Андрей Губин - Молоко волчицы
Глаза Глеба и парня встретились — одинаковые глаза.
— Митя? — шагнул Глеб.
Парень перестал улыбаться, неловко смял в кулаке папиросу, хотя сам уже отец, и задохнулся, подав отцу руку, тут же обнял морщинистого человека в старомодном башлыке — будто с того света вернулся.
— Совсем? К нам?..
— Да нет, проездом, мать-то бросила нас, знаешь, — и прослезился: жаль Митьку, ведь он, Глеб, считай, уже теперь покойник.
Митька не унывал. Он не из тех, кто живет спустя рукава или зажирел, обленился — мыша не поймает. Хоть у него хозяйство с гулькин нос, а худо-бедно тысчонку денег имеет уже, у него и выжимки в ход идут, он при случае и объегорить сумеет партнера, будет смогаться за свое, а противника расчихвостит, за семь верст киселя хлебать не пойдет, а ради дела, заработка день при дне будет г о н я т ь п о ч т у — бегать туда-сюда. Занимать, кланяться, просить не любит, чужого не любит, помня казачью поговорку: с чужого коня серед грязи долой. Во многом похож на отца, а говорить им не о чем.
Подходили люди, здоровались с возвращенцем, угощали табаком.
— Едут! — закричали проворные казачата, завидев линейки начальствующих.
На первой катит старый большевик Михей Васильевич. Ради праздника принарядился и он. Ребятишки неотрывно смотрят на его почетное серебряное оружие, какое видели только в кино, у Чапаева.
Михей издали, незаметно, кивнул брату, которого Митька посадил рядом с собой.
За столы сели человек триста.
— Товарищи! — начал Михей Васильевич. — Двадцать лет назад мы организовали первую в стране коммуну, ставшую колхозом имени Тельмана. Много горя хлебнули первые коммунары — и убивали их белые банды, и дурманом поповским травили, а они выжили, не отступились от великого дела всей земли. Среди нас нет первого нашего коммунара Дениса Ивановича Коршака. Погиб наш славный механик Сережа Стрельцов… Прошу почтить память павших вставанием…Прошу еще внимания. Президиум Верховного Совета республики поручил мне вручить награды лучшим колхозникам…
В длинном списке награжденных Глеб услышал и свою фамилию — Мария Федоровна Синенкина, бывшая Глотова, осталась Есауловой.
Она вышла получать награду, красивая, нарядная — на высоких каблуках, вся в шелку, с золотыми кренделями кос, уложенных на голове.
— Звеньевая Есаулова первая у нас коммунарка, — продолжал Михей Васильевич. — Прошу всех выпить за ее здоровье до дна!
Подняли триста стаканов. Мария, отметил Глеб, чокнулась только с одним человеком — новым председателем колхоза и убежала во двор.
— Есть предложение выпить еще за одною коммунара — за Михея Васильевича Есаулова! — кричали возбужденные колхозники.
Михей Васильевич протестовал, он в первой коммуне не был — полком командовал, но собравшиеся выпили и за него.
Митька получил награду, ручные часы. Он спешил в поле — к пастухам и скотине, да и трактор не может простаивать. Глеб уже освоился за колхозным столом. Когда Митька уехал, соседом Глеба оказался Титушкин, бывший кулак, заведующий МТФ. Титушкин втолковывал что-то Ивану Есаулову о коровах. Иван не соглашался, посмеиваясь, сказал:
— Вы, Антип Прохорович, еще соленого зайца не ели в этом деле, я вас помню, вы занимались не коровами, а хлебом, ваши поля были у Нахрапкиной балки. Нехай вам скажет Глеб Васильевич — он коров получше нас с вами понимает.
— Соленого зайца я не ел, а жареный петух меня клевал! — куражился подвыпивший заведующий. — Вы по животноводству морокуете? — с пьяной вежливостью спросил он Глеба — они не знали друг друга.
Глеб понимал новое слово «животноводство» и ответил:
— Приходилось.
— И как вы считаете: первотелку лучше шесть раздоить или три раза на день?
— Два раза.
Иван торжествующе наливал вино.
— Почему, позвольте поинтересоваться? Мы получили брошюру академика, он пишет: шесть раз.
— Написать все можно, — говорит Глеб, начисто забывший о маузере.
— Почему?
— Когда это требуется корове, а не академику. К каждой корове свой подход.
— У нас пятьсот голов.
— Тогда и говорить нечего. Мы Зорьку доили и пять раз, и два, когда как. Таких коров, как Зорька, теперь нету.
— Это почему же? — обиделся Титушкин.
— Перевели.
