Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
Это было не совсем понятно, что такое за дни и почему все-таки именно 1335, - да ведь можно ли все уразуметь? Как вообще все образовывалось в ходе земных упований человечества? От Адама и Евы к Ассархаддону, от Ассархаддона к Розамунде, а там, глядишь, и Лев Толстой, а домик-то муниципализирован, а ржаная непросеянная мука-то триста рублей! Хитро! Разъять мудреную цепь не под силу, может, и такому уму, как отставной полковник Ван-Бейнинген! Да и ни к чему. Влечет-то ведь тайна, заманчивая, как вечный родник, бьющий из сокровенных недр. Утешает вера, а не знание. Знание лишь утверждает веру, а там, где его недостает, там она только сладостнее, как все непостижимое. Блажен, кто ожидает...
Меркурий Авдеевич закрыл тетрадь и книгу. Утро начиналось для всех. Слышалось, как закашлял табакур-старик, как взыграли и начали кидаться сапогами студенты, потянуло керосинкой из комнаты Лизы, прогрохотал вниз по лестнице убежавший в пекарню за хлебом Витя, зазвенькало на улице ведро, подвешенное к бочке водовоза. Из тьмы времен и неисповедимости господних путей день трезво возвращал мысли к заботам житейским.
Выдвинув ящик стола, Меркурий Авдеевич прикинул, какие из обреченных на ликвидацию мелочей следовало бы нынче пустить на базар. Тут лежали канцелярские кнопки, сухие чернила в пилюлях, пара отверток для швейной машины, кусанцы и плоскогубцы, две-три катушки ниток, звездочки с рождественской елки, пакетики с краской для яиц. На пакетиках, по обдумывании, он и остановился: сезон, правда, истек, да Витя - мальчик разбитной, иной раз ему удавалось сбывать несусветную чепуху - вроде стенок отрывных календарей! - найдет охотника и на яичную краску!
Выйдя к чаю и пожелав доброго утра, Меркурий Авдеевич внимательно глянул на дочь. Она была бледна, и то, что прежде он называл в ней стройностью, сейчас показалось ему угрожающей худобой. Слегка игриво он выложил перед Витей пакетики:
- Ну-ка, коммерсант, произведи-ка сего числа этакую товарную операцию...
- Опять? - сказала Лиза. - Я ведь просила, папа...
- Да ты, мамочка, не беспокойся, мне же это ничего не стоит, честное слово, - отбарабанил Витя.
- Базар - не то место, где можно научиться хорошему.
- И не то, без которого можно прожить, - нахмурился Меркурий Авдеевич. - Не я придумал новые порядки. Не я взвинтил цены. Дома-то, кроме пшена, ничего не осталось? Может, у тебя деньги есть? Ну, вот...
- Я говорю, что Виктору не следует ходить на базар.
- А что же, мне прикажешь ходить? Позор-то, конечно, не велик, ежели бывший купец станет на толкучке пустой карман на порожний менять. Да беда, что, вдобавок к бывшему купцу, я - нынешний советский служащий. Как-никак товарищ заведующий, магазином управляю. Что же ты хочешь, чтобы меня в спекуляции обвинили?
- Я хочу, чтобы Виктор не ходил по базарам. Это кончится плохо.
- Все плохо кончится, я давно говорю. Да не для всех, - сказал Мешков и, дабы призвать себя к смирению, напомнил цитату: - "Блажен читающий и слушающие слова пророчества сего и соблюдающие написанное в нем, ибо время близко".
Помолчав, Лиза тихо проговорила, не подымая глаз:
- Словом, Витя идет сегодня последний раз.
- Посмотрим, - сказал Мешков.
- Посмотрим, - спокойно, будто в полном согласии, повторила Лиза.
Он не мог больше выносить пререкания, встал, забрал свой стакан и ушел молча к себе в комнату.
Она поглядела ему вслед. Спина его ссутулилась круто, словно за шиворот сунули подушку. Затылок поголубел от седины. Весь он сделался щупленький, узким, и что-то обиженное было в его прискакивании на носках.
"Боже, до чего скоро состарился", - подумала Лиза, и опять, как все чаще за последний год, ей стало жалко отца до грусти. Но она не двинулась с места.
6
Лизу в этот день преследовало беспокойство. Неминуемо произойдет беда, казалось ей, и это не было предчувствием, которое вдруг возникнет и необъяснимо улетучится, это было назойливое ощущение тягости в плечах, тоска во всем теле. Она не пошла на службу. Постепенно она уверила себя, что беда должна произойти с сыном. Он ушел утром и не возвращался.
По дороге домой, к обеду, Меркурий Авдеевич встретил Павлика Парабукина, узнал, что тот не застал Вити дома, и велел - если Павлик увидит его - передать, чтобы внук шел обедать. На дочь Меркурий Авдеевич покашивался виновато. Она мельком сказала, что, наверно, Витя, по обыкновению, зачитался у Арсения Романовича. То, что она крепилась, не показывая беспокойства, словно еще больше виноватило Меркурия Авдеевича, и он насупленно молчал.
