Николай Данилевский - Россия и Европа
Италия, числом своего населения еще несколько уступающая Англии, ограждена с севера Альпами, а с прочих сторон окружена морем, которое, при заинтересованности Англии в сохранении равновесия между европейскими державами, представляет наилучшее ограждение.
Наконец, Испания, население которой уменьшилось до каких-нибудь 15 миллионов лишь вследствие случайных и временных причин, дурного государственного устройства, еще лучше Италии ограждена физическими условиями страны, отделенной от единственной своей соседки, Франции, цепью Пиренеи и, сверх того, еще перерезанной в разных направлениях высокими горными хребтами, могущественными охранителями независимости даже слабых народов.
Из такого отношения сил главных европейских народностей вытекает как необходимое следствие, что так называемая система политического равновесия не искусственная какая-либо комбинация, умышленно придуманная дипломатами, а естественный нормальным порядок вещей в применении к Европе в тесном и единственно верном значении этого слова,- порядок, который не только не противоречит принципу национальности, но в нем именно находит свое твердое незыблемое основание точно так, как в славянском мире, по тем же самым причинам, естественный порядок вещей может основываться только на гегемонии России. Посему порядок, основанный на равновесии европейских государств, есть единственный устойчивый, и, как бы его ни колебали, он всегда восстановляется тем, что называется силою вещей.
Но понятно, что при том слабом значении, которое до самого последнего времени имел принцип национальности в европейском мире, это нормальное отношение между членами европейской семьи не могло быть понято и постигнуто с самого начала, а лишь мало-помалу выяснилось ходом событий, игрою политических сил, из коих каждая стремилась к своему полнейшему проявлению, к преобладанию над прочими. Собственно говоря, когда политическое равновесие и было понято, то на деле (а не на лицемерном языке дипломации или на наивном языке мнимой науки народного права) оно никогда не признавалось за какой-либо принцип права, а осуществлялось только как факт, часто независимый от произвола политических деятелей.
Это нормальное для европейских государств состояние политического равновесия нарушалось как самым течением событий (тем, что мы называем историческими случайностями), так и естественным стремлением к гегемонии в разные времена разными народностями, преимущественно под влиянием страстей и честолюбивых планов тех личностей, которые сосредоточивали в себе интересы этих народностей. Но все эти попытки оказывались с течением времени несостоятельными, удаваясь только на сравнительно короткий срок, ибо по самой сущности своей противоречили тому распределению политической силы и могущества, которое лежало в самом основании германо-романской системы государств.
При таком естественном равенстве основных сил первенствующих европейских народностей та из них, которая (вследствие своего государственного устройства или характера господствовавшей в ней личности) обладала наибольшею внутреннею крепостью и единством или получала особое могущество от стечения благоприятных для нее исторических случайностей, стремилась достигать преобладающего значения и господства тем, что старалась подчинить себе завоеванием то государство, которое, по противоположным причинам, находилось в состоянии раздробленности и слабости. Если бы такое стремление удалось, то завоевательное государство, приобретя почти двойную силу, тем самым должно бы получить такое преобладание, что система политического равновесия должна бы была перейти в гегемонию. Но этого не случилось ни разу на сколько-нибудь продолжительное время - частью от противодействия других государств, инстинктивно или сознательно чувствовавших тот вред, который это им бы принесло, частью же от влияния событий, так сказать, посторонних, т. е. явлений, проистекавших из совершенно иного порядка причин.
Естественно, что войны, основанные на внутренней борьбе европейских государств из-за раздела политической силы и могущества (под категорию которых подходят все чисто завоевательные и так называемые войны за наследство престолов и в которые постепенно переходили даже и те, которые проистекали из совершенно иного порядка вещей, именно из мира нравственного, как войны религиозные и революционные), должны были нейтрализовать силы Европы на других театрах всемирной деятельности и отвлекать их от завоеваний и распространении европейского влияния в других частях света.
