасность армейского бунта и желательность неизбежного отречения.

Вот так-так! Что мог после этого думать император, чья семья, где почти все дети (сын и три дочери) были тяжело больны корью, находилась рядом с восставшим Петроградом в Царском Селе? Николай II только-только, 24 февраля, прибыл в Ставку, и вдруг такое. Повинуясь слепому инстинкту, император вновь поспешил выехать из Могилева, пытаясь пробиться к столице, и тем самым оторвал себя от рычагов управления армией, передав их в руки своих генералов, чья позиция и предопределила последующие события. «Семь генерал-адъютантских револьверов», по выражению В. И. Старцева, ждали своего часа, чтобы оказаться «приставленными к виску Николая II».

События в революционной столице катились своим чередом. Тот факт, что во главе революционного процесса встали деятели оппозиции, позволял быть уверенным, что вооруженного подавления восстания не будет. Вот она – суть Февральской революции. Без лидеров буржуазной оппозиции действия рабочего люда Петрограда и солдат гарнизона являлись простым мятежом, теперь же – революцией. Именно поэтому революция и смогла победить.

28 февраля в столичные полки стали возвращаться разбежавшиеся в первые дни «солдатской революции» офицеры, которые одним фактом своего присутствия давали не только надежду на способность революции к обороне. Офицеры привносили уверенность в том, что армия в целом, возможно, не откажется следовать за новой революционной властью: «путь к политическому движению, как правило, лежит через психологический сдвиг; от психологии преданности и принятия власти, к психологии недовольства этой властью и отрицанию ее» [398].

События развивались, как это и положено в революции, стремительно. 28 февраля и 1 марта в Петроград стекались представители все новых и новых частей, располагавшихся в столичном военном округе. Однако вооружались и «думцы», и «советчики». В Таврическом дворце, этом центре всего восстания, раздавали оружие, неизвестно откуда появившееся в распоряжении думцев и «советчиков» [399].

На сторону революции перешли все гвардейские полки, в том числе Сводный Его Величества полк, казачий конвой императора и Гвардейский экипаж во главе со своим командиром великим князем Кириллом Владимировичем. Это – двоюродный брат императора, позже в эмиграции претендовавший на русский трон (данные претензии «по наследству» передались и его потомкам), а теперь вместе с остальными войсками присягнувшим на верность Государственной думе. Тем самым впервые в российской истории член императорской фамилии нарушил присягу верности царю, потерявшему столицу, но еще сохранявшему трон.

Надвигавшаяся революция с конца 1916 года была видна и понятна многим. Убийство Г. Е. Распутина не случилось просто так. Однако император, сделав ставку на весеннее наступление, надеялся, что его режиму удастся продержаться зиму, а после наступления угроза революции будет отодвинута. Ведь понятно, что Николай II не намеревался идти навстречу оппозиции, требовавшей сосредоточения реальной власти в руках парламента – «ответственное министерство» и есть такой передел властных полномочий. Поэтому-то, по верному замечанию протопресвитера армии и флота Г. Шавельского, революция для царской семьи произошла «неожиданно», невзирая на все признаки катастрофы [400]. Царь рассчитывал на попытку дворцового переворота. Такой переворот соответственно должен был бы быть подавлен войсками. А получил революцию, в которой объединилась вся нация, и потому борьба Николая II в этом случае фактически была обречена на неудачу.

Бесспорно, оппозиция не рассчитывала на народную социальную революцию: с конца 1916 года полным ходом шла подготовка верхушечного переворота, долженствовавшего просто «разменять фигуры»: царя Николая II на его сына или брата. Понятно, что при таком раскладе новый государь не получал бы и грана реальной власти. Потому-то оппозиционеры скорее запугивали власть угрозой революции, желая на самом деле ни в коем случае ее не допустить.

Революция спутала расчеты заговорщиков, но, главное, люди были морально готовы к каким-то рубежным событиям, а потому и поддержали кампанию по свержению императора с престола. Но вот то обстоятельство, что вместе с Николаем II рухнет и сама монархия, стало просчетом для тех либералов, кто «раскачивал лодку». Именно поэтому, уже после всего, генералы жаловались на либералов, «вычистивших» их из армии, а либерал-буржуа сетовали на «темноту» народа.

В свою очередь, социалисты всех мастей (напомним, огромное количество из них если и не были террористами непосредственно, то как минимум полностью одобряли терроризм как средство борьбы с властями) кивали на большевиков. Мало кто из тех лиц, что приняли активное участие в подготовке революции и падении монархии, признали самих себя виновниками той Красной Смуты, что началась в России с Февраля 1917 года (Октябрь стал всего лишь логическим этапом Смуты, развязанной в Феврале).

Значительную роль в подготовке государственного переворота сыграли английский и французский послы, своими действиями и заверениями придававшие оппозиции уверенность в легитимности их действий в глазах Запада. Например, 22 ноября на заседании Государственной думы правый депутат Н. Е. Марков намеренно оскорбил председателя думы М. В. Родзянко. Французы отреагировали немедленно, демонстративно наградив Родзянко крестом ордена Почетного легиона. Для того чтобы увидеть, насколько тесно союзники «завязывались» во внутренних российских делах, по идее, нисколько их не касавшихся, достаточно почитать дневник французского посла в России М. Палеолога:

– 4 августа 1916 года он пишет, что при смене царя Россия немедленно выйдет из войны;

– осенью французский посол чрезвычайно озабочен борьбой с правительством Б. В. Штюрмера и сочувствует мысли об отречении императора;

– а уже в январе М. Палеолог принимает активное участие в открытом обсуждении дворцового переворота посредством гвардейских полков.

В свою очередь английский посол Дж. Бьюкенен указывал, что «дворцовый переворот обсуждался открыто… вопрос заключается лишь в том, будут ли убиты и император и императрица, или только последняя» [401]. Такие «обсуждения» велись в присутствии посла и, очевидно, при его активном участии. Вот таким предательским хамелеонством англо-французы платили своему верному союзнику, который жертвовал всем, чтобы остановить германскую военную машину на пути господства в Европе. Этот факт лишний раз подтверждает истину о том, что перед решительным выбором надо думать головой, а не сердцем.

Отречение

Нельзя сказать, что император не пытался бороться за власть, а покорно принял свершившееся. Ведь все-таки у него, как у Верховного Главнокомандующего, по идее «под рукой» были войска. По признанию самих же революционеров, в эти дни с восставшим гарнизоном «легко могла бы справиться какая-нибудь одна вызванная с фронта и не затронутая политической пропагандой казачья дивизия» [402]. Так что чисто в военном отношении у царя были все шансы на успех.