Сборник Сборник - Беломорско-Балтийский канал имени Сталина
Мы тогда сделали аферу. Мы взяли у одного турка настоящие бриллианты, как бы посмотреть, а дали ему поддельные.
Дурак турок стал на нас кричать, и нас арестовали и передали в Крокер-отель, в ихний оккупационный суд.
Этот дурак турок сам пришел туда и своими безобразными криками поднял на ноги все высшее командование.
Он кричал, что мы взяли у него настоящие камни и что он ничего подобного не видел в своей жизни. И он требовал, чтоб мы отдали ему.
А камней у нас уже не было.
Судьи прямо со смеху умирали. Они говорили:
— Зачем же ты, дурак, отдал им свои бриллианты? Вот чего мы никак не понимаем.
Он говорит:
— Они, черти, попросили полюбоваться игрой этих камней. А мне это было приятно. И я им отдал.
Судьи до того смеялись над ним, что некоторые прямо со стульев падали. И даже, довольные таким смехом, совсем было решили нас отпустить.
Но тут как назло оказалось, что мы были уж тут зарегистрированы.
Они очень рассердились, когда из бумаг узнали, что я такой аферист.
Они на меня кричали и топали ногами.
И они не стали больше смеяться над турком, а сразу присудили нас к шести месяцам каторжных работ и к 400 лирам штрафа. А кто не заплатит штраф, тот пущай еще сидит полгода.
Но потом судьи опять стали смеяться, и я даже подумал, что они пошутили насчет каторжных работ. Но оказалось совсем иначе.
В английской тюрьмеМеня одного отправили на Багдадскую железную дорогу, на станцию Бостанжик. Там была ихняя оккупационная тюрьма.
И вот в этой тюрьме я просидел больше чем полгода.
Я был отрезан от всего мира. С Марией я виделся в последний раз перед судом. Она мне сказала:
— Если бы ты слушался меня, ничего подобного не случилось бы.
Я спросил ее:
— А будешь ли ты меня дожидаться?
Она сказала:
— Я так думаю, наверное буду. Но не знаю в точности.
И вот я больше чем полгода сижу в английской тюрьме. И ни про кого ничего не знаю.
Мне было там очень тяжело сидеть.
Говорить, конечно, нельзя, курить нельзя. Камера одиночная. И во всем такая строгость, что вы, наверное, удивитесь.
Все делалось по команде. А если что не сделал — бьют боксом и в рыло и в живот и лишают завтрака, или там кофе, или варенья, или еще чего-нибудь.
Сразу, как меня привели в тюрьму, мне дали такой листочек, как меню. Там были написаны все правила тюрьмы. И переводчик мне эти правила прочел. Хотя я и сам понимал по-английски.
Мне дали жестянку с номером. И сказали, что фамилии у меня теперь нету и нету имени, а есть номер, вроде как у собаки.
И посадили в одиночку.
А до звонка там садиться нельзя было. А надо было стоять. А когда был звонок, то надо было ложиться, а стоять уже было нельзя. И я до сих пор не понимаю, как это у них бывает.
Еды давали мало, но она была довольно приличная на вкус. Но прикупать нельзя было, как например у нас. И вообще там хоть миллион имейте — никто передачи не дает. У них почему-то этого нету. И мне от этого было скучно сидеть.
Техника на Западе достигает высокого уровня
Я не видел ничьей заботы.
К работе они относились строго. Им надо было катить вал по дорожкам — утрамбовывать или бить щебенку.
А если кто плохо делал — сержант подходил и давал хорошего бокса.
Этот бокс я до сих пор помню.
Но потом мне переменили работу. Я понравился англичанам, и меня назначили шефом прачечной.
Вот там я имел большой авторитет среди англичан. Я был хорошим исполнителем, и англичане удивлялись, какое отличное белье им выдают после стирки. Нет, я сам не стирал, но я распоряжался этим делом.
Капралы и сержанты давали, чтобы мы постирали белье, и за это иной раз давали нам бутерброды. И это несколько скрашивало нашу жизнь.
Но вот на воле товарищи узнали, где я сижу, заплатили за меня штраф (иначе мне пришлось бы сидеть еще четыре месяца), и меня наконец, выпустили.
Да, я вздохнул свободно, когда вышел из тюрьмы. Я удивился, какой хороший мир вокруг и как мне все нравится, и какие надежды я еще имею.
Большая бедаЯ вышел на свободу, но решил пока в Константинополь не ехать.
Мне хотелось заработать получше, чтоб явиться к Марии не с пустыми руками.
А я тогда стал уже о ней снова тосковать. И мне захотелось ее удивить чем-нибудь особенным.