Отдохнув, он собрался уходить, когда прибежал Павлик и, еле переводя дух, пугливо стреляя золотыми глазами то на Лизу, то на Мешкова, выпалил, что Витю забрали.
- Как забрали? Кто забрал?
- Грянула облава, и всех, кто торговал с рук, всех под метелку!
- Под какую метелку? Что ты несешь? - выговорила Лиза, так крепко держась за спинку стула, что побелели ногти.
- Дочиста весь базар загнали на один двор и там разбирают - кого в милицию, кого куда.
- А Виктор-то где, Виктор?
- И он заодно там!
- В милиции?
- Да не в милиции, а на дворе, говорю вам!
- Ну, а ты-то был с ним?
- Был с ним, да утек, а его замели.
Оторвав наконец руки от стула, Лиза подбежала к постели, схватила головной платок, бросила его, отворила шкаф, принялась что-то искать в платьях, бормоча: "Постой, постой, ты проводишь меня, Паша, постой..."
Меркурий Авдеевич взял ее за руку, отвел к креслу, усадил, сказал отрывисто:
- Некуда тебе ходить... Я приведу Виктора.
Она в смятении опять поднялась. Он надавил на ее плечо, прикрикнув:
- Сиди! Я за него в ответе. Сам пойду.
Он зашагал так скоро, что Павлик припустился за ним почти бегом. Дорога была не близкая, но до каждой надолбы на перекрестке знакомая Меркурию Авдеевичу: не так уж давно хаживал он, что ни день, на Верхний базар в свою лавку. Он двигался с замкнутой решимостью, точно на расправу, пристукивая жиденьким костыльком, как прежде пристукивал богатой тростью с набалдашником, спрятанной теперь подальше от недоброго глаза.
- Вон, - показал Павлик, когда между рыночных каменных рядов завиднелась кучка людей, - вон, где милиция стоит туда их согнали.
Меркурий Авдеевич сбавил шаг, перестал пристукивать костыльком. Вдоль корпуса с дверьми на ржавых замках (тут раньше торговали мыльные и керосинные лавки) терся разномастный народ, чего-то ожидая и глазея на двух милиционеров, охранявших ворота былого заезжего двора. Один милиционер был по-молодому строен, еще безбород и - видно - доволен представительными своими обязанностями. Другой рядом с ним был коротенький, напыщенный и с такими залихватскими, раздвинутыми по-кошачьи подусниками, о каких перестали и вспоминать. Оба они осмотрели Меркурия Авдеевича безошибочными глазами.
- Я насчет своего внука, товарищи. Внук мой нечаянно попал в облаву, просительно сказал Мешков, подходя осторожно и приподымая картузик.
- Нечаянно не попадают, - ответил молодой.
- Как не попадают? Не ждал попасть, а попал. Полная нечаянность и для матери его, и для меня, старика.
- Совершеннолетний?
- Как?
- Внук-то совершеннолетний?
- Да что вы, товарищ! Мальчоночка, вот поменьше этого будет, - показал Мешков на Павлика.
- Чего же в торгаши лезет, когда молоко на губах не обсохло?
Павлик вытер пальцем губы и отвернулся вызывающе.
- Зачем - в торгаши?! - испугался Меркурий Авдеевич и даже занес руку, чтобы перекреститься, но вовремя себя удержал. - Озорство одно, больше ничего. Ведь они же - дети, что мой внучок, что вот его приятель. То им крючки для удочек спонадобятся, то клетка какая для птички. И все норовят на базар - где же еще достанешь? Ребятишки - что с них спрашивать?
- То-то, спрашивать! - грозно мотнул головой коротенький милиционер, и подусники его стрельчато задвигались.
- Ведь как спросишь? - доверительно сказал Мешков, глядя с уважением на красные петлицы милиционера. - Не прежнее время, сами знаете. Прежде бы и посек. А нынче пальца не подыми: они - дети.
- Посек! - неожиданно заносчиво вмешался Павлик. - А чем он виноват? Удочки, птички! Тоже!
Он с презрительной укоризной щурился на Мешкова и уничтожающе кончил, полуоборачиваясь к милиционерам:
- Жизни не знаете!
- Суйся больше! - приструнил Мешков, оттягивая Павлика за рукав. - Что с ним поделаешь, вот с таким?
- В неисправимый дом таких надо, - сказал милиционер и усмехнулся на Павлика.
- Кем сами будете, гражданин? - спросил молодой.
- Советский сотрудник. Неурочно приходится службу манкировать, чтобы только внучка выручить.
- Ребят через другие ворота отсеивают, - сказал с подусниками. Пойдем, я проведу двором.
Молодой приоткрыл ворота. Павлик хотел проскочить за Меркурием Авдеевичем, но его не пустили, и он обиженно ушел прочь, по пути изучая расположение омертвелых корпусов, замыкавших целые кварталы.
