Юлиан Семенов - Ненаписанные романы
- Я затрудняюсь дать точный ответ. Пожалуйста, позвоните в двенадцать.
...Помощник Молотова был предупрежден заранее, что с утра будет звонить Гарриман, ибо уже в восемь подписчики получили "Литературную газету" со статьей лауреата Сталинской премии Бориса Горбатова - "Человек в коротких штанишках". Заголовку было предпослано слово, разверстанное на три колонки: "предатели". Речь в статье шла о президенте Соединенных Штатов Америки Гарри Трумэне, главе дружественного - согласно действовавшему тогда Договору государства.
Молотову было дано указание уклониться от встречи с Гарриманом под любым удобным предлогом; указание пришло от Сталина прошлой ночью.
...Помощник посла звонил в приемную министра иностранных дел до трех часов; в три тридцать Гарриман сам набрал номер секретариата Сталина; по-русски произнес чеканную, нескрываемо резкую, заранее подготовленную фразу:
- Прежде чем я дам рекомендации правительству Соединенных Штатов по поводу известной вам публикации, мне казалось бы необходимым встретиться с маршалом.
("Генералиссимусом" Сталина никогда не называл, только "маршалом", отговариваясь тем, что привык к его званию во время войны - с одной стороны, и - с другой - ему бы не хотелось аллюзий: тиран Испании Франко тоже генералиссимус, как и Чан Кайши, главный противник Мао, верного ученика русского лидера.)
- А почему бы вам не встретиться с Молотовым или Вышинским? - спросили Гарримана, заранее зная, что он откажется от этого предложения, протокол не позволяет, - слишком долго унижали отговорками.
- К сожалению, я не могу более ждать, пока господа Молотов или Вышинский найдут время для встречи с чрезвычайным и полномочным послом Соединенных Штатов. Просил бы доложить маршалу, что встреча с ним была бы в высшей мере целесообразной, - в интересах двух наших народов.
Сталин дожидался именно этих слов Гарримана: игра, начатая в конце прошлой недели, входила в свою завершающую фазу.
Во-первых, он, Сталин, поручил сделать публикацию о предателе Гарри Трумэне, президенте Америки, не кому-нибудь, а Борису Горбатову, еврею по национальности. Поскольку в Штатах во время войны значительно увеличилось влияние еврейских кругов в прессе, можно рассчитывать, что далеко не все газеты за океаном выступят против публикации "Литературной газеты", а, наоборот, перепечатают пассажи из опуса Горбатова, особенно республиканцы, выборы на носу, надо валить демократического кандидата Трумэна. Во-вторых, эта публикация есть не что иное, как пробный шар в переориентации не только советского народа, но и европейцев на нового противника, на человека, отринувшего идеи Рузвельта, а следовательно, и всей Большой Тройки, и, наконец, в-третьих, позиция Гарримана - после такого рода публикации - поможет выработать курс на будущее: как будет реагировать Вашингтон на сокрушительные удары такого и не только такого рода? Кампания в прессе? Пусть. У нас их прессу на читают. А если какого-то рода санкциями? Какими именно? Где? Как скоро? С другой стороны, предстоят серьезные события в России, время "братьев и сестер" военной поры прошло, надо кончать с неизбежным либерализмом, отмеченным печатью союзничества с Западом; поговорили - и будет, время работы, суровой дисциплины, абсолютного единомыслия, иначе Россию из руин не поднять, народ надо держать в руках, направляя и контролируя каждый шаг.
Работник секретариата Сталина сказал послу, что он доложит помощнику генералиссимуса о его звонке незамедлительно, попросил оставить телефон, пообещав связаться в течение десяти минут.
И - ровно через десять минут - перезвонил, пригласив господина Гарримана прибыть в Кремль в восемнадцать тридцать.
...Гарриман вошел в кабинет Сталина, зажав в правом кулаке номер "Литературной газеты", - тогда она выходила на четырех страницах, объемом "Известий":
- Вы видели это, маршал?! - спросил он, вытянув руку с газетой.
- Здравствуйте, господин Гарриман, - поднявшись из-за стола, Сталин пошел ему навстречу. - Рад вас видеть, присаживайтесь, пожалуйста. Что будете пить?
- После этой статьи, - Гарриман кивнул на газету, по-прежнему зажатую в кулаке, - полагается пить коньяк за упокой наших союзнических отношений.
- Рискованно, - ответил Сталин. - Вам же предстоит составлять телеграмму в государственный департамент, давать рекомендации Белому дому... Неловко, если за океаном поймут, что вы делали эту работу нетрезвым... Что же касается номера "Литературной газеты", то я его прочитал лишь перед обедом...