— Неверно гутарите, гражданин. Коровы Митьки Есаулова на выставке медали получили, а бугай все призы превзошел…
Грянул колхозный оркестр.
— Музыка! — кричал зарозовевший Михей Васильевич. — Постойте с фокстротом — Шамиля давай! Кто со мной?
Но и танцы и песни были новые.
Лишь старики тихо тянули старинные песни.
Было десять часов утра. Колхозный бал только начинался. Захрипела на столбе черная тарелка репродуктора. Внезапно и четко разнесся железный голос диктора. Люди стихли, окаменели, сбились к столбу.
Война! С Германией!
Из соседних улиц бежали казаки, как в старину бежали их отцы при громе набата к белой хоругви с монгольским лицом Андрея Первозванного.
Бежали к черной тарелке на столбе.
Осуществлялся план «Барбаросса».
А кузнец Гефест незримо, беззвучно трудился. У него уже миллионы подручных, реализующих великие открытия в области химии и физики — уже квантовой, в невинной кузнице под вывесками лабораторий, университетов, колледжей и академий.
Вторая мировая война получит название «войны моторов». Авиация и артиллерия сметали города и сотни тысяч людей в считанные часы — как в Токио или Дрездене, хотя потом это оружие будет считаться чуть ли не безобидным атрибутом бытия, как ложка, плуг или молоток. Но уже перед этой войной был создан урановый котел — усилиями сотен и тысяч простых и выдающихся умов — таких, как Дирак, Планк, Эйнштейн, Ферми; Роберт Оппенгеймер, как многие другие лауреаты Нобелевской премии, Мария Склодовская-Кюри дважды удостоена премии Нобеля, изобретателя динамита. Атомную бомбу сознательно творили лишь в последние годы войны, а до этого постигали новые тайны материи и пространства. Как за редким зверем, в годы войны враждующие государства охотились за физиком из Дании Нильсом Бором, пока он не был переправлен из Дании в Англию, где помогал ковать страшное оружие века.
В конце войны оно уничтожит Хиросиму и Нагасаки. Со временем выкуют и ракетно-лазерный меч. Он сможет подстригать планету из космоса так, что плеши и лысины на полях жизни не зарастут никогда — или уродливая трансмутация от радиооблучения приведет к появлению нового, зверообразного населения мира.
А пока казачки тронулись на войну на конях, с шашками, с винтовками образца 1891/1930 года. Но войну уже определяли моторы, металл, нефть, электричество, взрывчатка.
Трупами убитых во вторую мировую войну можно опоясать Землю по экватору непрерывным ожерельем — каннибальским нарядом планеты середины XX века: около шестидесяти миллионов душ.
Война уже шла семь часов. Уже в русской пшенице лежали трупы, немецкие солдаты завтракали, не останавливая огня, смывали пот и кровь в тихих речушках, озерах и увеличивали скорость смертоносного железа на фронте в тысячи километров.
Стало быть, помирать не годится, другие идут смертоносцы. Может, и возвернется старое, и уж тогда Глеб поучит свою жену, поговорит с благоверной, как деды говаривали, с плеточкой в руках.
Планов у него пока никаких, а Б а р б а р о с с у через год одобрит.
Полно-полно тебе, бабочка, шалить,
Не пора ли своего мужа любить?
— Своего мужа повек не люблю,
На постылого глазами не гляжу.
Надоело мне на хуторе жить,
Не пора ли во станице младой быть.
Во станице молодые казаки.
Удалые все уряднички.
Они знают, как на улицу ходить:
Они с вечера все с девушками,
Со полуночи с молодушками,
На белой заре — к молоденькой жене…
Часть IV А ЖЕНА ЕГО ДА ВСЕ ВИНТОВОЧКА
В горах скалистых и обширных
Царь-голод властвовал кругом.
Как по тем горам высоким
Шли кавказцы-молодцы.
Долго-долго мы ходили
По горам и по степи.
Днем мы отдых не имели,
Ночь стояли во цепи.
Возле крепости, возле Карса[17]
Есть огромная скала,
Но кавказцы, не робея,
Понеслися на ура.
И зато ж мы поживились
У проклятых басурман:
Спирт казенный вволю пили,
Мясо ели по фунту…
ВЫНУТЬ ШАШКИ НАГОЛО!
В сорок втором году двери камеры распахнулись и охранник бесстрастно вызвал Спиридона. Повезли в закрытом автомобиле, опять-таки, как важную птицу, одного. Мост был еще цел, но бой уже шел в городе. На мосту машину перевернуло взрывом. Охранники были убиты, шофер тяжело ранен, Спиридон отделался царапинами и легкой контузией. Он дотащил шофера до берега, сунул два нагана в карман и зашагал на восток в родные края.
