Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
- Кем сами будете, гражданин? - спросил молодой.
- Советский сотрудник. Неурочно приходится службу манкировать, чтобы только внучка выручить.
- Ребят через другие ворота отсеивают, - сказал с подусниками. Пойдем, я проведу двором.
Молодой приоткрыл ворота. Павлик хотел проскочить за Меркурием Авдеевичем, но его не пустили, и он обиженно ушел прочь, по пути изучая расположение омертвелых корпусов, замыкавших целые кварталы.
Двор заполняла толпа. Собранные вместе, люди были необыкновенны. Глядя на них, можно было сразу почувствовать, что в мире произошел космический обвал, - горы покинули свое место, шагая, как живые, вершины рухнули, скалы низверглись в пропасти, и вот - один из тьмы обломочков летевшего бог весть куда утеса оторвался и шлепнулся в эту глухонемую закуту Верхнего базара. Ветховато, убого наряженное во всякую всячину скопище дельцов поневоле, вперемежку с бывалыми шулерами, карманниками и разжалованной мелкой знатью, понуро ожидало своего жребия. Разнообразие лиц было неисчислимо: одни скорбно взирали к небу, напоминая вечный лик молившего о чаше; другие брезгливо поводили вокруг головами, будто ближние их были паразитами, которых им хотелось с себя стряхнуть; третьи буравили всех и каждого отточенными, как шило, зрачками, словно говоря - кто-кто, а мы-то пронырнем и сквозь землю; иные стояли, высокомерно выпятив подбородки, как будто развенчанные - все еще чувствовали на себе венцы; кое-кто выглядывал из-за плеча соседа глазами собаки, не уверенной - ударит ли хозяин ногой или только притопнет; были и такие, которые язвительно дымили табачком и словно припевали, что вот, мол, - сегодня мы под конем, посмотрим, кто будет на коне завтра; были тут и обладатели той беспредельной свободы, какая дается тем, кто презирает себя так же, как других, и, обретаясь ниже всех, имеет вид самого высокого. Словом, это был толчок, попавший в беду, жаждущий извернуться, готовый оборонять свое рассованное по карманам и пазухам добро - ношеное бельишко, бабушкины пуговицы и пряжки, ворованные красноармейские пайки, кисейные занавески, сапоги и самогон, сонники и святцы.
- Благодарю тебя, господи, что я не такой, как они, - вздохнул и содрогнулся Меркурий Авдеевич и тут же поправил себя уничиженными словами праведного мытаря: - Прости, господи, мои прегрешения.
Особняком, в углу двора, жались друг к другу подростки, недоросли да горстка мальчуганов, похожих на озорных приготовишек, оставленных в классе после уроков. Меркурий Авдеевич думал сразу отыскать среди них Витю, но страж повел его в каменную палатку, где - за столом - сосредоточенно тихий человек в черной кожаной фуражке судом совести отмеривал воздаяния посягнувшим на закон и порядок.
- Да ты кто? - спрашивал он стоявшего перед ним нечесаного быстроглазого мордвина.
- Угольщик, углей-углей! Самоварный углей с телега торговал. Теперь кобыла нет, телега нет, углей-углей нет, ничего нет. Пошел торговать последней подметка.
- Зачем же ты царскими деньгами спекулируешь?
- На что царский деньги?!
- Я тебя и спрашиваю - на что? Зачем ты назначал цену на подметки в царских деньгах?
- Почем знать, какой деньги в карман? Я сказал - какой деньги будешь давать мой подметка? Царский деньги - давай десять рублей, керенский давай сто рублей, советский - давай тыщу.
- А это что, не спекуляция - если ты советские деньги дешевле считаешь?
- Какое дешевле?! - возмущенно прокричал мордвин. - Товарищ дорогой! Царский деньги плохой деньги, никуда не годится царский деньги - хочу совсем мало, хочу десять рублей. Керенский деньги мала-мала хороший - хочу больше, хочу сто рублей. Советский деньги самый хороший - нет другой дороже советской деньги - хочу больше всех, хочу тыщу!
Тихий человек засмеялся, хитро подмигнул мордвину, сказал весело:
- Да ты не такой простак, углей-углей, а? Любишь, значит, советские денежки, а? Давай больше, а?
Он велел отвести его в сторону и обратился к Мешкову. Меркурий Авдеевич почтительно рассказал о своем деле.
- Как фамилия мальчика?
- Шубников.
- Шубников? - переспросил человек и помедлил: - Не из Шубниковых, которых вывески тут висят, на базаре?
- Седьмая вода на киселе, - извиняясь, ответил Меркурий Авдеевич. Покойнице Дарье Антоновне внучатый племянник.
- Я и говорю - из тех Шубниковых? Сын, что ли, будет тому, которому магазины принадлежали?
- Да ведь он бросил его, мальчика-то. Я уж сколько лет воспитываю за отца, - сказал Мешков.
- Документ какой у вас имеется?