За такою борьбою следовало, конечно, утомление; но если спокойствие, происходившее или от временного осуществления гегемонических планов, или от установления равновесия, было довольно продолжительно для восстановления истощенных сил, то они получали исход во внешней деятельности, шли на завладение внеевропейскими странами. Таким образом, внутренняя борьба между главными членами европейской системы служила как бы обеспечением независимости внеевропейских стран и народов. Это-то отношение между постепенным развитием и осуществлением системы политического равновесия европейских государств, с одной стороны, и между развитием власти и влияния Европы на внеевропейские страны,- с другой, имею я намерение теперь проследить в беглом очерке.
Активную роль в нарушениях политического равновесия в начале европейской истории играла преимущественно Германия, впоследствии же Франция. Промежуток времени между этою переменою ролей, который почти совпадает с переходом так называемой средней истории в новую, заняла с необыкновенным успехом Испания. Напротив того, пассивную роль (предмет, на который направлялись честолюбивые стремления этих народов) занимала от начала до самого последнего времени преимущественно Италия. Она была главным орудием, посредством которого Германия, Испания и Франция надеялись достигнуть гегемонии, потому что с самого падения Западной Римской империи и до наших дней она ни разу не успевала достигнуть внутреннего объединения в какой бы то ни было форме. Временно же доставалась эта пассивная роль, из первостепенных государств, еще Испании и Германии, по той же причине внутренней разъединенности; а из второстепенных народностей - голландской.
Германия во времена Оттонов, побуждаемая доставшимся ей идеальным наследством римского императорства, стремится подчинить себе Италию и в значительной степени успевает в этом[8], так как ни с какой стороны не встречала противодействия. Испания занята в то время борьбою с маврами; Англия удалена от деятельного участия в делах европейского материка своим островным положением; Франция при последних Карловингах и первых Капетингах - в самом разгаре феодальных смут, доведших королевскую власть почти до полного ничтожества. Здесь встречаем мы первый пример противодействия со стороны явлений порядка совершенно чуждого равновесию политических сил: именно, со стороны явлений мира нравственного, представителями которых в то время в германо-романской области были папы. Они отстаивают независимость Италии и устанавливают своим духовным влиянием тот период равновесия, который мы назвали (см. гл. X) периодом первого гармонического развития германо-романского культурного типа,- равновесия, основанного, однако, не на политическом равновесии сил народностей, составлявших Европу, а на нравственной гегемонии папства. И вот в период этого равновесия Европа в первый раз устремляет избыток сил своих, под влиянием христианской идеи, на Восток; завоевывает Палестину, на полстолетия овладевает даже Византийскою империей, но не может окончательно утвердиться на восточном прибрежье Средиземного моря вследствие энергического сопротивления магометанского мира. Более долговечны приобретения, доставленные ей Венецией и Генуей на востоке Средиземного и в Черном море, которые также, однако, вырываются из рук ее турками.
Продолжительное напряжение приводит к ослаблению общих сил; а, с другой стороны, внимание каждого государства занято внутреннею борьбою с феодализмом, из которой первою победительницею выходит Франция, объединенная гением своих королей - в особенности же Людовика XI. И вот уже при сыне его она начинает стремиться к европейской гегемонии посредством завоевания Италии. Попытка эта продолжается при Людовике XII и Франциске I, но союзы пап, Венеции и императора лишают ее полученных было успехов.
Активная роль переходит к Испании. Окончательная победа над маврами[9] совпадает с счастливою случайностью умения оценить гениальные предложения Колумба, которые доставили ей владычество над Америкой. Случайность наследства соединяет в способных руках Карла V богатые Нидерланды, рыцарскую закаленную в боях Испанию и первенствующую в Европе своим традиционным величием Германскую империю. Италия завоевывается; в руках Карпова брата находятся наследственные австрийские земли. Одним словом, вся Европа, кроме Франции, Англии и Скандинавских государств, сосредоточивается под одною властью. Все усилия Франции послужили лишь к ограждению ее собственной независимости. Политическая гегемония утверждена в размерах небывалых со времени Карла Великого.