Я тогда смотался ненадолго в Болгарию. Вот страна, где довольно трудно работать. Там сами многое понимают и не так доверчивы к бриллиантам. Но я там все-таки подходяще заработал и поехал поскорей обратно в Турцию, в Константинополь.
Вот я туда приехал. Прихожу домой. И хочу Марию увидеть. Но хозяйка говорит:
— А ваша комната заперта.
У меня буквально задохнулось сердце, и я отвечаю:
— А где же Мария?
Она говорит:
— Я, впрочем, не знаю.
Тогда я чем попало открываю свою комнату. Я вхожу туда. Я вижу — на столе лежит письмо. Я беру это письмо. И вижу — это мне пишет Мария.
Она пишет мне письмо:
«Душка, я сегодня уезжаю на пароходе „Сицилия“. А ты меня не ищи, все равно безрезультатно — не найдешь. Я из-за тебя много страдала, и теперь я уезжаю, неизвестно куда. А к старому возврата нет».
Тогда я сразу раскрываю шкафы, гардеробы и мои чемоданы. Меня интересует знать, что она у меня украла.
Но я вижу — все лежит на месте и все не тронуто. Все лежит, как и лежало, и это было так удивительно, что я содрогнулся от своих мыслей.
Я тогда все перерыл. Нет, я вижу — она взяла только свое, а моего она ничего не тронула. И только она взяла себе часть денег, а часть денег она мне оставила. И на пачку этих денег в шкафу она положила пресс-папье. Она этим наверно хотела сказать, что она эти деньги оставила вовсе не случайно и что она совсем не позабыла о них, а напротив.
И тогда я снова удивился, как она меня любит. Она едет на пароходе и в последний раз так обо мне заботится. Это меня тронуло до глубины слез. У меня слезы появились на глазах. И я только и мог сказать: «Казачка… Мария Корниенко…»
Любимая открытка Роттенберга
И потом я подумал: вот какая бывает женская любовь. Ведь другая на ее месте непременно взяла бы все. Все-таки она очень меня любила.
И для меня это была очень большая потеря и большое сострадание, что Мария от меня уехала. Она бросила меня. Но она меня так бросила, как я желаю всем мужчинам, чтобы их так бросали.
У нас это бывает в преступном мире.
Поездка в БолгариюЯ тогда начал пьянствовать. Я сильно пил тогда. Я ходил по кабаре. Но ничего меня тогда не трогало и не увлекало.
Днем я работал по своим делам, а ночью пил и слушал пение и пляски шансонеток.
И тогда моя любимая песня была: «Мы сегодня расстались с тобою без ненужных рыданий и слез».
И когда я входил в ресторан, все знакомые пели мне хором угу песню, и у меня слезы показывались на глазах.
Эту песню я и сейчас не могу слушать без содрогания.
А я тогда был интересный, и все женщины на меня глядели и делали мне всякие предложения.
Но я шансонеток почему-то не любил и ни с кем не сходился.
И вот я прогулял все деньги и вскоре с одним близким другом поехал в Болгарию, в Софию.
Тут много было разных дел. Были большие продажи и аферы. Были разные немыслимые дела, от которых вы наверное удивитесь, если вам рассказать. Там меня как-то раз приняли за большевика. Меня избили ногами и посадили в тюрьму. Но я откупился.
Там меня несколько раз арестовывали, но я освобождался. За мной ходили по пятам сыщики, но я ускользал от них.
Один раз меня после одного дела поймали и даже надели на меня наручники. Но я сказал конвоиру:
— Подумаешь, сколько делов. Грабим буржуев. Только и всего. А мы эмигранты, и нам надо жить. Войдите в наше положение.
И вот я уговорил его снять с меня наручники. А потом, когда он снял, я взял и убежал.
После многих дел я порядочно заработал, но у меня не было интереса копить большие деньги, и я все однажды проиграл в казино.
На гастроляхИ вот тут начались мои странствования по разным странам.
Мелькают разные города и разные люди. Проходят месяцы и годы. И дело приближается к 1925 году. Я приезжаю то туда, то сюда. Везде делаю деньги. Снова уезжаю. И за мной сыщики ходят. И вся полиция в смятении следит за мной, насторожившись, что-то будет.
В Болгарии, в Софии, я сижу год в тюрьме. Меня там нещадно бьют хлыстами, прикладами и резиновыми палками, до того, что я теряю свое сознание. Меня там бьют как вора, и как еврея, и как международного афериста.
Но потом, через полгода, я освобождаюсь. Я уезжаю в Софию. Я приезжаю в Грецию. Я там гастролирую. Там меня арестовывают, но я убегаю. Меня арестовывают снова, но я откупаюсь.