Меркурий Авдеевич достал уважительно сложенную бумажку. Милиционер с подусниками наклонился к столу, вчитываясь, заодно с тихим человеком, в обведенные кое-где чернилами сбитые буковки машинописи.
- Мешков, - прочитал он вслух и по-своему грозно шевельнул подусниками. - Прежде в соседнем ряду москатель не держали?
"Ишь ты, - подумал Меркурий Авдеевич, - видно, у тебя не один ус долог, а и память не коротка", - и вздохнул просительно.
- Да ведь когда было?!
- А вам сейчас бы хотелось, - сказал милиционер.
- Бог с ней, с торговлей. Ни к чему, - ответил Мешков.
Тихий человек долго копался в списках, составленных наспех карандашом, отыскал фамилию Шубникова, поставил перед ней птичку.
- Есть такой. При нем обнаружен один порошок краски для яиц.
Он помолчал, обрисовал птичку пожирнее, сказал раздумчиво и наставительно:
- Дурман распространяете. На темный народ рассчитываете. Бросить надо старое-то. Берите сейчас своего внука. Другой раз так просто не отделаетесь. Торговый ваш дом будет у нас на заметке.
- Покорно благодарю, - отозвался Мешков, смиренно снял картузик, но сразу опять надел и поклонился, и добавил торопливо: - Спасибо вам большое, товарищ.
На дворе милиционер, подходя к толпе ребятишек, выкрикнул Шубникова, но Витя уже бежал навстречу деду, издалека увидев его, - побледневший, с желтыми разводами под глазами, но обрадованный и больше обычного шустрый.
Их выпустили на улицу. Едва они вышли за ворота, как Павлик налетел откуда-то на Витю, подцепил его, и они замаршировали в ногу, бойко шушукаясь. Меркурий Авдеевич освобожденно выступал позади. Припрыжечка его помолодела, он распушил пальцами бороду и вскидывал костылек франтовато легко. Ведь мало того что гроза миновала, он сам принял на себя и выдержал удар, подобно громоотводу, и если мальчик был спасен, то Меркурий Авдеевич вправе был назвать себя спасителем.
Лиза встретила их, услышав высокий голос сына, и, почти скатившись по лесенке, как - от избытка счастья - скатывалась по перильцам когда-то девочкой, она обняла Витю и сказала несколько раз подряд - самозабвенно и нетерпимо:
- Я тебя больше никуда не пущу, никуда, никуда, ни за что не пущу, никуда...
Дед вторил ей:
- Слава богу, слава богу!
Вырываясь из рук матери, настойчиво тянувшихся к нему, Витя второпях рассказывал, как все случилось, - почему ему не удалось убежать, как он шел под конвоем, как затем на дворе всех переписывали и как все прятали товар, стараясь избавиться от продовольствия, которым запрещено торговать. Потом он оборвал себя, слегка закинул голову, молча шагнул к столу и, вывернув вместе с карманом кусок наполовину облепленного газеткой сала, положил его с гордостью на виду у всех. Павлик глядел на своего друга, как на героя. Дед сказал:
- Ах, пострел! Когда же ты словчил?
- Бог с ним, с салом, - проговорила Лиза, подняв и приложив руки к дверному косяку, в то же время укрывая лицо в ладонях.
- А это я уж на дворе, - продолжал в восторге Витя. - Тетенька одна страсть как перепугалась, что ее посадят. У нее полкошелки салом было напихано. Вот она и давай скорей выменивать на что попало. Я ей показал краску - хочешь? Она говорит: милый, все одно отберут, на, на! - и сует мне этот кусок. Целый фунт будет, правда, дедушка? Я отдал ей краску, только один пакетик себе оставил. А начали переписывать, милиционер спрашивает меня - ты чем торговал? Я говорю - ничем, вот у меня только этот порошок. Он взял, посмотрел на меня и ничего не сказал.
- Ну и пострел! - одобрительно повторил дед.
Он ушел к себе в комнату и минуту спустя торжественно возвратился, неся яркую жестяную коробочку монпансье.
- Вот, - произнес он, волнуясь от великодушия, - берег к твоим именинам. Получай. Нынче ты заслужил.
Он не отдал - он церемонно преподнес внуку коробочку, а потом взял сало и принялся аккуратно сдирать с него приставшую газетку. Витя взглянул на мать.
- Нет, нет, - быстро догадалась Лиза и затрясла тонкопалыми кистями рук, точно защищаясь, - нет, нет, я не хочу и видеть этого сала!
- Почему такое? - немного обидясь, возразил Меркурий Авдеевич. Вместе будем кушать, не обделю, - и понес сало к себе.
- Дедушка, пожалуйста... - остановил его Витя. - Пожалуйста, дай мне таких клейких полосочек, знаешь, у тебя есть, чтобы склеивать бумагу. Мне надо, знаешь...
Говоря, он вздернул рубашку, расстегнул пояс штанишек и вытянул на свет божий спрятанную на животе растерзанную книжку.