- И каково ваше мнение?
- Видите ли, господин Гарриман, будь это напечатано в "Правде" или "Известиях", словом, в газетах, принадлежащих партии и правительству, медленно, словно бы взвешивая каждое слов, ответил Сталин, - мы бы серьезно наказали главных редакторов за такого рода публикацию, можете мне поверить... Однако у нас в стране есть лишь одна газета, не подчиняющаяся ни ЦК, ни Совнаркому... Это газета Союза писателей... Конечно, если вы внесете официальный протест, мы еще больше ужесточим цензуру, еще более ужесточим политконтроль... Но ведь это именно то, за что нас так журят в вашей стране... Неужели вы хотите, чтобы мы завернули гайки?
Гарриман мгновение сидел, окостенев от гнева, а потом рассмеялся, поняв весь ужас того положения, в которое он себя поставил: неужели ему, представителю демократического мира, пристало просить тирана начать новые чистки?! Даже против тех, кто написал пасквиль о президенте? Если он, Гарриман, будет настаивать на этом, то, можно не сомневаться, кара свершится, но мир будет проинформирован, что это произошло по настоянию Соединенных Штатов...
- Мы не хотим, чтобы вы "заворачивали гайки", маршал. Да и потом, рано или поздно резьба может свернуться...
- У нас хорошая сталь, - ответил Сталин. - Мы верим в ее надежность... Тем не менее я обещаю выполнить вашу просьбу: мы попросим компетентные органы, занимающиеся литературой, быть особо внимательными, кто может поручиться за то, что выкинут литераторы, благодарю вас за совет...
...Этот разговор произошел, когда Ахматова и Зощенко были уже "выброшены" из литературной жизни страны; предстояла кампания по травле "космополитов"; в большой политике мелочей не существует - думая о стратегии, не упускай из виду тактику...
10
В пятидесятых, во время обсуждения кандидатов на соискание Сталинских премий, Александр Фадеев в Кремль не явился.
- Где он? - спросил Сталин помощника.
Поскребышев ответил:
- Прихворнул.
Сталин усмехнулся: знал, что это слово обозначает известную слабость первого секретаря Союза писателей, случавшуюся с ним во время стрессовых ситуаций.
- А Тихонов где? - поинтересовался он, продолжая медленно прохаживаться по кабинету - согбенный, в мягких кавказских ичигах; брюки с маршальскими лампасами заправлены трубочками, военный френч обвис, словно стекая с сутулых старческих, очень узеньких плеч.
- Болен, - ответил Поскребышев.
- Что, и этот страдает"? - спросил генералиссимус.
- Нет, нет, простуда, - ответил Поскребышев, - ему не разрешили приехать врачи, боятся, не носитель ли бацилл...
- Бациллы не носят, - заметил Сталин. - Они слишком маленькие для этого. Носят заразу, так говорят по-русски, пора бы выучить родной язык...
...Он никогда не мог забыть, как Поскребышев вполз к нему в кабинет на коленях, зажав под мышкой список, присланный Берия: среди тех, кого надлежало устранить, он, Поскребышев, работавший со Сталиным четверть века, увидел имя своей жены.
- Товарищ Сталин, за что?! - шептал он, продолжая ползти по желтому паркету. - За что, товарищ Сталин?!
Сталин дождался, когда Поскребышев подполз к нему вплотную, протянул руку; тот поднял голову - губы трясутся, слезы катятся по щекам, - подал список, словно челобитную, только что лбом об пол не бил.
Сталин просмотрел несколько страниц (на этот раз список на ликвидацию был довольно коротким, всего четыреста тридцать человек), вздохнул, покачав головою:
- Позвони Берия, скажи, я согласен... И не плачь... Мы тебе русскую жену найдем... Русские - вернее... Она тебя слушаться будет... Она - тебя, а не ты ее... А если не согласен - борись, пиши в ЦКК, будем разбираться...
Через час он снова вызвал Поскребышева. Тот был бледен, но глаза сухие; принес доклад финансиста Зверева о заработках ряда писателей; Сталин просмотрел докладную, глухо спросил:
- Где Зверев?
- В приемной.
- Письмо о жене сочинил?
- Нет, товарищ Сталин.
- Почему?
- Потому что ваша воля - это воля народа...
Сталин покачал головой:
- Я человек маленький, Поскребышев, нечего из меня делать монарха... Я всего не знаю и знать не могу, но я верю моим коллегам по работе, что и тебе советую... Пригласи Зверева...
Когда тот вошел, Сталин, не предложив ему сесть, рассеянно кивнул в ответ на слова приветствия министра и продолжал медленно перелистывать страницы докладной записки о гонорарах.
