История Первой мировой войны - Оськин Максим Викторович

4) ноябрь 1916 года – надежды на борьбу с дороговизной возлагаются только на Государственную думу, усталость от войны, резкое увеличение жалоб на пищу, решимость и одновременно угнетенность духа;

5) декабрь 1916 года – жалобы на пищу, особенно после замены мяса рыбой и чечевицей; тревога за внутреннее состояние страны, сильная тяга к миру после немецких предложений, самогоноварение в войсках как итог тенденции роста пьянства, наблюдаемый с середины года;

6) январь 1917 года – беспокойство за недоедающие семьи, жалобы на довольствие, недовольство продовольственной разверсткой («у крестьян отбирают хлеб»);

7) начало февраля 1917 года – укрепление духа, хотя мира ждут с нетерпением, уменьшение жалоб на пищу, возобновление толков о немецком засилье в верхах, тяга в отпуск (отпускники возвращаются чаще с подавленным настроением);

8) февраль 1917 года – улучшение в пище, доверие к поступающей в войска технике, надежды на победу;

9) начало марта – подъем духа в связи со свержением самодержавия, что трактуется прежде всего как конец «немецкого засилья» в верхах.

Уже с осени 1916 года наблюдается тенденция роста числа «безразличных» писем и перенесение сферы тяжести интересов с фронтовых проблем на тыловые. А зимой резко возрастает процент пессимистических писем с фронта и в еще большей мере – равнодушных. Так, военно-цензурное отделение 12-й армии отмечало, что в феврале число бодрых писем резко упало, и нет ни одного полка, где их цифра превысила бы десять процентов. Все чаще рефреном звучит неверие в победу и в предстоящей военной кампании, убежденность в «бесконечности» военных действий. Как пишет А. Б. Асташов, именно зимой 1917 года, по сообщениям из армий, широко распространяются венерические заболевания: «заболевание сифилисом принимает угрожающий характер». И более того – «распространение венерических болезней в Действующей армии сравнивали с тифом» [370].

Таким образом, зима 1917 года послужила тем переломным временем, когда достаточно было одной искры, чтобы вспыхнул пожар. Широкое распространение на фронте и в тылу необъективных и зачастую совершенно лживых сведений, условно называемых «распутинианой», подточило правящий режим в моральном отношении. И здесь виновата сама государственная власть, не сумевшая перед войной приобрести «залог прочности» режима, а также и не сделавшая ничего, чтобы укрепить власть в ходе самой войны. Груз социальных противоречий, накопившихся еще до 1914 года, и усугубленный субъективными факторами во время самой войны, грозил развалить империю, стремившуюся к тому же выиграть войну без проведения в жизнь чрезвычайных мер по военизации тыла и мобилизации всех сил страны для победы [371].

В отечественной литературе высказывалась мысль, что солдаты могли обрести цель войны «на личностном и вполне прозаичном уровне в процессе успешного наступления» [372]. Представляется справедливым, что единственно правильная цель военных действий, как важнейшей составной части явления под названием «война», для простого солдата, не понимавшего действительных объективных целей, была в скорой победе над врагом. Ведь войне, как и другому глобальному процессу, присуща своя внутренняя логика, которая диктует образ мышления и образ практических действий.

Осознание массами причин-целей войны имеет громадное значение, непосредственно обеспечивая победу на полях сражений. Доведенный до отчаяния непонятными для него объективными обстоятельствами необходимости продолжения войны, тесно сплетающимися с тыловыми неурядицами, народ обращал свою ненависть на власть вообще. Не умеющий понять и осознать действительных причин и целей военного столкновения, солдат не получил и понятного для него объяснения в течение военных лет. Правительственная пропаганда (вернее, ее вялые попытки) показала свою «профнепригодность». Так что настроение солдатских масс, безусловно, поднимавшееся в период успешных боев, оставалось таковым в условиях если не абсолютной победы, то, по крайней мере, при наличии ее реальной перспективы, ее иллюзии в сознании.

Для войск был важен твердый, надежный залог уверенности в предстоящих победах. Разочарование итогами 1916 года было тем более велико, что кампания закончилась очевидными успехами австро-германцев – отражением первоначально просто блестящего русского наступления на Юго-Западном фронте и разгромом Румынии.

Осознать же объективную неотвратимость поражения Центральных держав солдаты не могли по определению, и потому убеждение в невозможности выиграть войну при существующем режиме достигает зимой 1917 года своего пика.

Конечно, поначалу подобные настроения отнюдь не были превалирующими, но к концу 1916 года, после крушения надежд на окончание войны в этом году, такие тенденции оказываются присущими большинству солдат. Провал надежд на победу в ходе наступления Юго-Западного фронта, забравшего огромное количество жизней, и поражение Румынии стали сильнейшим ударом по готовности солдат к продолжению войны. А. И. Деникин отмечал, что наиболее угнетающее влияние на солдат оказывало отступление и ход военных действий без побед.

Угнетенное настроение, ставшее следствием личностной убежденности в бесконечности войны, было свойственно всем воюющим сторонам. Кровопролитные сражения под Верденом и на Сомме, обескровившие французскую, британскую и германскую армии не менее, нежели Брусиловский прорыв и «ковельская мясорубка» обескровили армии русских и австро-венгров, привели к выводам: война будет длиться столь долго, что у ее участников почти нет возможности выжить. Данную психологическую парадигму этого периода второй половины войны прекрасно описывает Р. Олдингтон в романе «Смерть героя»: «Союзные войска снова и снова отступают, и похоже, что война будет длиться вечно, и даже если он уцелеет, никогда у него не хватит сил начать новую жизнь… Бессонница, неотвязная тревога, потрясения, безмерная усталость, вечно подавляемый страх – все это привело его на грань безумия, и лишь гордость и привычка владеть собой еще помогали ему держаться. Он потерпел крушение, и его кружило, как щепку, в бешеном водовороте войны».

Обострение пессимистических настроений неизбежно происходит в периоды военных поражений. Что касается именно Восточного фронта зимой 1917 года, то здесь ощущение непреодолимости силы врага, умноженное неудачами в Румынии, накладывалось на кризис снабжения в тылу. Простой солдат, разочарованный ведением боевых действий, узнал, что в тылу может начаться голод, видимым предвестником чего выступила продовольственная разверстка гофмейстера А. А. Риттиха. Следовательно, каждый новый день войны будет лишь увеличивать страдания родственников в тылу, помимо того, что сам солдат страдал на фронте от гнета возможности ежесекундной гибели, умноженной на неопределенные временные сроки возвращения домой с победой, к мирному земледельческому труду, являвшемуся единственным смыслом существования и самоё жизни.

Кроме того, нудное сидение войск Северного и Западного фронтов в окопах более года также способствовало разложению. Действительно, наиболее существенным вкладом армий Северного фронта в 1916 году стало декабрьское наступление на Митаву силами 12-й армии генерала Р. Д. Радко-Дмитриева. Армии же Западного фронта после неудачи под Барановичами наносили лишь локальные удары, легко отражавшиеся германцами (последним ударом стала попытка наступления 27 августа силами 3-го и 26-го армейских корпусов в районе Червищенского плацдарма).

Это «сидение», отрывавшее людей от внешнего мира, побуждало массовое сознание воспринимать в качестве истинных самые невероятные и дикие слухи. Вдобавок, как это обычно свойственно окопной войне, в периоды отсутствия на фронте масштабных наступательных операций (а Северный и Западный фронты, по сути, всю кампанию просидели в окопах) резко возрастает муштра, тяжелая и нудная работа в окопах, ужесточение дисциплинарного режима. Как писал домой один солдат: «Не военная служба, а каторжная… Когда же это кончится: стоят на одном месте с осени, ни назад, ни вперед» [373].